Истории, нашёптанные Севером (сборник)

— Скока можно, достали!

Обычно, когда они слишком долго задерживаются в душе, он спускается в подвал и перекрывает им воду. Но сейчас толку от этого не будет. По крайней мере пока Аннели, стоя голышом, намывает себе лицо зеленой спиртовой жижей из маленького флакона, а затем замазывает себе все покраснения на носу и подбородке корректором, который якобы должен быть телесного цвета, но на коже какой-то совершенно рыжий.

Сандра нащупывает ладошкой защелку, но открыть не может. Не может, ведь Аннели устремляет на нее взгляд, угрожающий расправой и словно бы говорящий: «только попробуй, зараза мелкая». То-то же.

Еще по ноге у Аннели, той, худой и вывернутой так, что пятка смотрит наружу, а пальцы — вовнутрь, стекает кровь. Всего лишь тонюсенькая красная струйка. Немножко. Совсем немножко крови. Но у Сандры к горлу подступает ком, ей приходится отвернуться и воткнуть ноготок в стык обоев. Мягкие и воздушные, как булочки, обои на стыках бурые, будто покрылись ржавчиной. А еще в такие стыки удобно запихивать козявки.

На обоях ванной — синий узор четырехлистного клевера. Синий был мамин любимый цвет. Четырехлистники равномерно рассыпаны по всей комнатушке. А между ними белеют пустые пространства, их больше всего. Выверенная белая пустота.

Уходя, Папаня хлопает дверью. Весь дом вздрагивает, а в шкафах дребезжит посуда.

— Дошло ж таки до козла, что во дворе тож сортир ессь, — ехидничает Аннели, наклонясь к зеркалу и продолжая возиться с лицом.

Отперев, Сандра выныривает за дверь. Здесь попрохладнее, дом полон свежего воздуха, и ей дышится легко. Под потолком на специальных желто-липких лентах скапливаются маленькие и темные мушиные тельца. Дверцы шкафчиков на кухне голубые. Не такие голубые, как джем из голубики, потому что он-то как раз сиреневый, а скорее как незабудки или колокольчики. Крупный шмель, оказавшийся по ту сторону баррикад, все карабкается по москитной сетке за кухонным диванчиком. Время от времени он жалобно жужжит.

Взобравшись на диванчик, Сандра встает в полный рост, чтобы выпустить гостя, а для этого надо сначала снять зеленую резинку с накидного крючка, но тут вдруг Аннели криком велит ей сходить к Папане и спросить, не купил ли он тампоны. Вот так:

— Спроси: купил?

И, встав одной ногой на подоконник, Сандра все же решает слегка придавить шмеля.

В том месте сетки, куда она давила, появилась выемка, а шмель упал на подоконник и стал корчиться в жутких судорогах.

Но! — никуда идти не хочется. И все же она идет, как же не пойти.

В этом году до самого туалета расчистили газонокосилкой дорожку, но рядом еще виднеется та старая, хоженая-перехоженая серо-коричневая тропинка. Из-за иголок и шишек кажется, что никто о ней уже и не помнит. Сандра запрещает себе ступать в щетинистую зелень, растущую по краям. Нельзя сейчас пуститься в эти свои летние путешествия среди растений, как она это умеет.

Идти далеко в высокой траве с пальцами врастопырку, и пусть ее колоски лезут прямо в ладоши. Как будто лаской приручать мир.

Или, перекладывая туда-сюда камушки в кинь-канаве так, что меняется звучание ручейка: вода с них то тихо покапывает, то тяжело громыхает.

Нет, она все-таки пойдет по самой середке старой тропинки, как по канату, протянутому между крыш домов. Иначе ей вовремя не дойти.

Папаня сидит в сортире с дверью нараспашку, вид у него вполне кроткий. Глядя на Сандру, он щурится от солнца, и ему ее лицо видится в лишь как калейдоскоп из крапинок и полосок, поэтому ко лбу козырьком приходится приставить широкую ладонь. Руки у него разрисованы синими картинками: всякие тети с большими сисями и попами. По краям обрезанных джинсов висят белые нитки, и под коричневой жилеткой у него нет рубашки, солнышко зарывается ему прямо в волосы на пупке.

Сандра стоит рядышком, а солнце печет ей спину. Как-то по-особому скалясь, Папаня что-то достает из-за спины и протягивает со словом: «На-ка», — и это «на-ка» означает: «Пожалуйста, это тебе».

— На-ка! Гляди, какой харошой.

Сандра заходит к папе на полшажка и берет из его рук.

Принца-в-сердце-плюх. Вдруг оказывается: это райское создание. Такой большой! Ну просто..!

У лягушонка светло-желтый животик, только немного в пятнышку. На задних лапках длинные пальцы соединены перепонкой цвета ржавчины, а на передних — пальцы настоящие, с гнущимися суставами. Вроде подвижных деталек. Лягушачьи лапки как у младенца: если ухватят за палец, уже не выпустят. Сандра улыбается, а Папаня собой гордится. Добытчик. Молодчина. Хотя Аннели бы сказала «негодяй», ведь Сандра утыкается прямо в лягушонка, произнося:

— Папа, а у Аннели опять месячные, ты купил ей эти, как ых, тампоны?

— Нетушки, нич-чего я не купил! Как у нее это началось, я больше стал давать на карманные расходы! Поди-ка и напомни ей, что отцом было велено.

Сандра опускает взгляд на папины деревянные сабо с серыми потертостями на черной коже. На полу сортира лежат остатки старого осиного гнезда, похожие на какую-то бумажную вихрятину. В вихрятине ползает крупный крылатый муравей, папа топчет его ногой.

— Знай, Сандра, эдакие муравьишки когда-нить сожрут нам дом.

Взяв рулон, он начинает наматывать на руку шершавую туалетную бумагу.

Домой Сандра возвращается по тому же «канату», по которому и пришла сюда. Обе руки заняты ее райским созданием. Желтые глазки, рот во всю мордочку. Брюшко светлое и припухлое.

Завернув за торец, уже на крыльце она видит Аннели, стоящую в одних трусах, с волосами, собранными в хвост, правда, отдельные белесые прядки все равно свисают ей на грудь, покрытую прыщиками, замазанными рыжим цветом. Аннели закурила одного Джоника, папину сигаретку марки «Джон Сильвер», и говорит:

— Нас тока трое: Джек, Джон и я.

Слышно, как в этот момент она пытается походить на Папаню, но у нее, видимо, что-то болит, и поэтому выходит не то, как-то брюзгливо, а ведь папа говорит совсем по-другому.

Грудь у Аннели — как отвисшие соски у гончей Уве Юнссона — тоже вся в каких-то пятнышках, отметинах, припухлостях, к тому же у обеих грудь одинаково неприкрыта. Обе они голые, но при этом не красивые. Помнится, эта гончая, ощетинившись, лежала с кутятами, а они все тянули ее и дергали, и, еще слепые и черные комочки, они ползали друг по другу, пища и поскуливая, а у их мамы торчали эти самые соски, хотя в остальном у нее было обычное собачье тело: с шерсткой, радостным хвостиком и всем таким. Голые, не прикрытые шерстью мешочки с какой-то пипкой на конце.

— Гляди, что у меня есть! — говорит Сандра, а Принц-Плюх весь распластался по ее рукам, голенький и гладенький. Он чуть-чуть двигает ножками — нет, не то что капризничает, а так просто шевелит всем подряд. Но потом, присмирев, успокаивается и лежит себе, тяжелый, в ее маленьких ладошках. Ноги у лягушек на самом деле длинее и тоньше, чем может показаться, когда они просто так, вяло свисают вниз. Брюшко у него зеленое и блестит, как подкладка кошелька из комода Аннели. Вот такой он. Особенный.