Истории отрочества и юности
Шрифт:
Крепости и игра в снежки – это даже больше воспоминание со школьной территории. Во дворе перед или за домом тоже иногда строили крепости, и однажды выстроили едва ли не иглу инуитов – ледяной дом с крышей и единственным входом. Помню, я как-то приходил туда, когда все расходились, просто посидеть в одиночестве на корточках, как в собственном диковинном доме – сидел, пока не становилось слишком холодно.
В те годы было столько разных ребят, с каждым из них я соприкасался по-разному, в разных играх, с годами кто-то отпадал или наоборот появлялся кто-то новый, всех не упомянуть, но рассказ о соседских мальчишках не будет полным, если пропустить еще трех ребят.
Они не участвовали в наших играх, двое из них были еще старше Юры. Один, Андрей, жил в первом подъезде,
Еще один парень, Игорь, из первого подъезда, которого никогда по имени не звали, имел сразу несколько основных кличек: Студент и Сырник. Студент – когда-то он ходил в школу с дипломатом, хотя дипломаты вообще были одно время в моде, и я сам проходил с ним целый год, несмотря на то, что с обычным портфелем было гораздо удобнее. В общем, Студент не всегда учился в школе, его отдавали в интернат, хотя родители у него были. Даже не знаю, какие у него были психические отклонения, но со временем он уже не учился в обычной школе. Он вызывал смех – он и был смешным: заикался и говорил невнятно, каким-то скрипучим голосом, сам маленький, сросшиеся, как у взрослого мужика брови, курчавый, как эфиоп. Над ним насмехались, задавали всякие провоцирующие вопросы, но беззлобно, нельзя сказать, что над ним издевались, а Сырник-Студент уверенно что-то отвечал, чаще всего, преувеличивая и привирая без зазрения совести, и часть речи его понять было очень сложно. Его никто не бил, быть может, кто-то мог побороться в шутку. Становясь старше, Студент простаивал возле подъезда часами, именно возле подъезда, никуда не отходил, домой не возвращался, и в каком-то смысле превратился в «предмет интерьера». Многие выросли, закончили школу и потихоньку начали разъезжаться, а Студент все нес свою странную стражу возле первого подъезда.
Пока однажды не исчез куда-то, «ушел в историю», как уходит все, и его благополучно забыли соседи, как с течением времени люди забывают почти все.
4. Сережа
Отдельно надо рассказать о соседском мальчике, который в начальных классах был моим одноклассником. И которого я могу назвать своим первым настоящим другом. Мы сдружились не сразу, это вышло скорее через отношения во дворе, а не в школе и классе. Я уже и не помню, как все начиналось. Наверное, очень незаметно и постепенно, как на морской берег наступает прилив. Опять тут помог футбол – Сергея брали играть, как и меня.
Сергей жил не в нашем дворе, а в частном доме, по Комсомольской, позади того дома № 32, который был ближним к улице Советской. Это буквально две минуты ходьбы от моего дома, но тогда, в сравнении с ребятами из соседних подъездов, Сергей и соседским мальчишкой не казался. Был он пониже меня, близоруким, обычной комплекции.
И еще он был евреем по матери.
В те годы, до массового отъезда еврейского населения в 1991 году в Израиль, почти в каждом классе было минимум два-три еврейских ребенка. Беларусь, земля, которая была исконно невероятно терпима к другим нациям и вероисповеданиям, была чисто беларуской лишь в сельской местности: лишь там говорили на родном языке. В городах же, еще с давних времен, проживал приличный процент евреев. В те годы по национальным признакам никто никого не выделял. Даже среди детей не было принято говорить, что вот он – еврей или она – еврейка. Говорить об этом открыто считалось грубым и некультурным.
Так уж получилось, что моими самыми близкими друзьями в разное время школы были именно еврейские дети. В средних классах – Леня, еврей по обоим родителям, а в выпускных – Саша, еврей по отцу, который даже не доучился до выпускных экзаменов, в 11-м классе уехав с родителями в Израиль.
С Сергеем мы по-настоящему
сдружились уже ближе к концу начальных классов, когда чувствовалось, что мы взрослеем, и нам уже интереснее проводить время со сверстниками, а не стадное общение с теми, кто постарше. Мы прошли школу футбольных матчей, став кем-то вроде «фронтовых друзей», если такое сравнение допустимо. Сергея часто ставили на ворота. Вряд ли потому, что он был лучший голкипер, скорее, как самого младшего и наименее полезного в центре поля.Помню отчетливо один эпизод, за который мне было стыдно еще тогда, сразу после игры. Сергей пропустил мяч, ничего особенного, кому не забивали, но я не сдержался и наорал на него. Видать, здорово его оприходовал словесно. Во всяком случае, Сергей просто покинул ворота и пошел прочь: молчит, голову опустил. Его догнал Юра, самый старший из нас, стал уговаривать, успокоил. Сергей вернулся. А я почувствовал себя нехорошо. Часто не сдержанный, настоящий «псих» на поле, я срывался не один раз. Но тот эпизод был, наверное, «зашкаливающим».
Еще помню, как мы с Сергеем ходили по «полю» после недавнего вечернего дождя и сбивали ногами росу с травы. Причиной стали сомнения Юры, что игра состоится. Он посетовал, что все они будут грязные и мазные, вот если бы траву подсушило. И тогда мы вызвались «ускорить процесс» сушки. Мы просто не мыслили и не могли допустить, чтобы игра не состоялась после дня ожидания из-за какого-то дождя.
У Сергея были отличные родители и младшая сестра. Я все чаще приходил к нему в гости и проводил там время. Однажды его отец вырезал нам из толстой фанеры «винтовки», очень похожие на настоящие. Кроме того, приделал к ним оконные шпингалеты, и теперь мы могли «при выстрелах» передергивать «затворы». Мы буквально влюбились в наше оружие. В конце концов, перебежки и стрельба из укрытий вокруг сарая перестали нас удовлетворять, и мы вырыли себе – конечно, при помощи отца Сергея – самый настоящий окоп. Он был сразу за сараем и чуть правее дома – впереди простирался длинный огород до самого соседнего двора. Достаточно места для того, чтобы перебить, как можно больше фрицев и других врагов Родины, «пока они к нам добегут».
Мы никак не могли распрощаться с окопом, наступил декабрь, тогда еще без снега, но с морозом, а мы все сидели в этом окопе, подолгу и настырно. Уже и пыл к постоянной стрельбе пропал, а мы все сидели там: похоже, дело у нас перешло к «окопной войне».
Тема Сергея и оружия будет не полным, если не упомянуть один постыдный – с моей стороны – эпизод со стартовым пистолетом, теперь уже настоящим: однажды он появился в семье Сергея. Тяжелый, всамделишный, в ладонь возьмешь – чувствуется, что не игрушка, нужно прилагать усилие, что удержать. Он поразил меня настолько, что я не мог успокоиться, до того мне его захотелось. Я, с раннего детства спокойно относившийся к чужой собственности, какой бы они ни была, буквально ошалел. И это при том, что мне было позволено взять к себе оружие и погулять сколько-то дней.
И я взял. Чтобы уже никогда его не отдать. Я мучился все эти несколько дней, пока не пришел и не сказал Сергею, что я случайно потерял пистолет. Ложь была какой-то бесхребетной, но Сергей воспринял эту потерю спокойно. Он поверил. Ладно бы на этом закончилось, но нет – мне этого было мало. Мне оказалось недостаточно владеть этим пистолетом дома, мне хотелось и к Сергею с ним прийти. И я додумался еще до более путаной и бестолковой лжи: обмотал рукоятку изолентой и представил Сергею пистолет, как очень похожий на его потерянный, но другой – точно такой же.
Уж не знаю, говорил ли об этом Сергей родителям, и как они на это отреагировали, возможно, для его отца потерянный стартовый пистолет был лишь куском металла, доставшимся ранее им бесплатно. Во всяком случае, меня никто не разоблачал, Сергей вел себя со мной, как прежде, и ничего не изменилось. Ирония была в том, что я мог играть с его пистолетом, как со своим – и у него дома, и к себе уносить. Не было абсолютно никакой разницы, его это пистолет или мой. Воровство оказалось бессмысленным, как если бы я позавидовал, что солнце светит кому-то больше, чем мне, и с этим надо что-то делать.