Истории от первого лица (Повести. Рассказы)

Порой, когда разговор внезапно замирал или Алла Ивановна и Тая вдруг замолкали, как бы не зная, что еще сказать, Марик толкал меня ногой под столом, и тогда я старалась, по мере своих сил, оживить то и дело высыхающее русло.

Я начинала рассказывать какие-то истории, происходившие со мною или с моими друзьями, вспоминала старые анекдоты и первая смеялась, и Марик тоже смеялся вместе со мной, хотя я была уверена, что все эти анекдоты известны ему еще со школьных времен.

Алла Ивановна и Тая вежливо улыбались и отмалчивались. Очевидно, обе ощущали флюиды взаимного недоброжелательства, струившегося от одной к другой.

Вскоре Тая и Марик ушли, Тае надо было домой, она обещала своей маме быть дома вечером, и Марик пошел проводить ее.

Мы остались вдвоем с Аллой Ивановной.

— Он просто обезумел из-за любви к этой девочке, — сказала Алла Ивановна. Слезы брызнули из ее глаз и полились по напудренным щекам, прорубая светленькие дорожки чистой кожи.

— Перестаньте, — сказала я, потому что надо было что-то говорить, а что, я и сама не знала. — Зачем вы так? Ну, не надо…

— Пойми, — сказала Алла Ивановна, вытирая щеки передником. — Он потерял голову от любви, а она к нему равнодушна, я чувствую, что она снисходит к нему, а на самом деле абсолютно равнодушна.

Несмотря на зависть, испытываемую мной, врожденное чувство справедливости взыграло во мне.

— Зачем же он ей в таком случае нужен? — спросила я. — Разве он космонавт или знаменитый ученый? Или лауреат множества премий?

Алла Ивановна холодно взглянула на меня сразу же ставшими сухими глазами.

— Как ты можешь так говорить? Марик — гениальный художник, может быть, непризнанный и все равно гениальный. Он приходит после работы и рисует, рисует без конца, и я вспоминаю Жюля Ренара, который сказал, что гений — это воля. Потом он очаровательный человек, не потому что мой сын, я говорю совершенно объективно: он честный, умный, добрый. Да чего там, будто сама не знаешь?

— Да, конечно, — ответила я и встала. — Пожалуй, пора идти, Алла Ивановна.

Она постаралась вновь обрести светски-непринужденный, любезный тон.

— Приходи, милая, не забывай нас, мы тебе всегда рады…

Я сказала:

— Приду, не забуду.

Дома дядя показал мне пожелтевшую от времени школьную тетрадь в косую линейку, на обложке было написано: «Ирина Третьякова, ученица 7-го «А» класса».

Он собирал мои тетради и хранил их в старом чемодане.

— Смотри, что я нашел в моем письменном столе, — сказал дядя.

На первой странице был нарисован голубь. Он ничем не отличался от всех остальных голубей Пикаскина, разве лишь тем, что этот голубь смеялся, откинув назад голову и слегка разинув клюв, как бы обессилев от смеха.

Это Пикаскин однажды нарисовал мне на память, — сказала я. — Когда я окончила седьмой класс.

— То-то, как я погляжу, голубь немного похож на тебя, ты не находишь? — спросил дядя.

— Нахожу, — ответила я. — Разве тетрадь эта не была в вашем чемодане?

— Как видишь, она оказалась почему-то в моем столе, — сказал дядя.

Пикаскин позвонил мне поздно вечером, дядя давно уже лег спать, а я у себя в комнате читала старый зарубежный детектив выпуска семидесятого года.

Он спросил:

— Она и в самом деле понравилась тебе?

— Да, — сказала я. — В самом деле.

— Почему ты так коротко, односложно отвечаешь? — удивился он.

Я засмеялась.

— Уж эти влюбленные! Все им кажется, что их предмету чего-то недодали, что все должны как можно больше восхищаться теми, кем они восхищаются…

— Чересчур много придаточных предложений, ты не в силах справиться с ними, — сказал он и положил трубку.

Мне стало жаль его, совестно собственного ехидства, происходившего, как я понимала, все от той же зависти. Я тут же набрала его номер, и он ответил сразу, словно ждал моего звонка.

— Пикаскин, — сказала я, — она удивительна.

Даже по телефону я почувствовала, как он обрадовался. Должно быть, подумала я, у него сейчас глаза сияют вовсю и улыбка от уха до уха…

— Правда? Ты тоже так считаешь? А вот мама, ну прямо ни в какую!

— Что, психологическая несовместимость?

— Если хочешь, называй так. Теперь модно всякого рода конфликты и раздоры объяснять именно так, психологической несовместимостью.

— Ничего, стерпится — слюбится, — сказала я и показалась самой себе в этот момент старым мудрым вороном.

Он спросил с надеждой:

— Думаешь?

— Уверена.

Он сказал не сразу:

— Мы подали заявление в загс.

— Поздравляю, — сказала я. — Предвижу заранее все, что последует: машина «Волга», увитая лентами, с пошлой куклой на бампере, невеста в белом, а ты в черном костюме, взятом напрокат, потому что у тебя наверняка нет черного костюма и ты не успеешь его сшить.

— Верно, — промолвил он. — Я не люблю черный цвет, но костюм напрокат не собираюсь брать. Я куплю его в кредит в магазине для новобрачных.

— Тем лучше, — сказала я. — Потом будет Дворец счастья, очередь женихов и невест, удивительно похожих друг на друга, улыбки, бокалы с шампанским, фотограф, снимающий молодых вместе с гостями, поздравительные речи заведующей этим самым счастливым чертогом, которая произносит железобетонным голосом: «Дорогие товарищи, вы создали сегодня новую счастливую семью на благо общества…»

И опять ленты на машине, и куклы на бампере, и ужин в ресторане с «горько», и опять тосты под оркестр…

Он выслушал меня, потом спросил не без яда в голосе:

— Откуда ты все так хорошо знаешь? Вроде бы тебе еще не приходилось разъезжать в этой самой машине с куклой?

— А вот и приходилось, — сказала я. — Две мои подруги одна за другой повыходили замуж, и я ездила с ними во Дворец бракосочетаний, что на улице Щепкина, и видела воочию все то, что рассказала тебе, только к одной машине была прикреплена не кукла, а мишка, плюшевый с розовым бантом на шее.

— Это для разнообразия, — сказал Пикаскин.

— Дикая пошлость, — сказала я. — Если бы ты видел этого кошмарного медвежонка, этот бант! Тебя как художника, уверена, передернуло бы от отвращения!

— Я, может быть, не обратил бы внимания, — промолвил он. — Что я хотел еще тебе сказать? Да, вот что. Знаешь, как мы с нею познакомились?

— Нет, конечно.

— Это было осенью, я смотрел по телеку концерт из Останкинской студии, и вдруг во втором ряду показали девушку, ты видела ее, сама понимаешь, она может впечатлить.