Истории Дальнего Леса

Василий, заметив перелившийся чай, тяжело вздохнул и прекратил бурное багровое течение вод. Ему привиделись затопленные поля и плывущие в багровом потоке шестеренки различной степени сложности и механической изощренности.

— Привиделось мне намедни чудное буйство природы в загадочных сельских краях, — увлеченно начал рассказ Василий, кидая в топку почти совсем угаснувшего разговора с норкой Анфисой новые витиеватые поленья. — Привидится же такое несусветное. Показалось мне, что стремительный багрово-красный поток свеженалитого чая обратился вышедшим из берегов озером в чудесной стране. И несет он свои воды к морю, и плывут в нем в чужедальние края замысловатые шестеренки. Вот какая напасть приключилась!

— Шестеренки? Ты точно помнишь, что именно шестеренки? — серьезно спросила норка Анфиса, отрываясь от перемешивания какого-то снадобья в глубокой миске. — То есть не восьмеренки, не девятеренки, а именно шестеренки. Это же известный магический символ. Шестеренки — это точно к перемене ветра и затяжному дождю. Вот восьмеренки — это было бы к весенней распутице и большим деньгам. Девятеренки — всегда к перемене участи.

— А участь — это что же такое будет? — неожиданно спросил Василий.

— Ну, это когда тебе природой назначено ползать, а ты вдруг летать стал. Как ежик, — помнишь, как он улетел?

— Надо же, — пробурчал Василий, — умен народ в наших сказочных краях. Значит, по сокровенному знанию, после шестеренок нам на самом деле стоит ждать дождя. Определенно, все идет к затяжному и противному дождю.

Затем он повернул голову к окну, и привиделся ему багровый поток, несущийся по зеленой равнине…

ИСТОРИЯ ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ Утенок

Эта история началась в конце сумасбродного и ветреного весеннего месяца марта, когда уже закончился снежный вернисаж дизайнерских нарядов элегантных деревьев Дальнего Леса и отзвучали мелодии стремительных метелей. Великолепные в своей неповторимости снежинки, насладившись своим полетом и сном на земле Архипелага Сказок, уже собирались в грозовые тучи. Там, в заоблачной дали, они уже вовсю весело и беззаботно обсуждали зимние приключения.

Казалось, что кто-то невидимый уже повернул скрипящую ручку шарманки времен. Белое покрывало уже было сдернуто с широких лугов, и только вечные часовые зимы продолжали спать на далеких горных вершинах Кантебрийских скалистых исполинов. А внизу, прямо под ними, в Вестбинском королевстве, согласно старинному обычаю, начинался карнавал. Это был праздник чудес и разноликих чудотворцев, а заодно и всех кукольников различных рангов, мастей и темперамента, равно как и прочих бродячих артистов.

У нас почему-то принято считать, что весна — всего лишь время окончания белого царствования холодов или воспетая легионом ветреных и чувствительных поэтов благословенная пора просыпающихся чувств. Да только часто я замечал, что именно в начале весны происходит одно странное явление. Усталые странники, пережив колючую и холодную зиму с ее буранами и заносами, победив свою хандру и снежное безмолвие холодных равнин далеких и чужих земель, с началом весны просто теряют силы. Ведь многие странники совсем не магического сословия, и их силы конечны.

…Когда я прибыл на прошлогодний карнавал, остановившись в таверне «У Джорджа», приближение праздника чувствовалось во всем. Таверна напоминала улей с жужжащими пчелами. Было труднее найти простого скорняка, чем очередного чудотворца или кукольных дел мастера. Вот и моим соседом оказался старый волшебник, владелец занятных говорливых кукол.

Однажды я встретился в узком скрипящем коридоре со своим соседом, неторопливо бредущим по каким-то делам. Он напевал мелодию прошедших времен, и я удивился показавшемуся странным несоответствию усталого, высохшего и щуплого тела и веселого блеска круглых бусинок его глаз.

— Вы, значит, и есть наш новый сосед, — произнес он скрипучим голосом.

— Я, значит, и есть, — весело ответил я, удивившись этому словечку «наш». — А вас-то много будет?

— Много. Приходите в гости после представления. Попьем чаю. Все вместе.

И он, улыбнувшись, медленно повернул в свои апартаменты. А половицы, меж тем, выводили очередную заунывную мелодию. Уже скрипнула за ним старая дверь, а со мной остался только запах его крепкого табака. И казалось мне, что именно этот человек несет праздник в своем огромном потертом чемодане с миллионом наклеек разных городов и стран. Но в будущем увидеться нам уже больше не довелось. Такова судьба.

Представление должно было начаться после захода солнца в главном королевском дворце при свете факелов и в сопровождении оркестра веселых эльфов в синих сюртуках и смешных высоченных шапках.

Часа за два до начала концерта в комнате таверны старый кукольник и весельчак Джин Джак пил знатный пиратский ром. Его старый чемодан был открыт, и куклы молчаливо сидели в нем.

Это на шумных представлениях куклы говорили без умолку, пели старинные песни и шутили. А когда старина Джин и его куклы оставались одни, они понимали друг друга без лишних слов. Но в тот раз произошло что-то необычное — они завели долгий разговор. Наверное, накипело у них что-то в душе.

За окном таверны раздавались песни, повсюду расцветали всполохи огней и слышался смех, но весельчаку Джину Джаку в этот праздничный вечер было совсем невесело. Смешить и радовать людей — было его работой, проклятием и радостью на протяжении многих лет. Ему казалось, что куклы принадлежат ему, но вот сегодня он понял, что они уже давно стали одним целым, и еще большой вопрос, кто из них истинный кукловод. Годы странствий отразились на его морщинистом лице.

Джину слишком долго везло. А судьба редко позволяет безумному карнавалу везения продолжаться без конца. И сегодня куклы отказались ему повиноваться.

— Знаешь, любезный мой Джин, мы устали от этого темного чемодана, куда ты нас постоянно запираешь, — начал говорить за всех ворон, одетый в потертый от времени сюртук, — устали от твоего постоянного бахвальства и этих бесконечных таверн.

— А помнишь, ученый ворон, — устало отвечал кукловод, — я купил тебя у лысого торговца. Ты был под стеклянным колпаком. Молчаливый и угрюмый. Ты не умел ни говорить, ни двигаться. Совсем не умел.

— Да, но купец меня любил. Пока он не разорился совсем, я стоял на его конторке в тепле и уюте.

— Я подарил тебе душу, я показал тебе целый мир.

— Вот эта самая душа, которую ты так неосторожно подарил мне однажды, и болит сейчас. Она бесконечно устала от нескончаемых странствий. Посмотри на меня: мой сюртук весь зашит-перешит. Мое крыло обгорело при пожаре в прошлом году, когда мы выступали в Горной Курляндии. Вот местечко! У нас нет дома — только большой старый чемодан. Ты запираешь нас на ночь, а потом мы снова трясемся в повозке, мерзнем на горных перевалах и страдаем от нестерпимой жары. Я бы хотел быть частью чьей-то коллекции, стоять на полке в уютном доме, где сухо и тепло.