Истории, нашёптанные Севером (сборник)

— Купил он мне что надо? — спрашивает Аннели.

— Не-а. Эт ж его не касается, — отвечает ей Сандра.

— Блин, да ищ-ще ж ка-ак касается! Мне ж даже в джинсы не втиснуцца с этим дурацким подгузником на заднице! Глянь-ка!

Аннели оборачивается, показывая спину. На ней осталось несколько бумажек с багровыми глазками, а трусы все просто голубые, только кружева по краям.

— Он ваще отец или как?

— Ну нет вапщета.

Аннели тушит сигаретку в цветочном ящике, висящем на перилах.

— Вот же бли-ин!

Потом Сандра остается на крыльце одна: Аннели уходит в дом, чтобы выпотрошить из шкафа всю негодную одежду. Сидя на нижней ступеньке, Сандра гладит лягушонка по выпуклым горбинкам на спинке:

— Ну-ну, — утешает она его.

Все-таки в основном он коричневый, и у Сандры тоже всегда видно коричневые линии в складочках на ладошках. Они с ним в каком-то роде подходят друг другу. Сочетаются.

Потом приходит Папаня, неся с собой белое десятилитровое ведро. В нем будет жить лягушонок. Ведро с лягушонком ставится под крыльцо, а Папаня ходит довольный, насвистывая песенку про своего вечного Хартов-Голда. Дает лягушонку всякие разные красивые прозвища.

— Эк какой мне замеч-чательный зять достался, скажу я вам! Тока бы он тя, Сандра, плохому не научил.

Папаня, как обычно, берет Сандру за подбородок. Большой палец сверху, а снизу — шершавый указательный. С улыбкой глядит ей прямо в глаза, близко-близко. Его щетина как медная проволока. Кожа загорелая, только внутри морщинок — белая. Особенно красный у него нос, который к тому же весь в мелких ямках, прямо как клубника, только зернышек внутри нет.

Когда папа уходит в дом варить кофе, Сандра бродит по пажити, нащипывая розовые кругляшки клевера для лягушонка. А потом заползает под крыльцо и бросает их в ведро. Под крыльцом все как в подземном царстве. Валяются червячные коробки с четырехугольными прорезями на крышках, окурки, банки из-под пива, старые цветные горшки и две сбитые лопаты без черенков. Земля тут утоптана, и ничего не растет. Из-за света, бьющего сквозь доски, все в полосочку.

Под половицами висит сеть, в которой застряли крылышки насекомых. Это уже остатки. Косиножки не всегда их доедают, или это крылатые сами вырываются из сетей и, лишившись своих крыльев, падают на землю, начиная новую жизнь уже в качестве пресмыкающихся или ползучих.

Сандре холодно. Лягушонок топчет клевер: «топ-топ-топ» — слышно его лапки по дну белого ведерка. По размеру он — примерно половина этого самого дна. Заглядывая в будущее, понимаешь, что зрелище будет неутешительное.

Пока папа пьет кофе, читая в газете объявления о продаже автомобилей и борзых щенят, Сандра сидит рядышком, болтая ногами и макая в его кофе кусковой сахар из медной сахарницы. А бывает, прильнет ухом к синей пышногрудой тете у него над локтем.

— Вот такого давненько бы надо было завести, — произносит папа, тыкая пальцем во что-то очень хорошее в газете. — Ну, крошка, скажи ж, какова была б красота!

Сандра угукает, а во рту крошится сахар.

— Угу-у.

Иногда почти выговаривает «да».

На клеенке в желтую полоску прожжены маленькие дырки, в них приятно запихивать хлебные крошки. Получается такая игра. После нее весь стол в бугорках, и это вроде как навсегда, так что даже стаканы не стоят ровно. Ну и пусть их, все равно до этого только Аннели есть дело.

Слышно, как Аннели там сверху все что-то снует и возится. На одной из стен в ее комнате есть следы от ударов, она там колотила своей тростью для ходьбы. Бывает у нее такое настроеньице, грымзоватое и брюзжащее.

Почитав до кучи еще и объявления о знакомствах, Папаня говорит:

— Вот выучишься у меня в институте, когда вырастешь, будешь высокая и без вредных привычек… ой, да тьфу ты, дочура!

Вдруг на кухне объявилась Аннели и стала всем мешать. Допытываться, почему это Папаня не постирал белье, а еще… И еще, и еще! Список можно продолжать до бесконечности.

И тут начинается настоящий кошмар, из-за которого Сандре приходится сползти со стула под стол — поглядеть на свои розовые жвачки. Они твердые, кое-где виднеются лунки и тоненькие следы от ногтей.

— И в чем ж тада, по-твоему, Сандра должна итти на праздник? — спрашивает Аннели, когда перебранка поуспокоилась.

— Эт какой еще такой праздник? — спрашивает папа.

И тут Аннели начинает трещать про праздник. Бла-бла-бла, как будто ей известно все-все-все на белом свете. Вот всегда она так. Словно все знает лучше остальных.

Сандра дергает Папаню за бахрому на шортах, чтобы он макнул кусочек сахара в кофе и передал ей под стол, но он делает вид, что ничего не замечает. Тогда она принимается дергать его за черные волоски на голени, а он, дрыгнув ногой, ушибает большой палец о ножку стола.

— Йеш-шкин др-рын! Сукины дети!

И потом снова ешкин дрын: рванув со своего места, Папаня перед тем, как уйти, опрокидывает стул на пол.

— Ччер-рт побери, Сандра!

За домом в кинь-канаве растет кипрей. Меж залитых солнечным светом розовых верхушек, колыхающихся на ветру, гудят златоглазки, но у самой земли, где скачут лягушки, стебельки растений голые и бурые, а вокруг можно отыскать жуков, упавших вверх тормашками, и извивающихся червяков. Сандра прихватила с собой ведро и, пока она волочит его за собой сквозь кипрей и малину, чего только в него не падает через ободок. Всякий сор, труха и шелуха так и липнут к лягушонку.

Извиваясь и журча, далеко вперед течет ручеек. Сандра только было хотела помыть лягушонка, а он, брыкаясь, выскальзывает у нее из рук и скрывается под камнем, но она настигает его и забирает обратно. Принц-в-сердце-плюх все-таки необходим ей в утешенье. Желтые лягушачьи глазки. Весь блестит от воды. Сандра легонько целует его в мордочку, но превращения не происходит. Большой он, солидный весь из cебя, такой вот. Затем, вернув лягушку в ведро, наклоняет его, чтобы туда набежало немножко воды. А теперь пусть постоит в ямке между корнями пня, а Сандра пока половит еще лягушек для поцелуев. Принц-Плюх плескается у себя в воде. Практикует летнее плавание в собственном бассейне. Остальные лягушки будут помельче его. Две самые маленькие, стоит им сжаться в комок, похожи на круглых жуков, а как только расправятся, — то уже на крупных косиножек. Шмяк, бряк. Теперь лягушек четыре. И у всех мизерные пальчики, которые вечно к чему-то тянутся — любят они хвататься за все подряд. Передние — лапки-карабки, а задние растопыриваются, как у озерных птиц.

Вода в ручейке течет из холодного родника. Это дикая, подернутая рябью вода и притом совершенно прозрачная. Словно бы и вовсе невидимая. Такая вот.

Она начинает бить у старого колодца, но потом снова скрывается под землей, стоит ей только добежать до проволочного забора, за которым раньше держали овец и до которого ни у кого так пока и не дошли руки. Лишь мгновенье ручейку течь под солнышком по земле у Сандры в кинь-канаве, а затем ему предстоит скатиться обратно в ямку между двумя большими камнями.

У Сандры в кармане лежат кусочки сахара, а кофе нет. Сахарок так себе, больно твердый. К нему пристал синий пух из кармана, ну ничего, в воде у лягушек еще отойдет.

— Нате-ка! — обращается она к лягушкам. — Нате!

Она хочет им сказать: «Пожалуйста, это вам!» — но лягушки как будто этого не понимают, а сахар остается лежать на дне ведра.

Аннели опять станет ее звать. Уже давненько она вот так стоит на краю лужайки и все кричит, зовет Сандру, а когда сестренка наконец выходит из кипрея, то и тогда старшая сестра злится на нее и лишь больно хватает за руку.