Истории отрочества и юности

Взрослея, я все реже ездил с отцом, но эти поездки так и остались в памяти, как нечто теплое и далекое: с ним мне было хорошо.

На речку купаться я ходил чаще всего вместе с обеими родителями, такие семейные походы. Почему-то я не помню, чтобы ходил на реку отдельно с кем-то из них.

В те годы набережная была гораздо короче, чем сейчас. Асфальтированная часть, обрамленный плитами берег – все это находилось чуть в стороне от маршрута, предполагавшего приближение к реке по самому короткому пути. Родители вели меня к реке через Пески, район девятиэтажек, в дальнейшем получивший название Днепровского микрорайона, чтобы просто спуститься к берегу. Там всюду были тропки, крутые и неудобные, сам берег не был предназначен для пляжа: ракушки, камешки, иногда – стекло от разбитых, сброшенных сверху бутылок, но в те годы это выглядело естественным, никто о другом не думал.

Родители, всегда опекавшие меня слишком сильно, так и не научили меня плавать во время этих посещений реки. Это произошло позже, когда я сам учился плавать на мелководье. В памяти осталось не столько купание, сколько иные мелочи. Стоять на берегу, смотреть на реку, на угасающее небо, прислушиваться к тишине, легкому, едва уловимому шелесту воды, к далекому гулу моторной лодки. Мать всегда переодевала меня, но перед этим просто укутывала широким полотенцем, если даже было тепло, и я стоял рядом с ней, счастливый и довольный, быть может, наслаждаясь – не понимая этого, не осознавая! – самим фактом существования, своей жизнью и… тем, что у меня есть родители, которые находятся рядом, ведь не у каждого человека это есть, пусть даже для большинства это ничего не значащий факт.

Ничего подобного не могло быть ни осенью, ни весной, тем более зимою, и лето всегда было особой жизнью внутри обычной жизни, как некое истинное ядро, но, тем не менее, даже в этой невероятных размеров бочке меда были и свои ложки дегтя. Это – летний лагерь, практика, предполагавшая несколько недель походов в школу, чтобы убирать территорию, и… странная тоска, возникавшая в определенные моменты именно летом.

Летняя практика школьников была неким эквивалентом субботников взрослых. Особое порождение Советского Союза, где предполагалось, что даже дети должны дарить Родине и, в частности, родной школе, свой труд бесплатно. Конечно же, это никому не нравилось. Обычно у нас ставили две недели практики – пять дней в неделю по четыре часа – на июнь или август. Кажется, в августе работы было побольше: тогда еще в школе было много яблонь, как во дворе любого частного дома, и одни лишь паданки, их сбор и вынос, могли занимать все часы практики. Помню, как попал в группу, где были почти одни девочки и пару учителей, и я, как правильный мальчик, таскал все один, набирая в емкости паданок доверху, причем старался чтобы никто из девочек не понес то, что должен выносить я.

Но практика для меня казалось мелочью в сравнении со школьным лагерем типа продленки, и уж тем более пионерлагерем, куда дети уезжали на весь срок. Многим такие лагеря нравились, но я их не переносил. Один из таких лагерей, наверное, после первого класса, запомнился особым напряжением, когда нас водили в Парк Победы, самый большой парк города, где в то время еще был старый деревянный городок из всяких построек типа домиков или миниатюрных крепостей а ля Киевская Русь, чаще из двух этажей. Там мы находились вместе с ребятами на два года старше, учителя беседовали друг с другом в сторонке, и мы были предоставлены сами себе, где, естественно, старшие доминировали, угрожая и часто обижая младших. Возможно, ничего критичного там не происходило, но мне ужасно не хотелось туда идти в очередной раз, если с нами отправлялись старшие – было ясно, что спокойной игры там не получится, всегда будешь в ожидании каких-то конфликтов, в которых уж точно не выйти победителем.

В пионерлагерь – всем известный в нашем районе «Марат Казей» – я съездил лишь однажды, после четвертого класса, и после этого родители не рискнули отправлять меня снова, настолько мне не понравилось. Причем, я не добыл до конца срока: не больше двух недель из целого месяца. Отец забрал меня, когда навестил, и я едва не разнылся, чтобы меня оттуда забрали. Опять-таки там не было ничего критичного, никто меня не обижал, было даже любопытно познакомиться с новыми ребятами, и еще я влюбился в одну девочку, светленькую, со стрижкой и раскосыми грустными глазами, очень серьезную для своего возраста, я с неделю все мечтал о ней и был доволен увидеть ее лишний раз, но даже она меня не удержала, как только возникла возможность слинять из этого места. Никак не ложилось мне на душу это стадное времяпрепровождение, особенно, если вечером нельзя было вернуться домой и расслабиться, побыть одному. Помню, отец забрал меня сразу, после единственной попытки отговорить.

Еще летом случались особенные моменты на подобии черных дыр в космосе. Вроде бы все нормально, день идет своим чередом, впереди вечер с футболом и прятками, ничего не изменилось, но… Я смотрю, как обычно в дневное время летом, очередной детский фильм, «Гостья из будущего», «Приключения Электроника», «Кортик», «Бронзовая птица» или что-то еще, фильм заканчивается, и я не сразу выхожу на улицу, зная, что там никого нет, кто-то разъехался, кто-то обедает или чем-то занят, дома никого из родителей, и на меня, застывшего и созерцающего пустую послеполуденную улицу, внезапно накатывает противоестественная волна одиночества, порождающего странную и нелогичную тоску, необъяснимую в этом солнечном дне, застывшем в послеполуденном свете, тихом, неподвижном и подернутом чем-то нереальным с этой тишиной и отсутствием людей. Эта тоска, мощная и непобедимая, проходила быстро, но она повторялась не раз и, значит, не была случайностью. Нечто будто преследовало меня, выбирая особо уязвимые для этого моменты. Как-то объяснить я это не могу до сих пор. Ничего подобного не случалось вне лета, быть может, потому, что в школьные дни не было таких свободных моментов бездействия и самоуглубления.

Но все же эти мелкие неприятности остались всего лишь маленькими ложками дегтя в здоровенной и неподъемной бочке сладкого нектара под названием Лето.

6. Детские сады

В моем детстве, где не было каких-то навороченных детских площадок или иных мест для игр, была особая территория, где можно было играть одному или с кем-то. Эта территория была и лабиринтом с препятствиями, и местом, где росли яблоки, местом для пряток и игры в войнушку, местом, где можно было просто пройтись, посидеть и убить время. Или местом, чтобы поднять адреналин, если оттуда тебя погонят, сторож или воспитательница. Единственное, чего не могло быть на территории детсада – это игры в футбол.

Детские сады Площади. Для меня их было четыре. Почти напротив моего подъезда был детсад № 4, сразу за ним, вглубь района, находился Четырнадцатый, потом – Шестой, три детских садика подряд, но был еще один детсад, позади дома на улице Мира, перпендикулярного моему – № 20. Я его почему-то выделял, хотя не сказать, что он мне нравился явно лучше других.

Территория у него была побольше, чем в остальных, и еще в этом детсаде росла «сахарка» – сладкие яблоки, не в пример обычным беларуским – кисло-сладким. Она и появлялась уже на стыке июля и августа, следом за «белым наливом», самыми ранними нашими яблоками. К тому же, «сахарку» можно было поедать уже неспелой – в отличие от других сортов, не будучи кислой, она даже незрелой позволяла получить хоть какое-то удовольствие. Уже одно это «усиливало котировку» детсада. Например, в Шестом садике вообще не было яблонь, только сливы.

Заборы в Двадцатом садике были выше, но их гораздо реже смазывали солидолом или еще какой-нибудь дрянью – так сторожа «защищали» свою территорию от уличных мальчишек. В этом садике я играл меньше – чаще всего просто любил сидеть на заборе, разглядывая окружающий мир в ожидании не пойми чего, либо заправить в штаны майку, набрать за пазуху яблок «целый живот» и медленно наслаждаться каждым яблочком в отдельности.

Четвертый садик, примыкавший к нашей беседке, использовавшейся для игры в прятки, чаще других становился местом для игр. Его секция из проволочного заграждения служила воротами в гандбол. В самом здании с торца было что-то вроде широкой террасы на уровне второго этажа или некоего своеобразного балкона – такого в нашем городе я больше не видел. Легко взбираться и стоишь высоко, обзор двора и гаражей с другой позиции дарит новые ощущения: ты видишь давно знакомые вещи под иным углом. Правда, это позволяли себе, если точно знали, что в этот момент нет сторожа или он куда-то ушел. Иначе отступать было просто некуда. На хоздворе детсада был еще один интересный закуток – я иногда любил туда зайти и осмотреться. Оттуда можно было сбежать не только через калитку, но и через невысокую покатую крышу погреба, благодаря которой можно было легко перемахнуть забор.

В Четырнадцатом детсаде мы играли реже, но там, вдоль ограждения между детсадами, росли высокие удобные широколиственные деревья, на которые было легче взбираться, чем на неудобные яблони, и мы это использовали для игры в войнушку. Тот, кто не знал о таких нюансах, рисковал проиграть в чистую. Представьте, пробираешься по территории детсада, поглядывая в разные стороны в поисках своего врага, и не ведаешь, что кто-то уже давно целится в тебя сверху, как сам Создатель. Тра-та-та и ты – убит.

Шестой детсад был у нас наименее популярен. Его окружал самый неудобный забор – из железных прутьев, и преодолевать его было одно мучение, хотя он был ниже других сетчатых ограждений. Исключение лишь в общем заборе с Четырнадцатым садиком – оттуда в Шестой и перебирались. Само здание, небольшое, окружало не самое привлекательное пространство: деревьев мало, детские площадки какие-то голые и неинтересные. Кроме того, там не было яблонь, и уже одно это для нас являлось серьезным минусом.

Становясь старше, я все реже перебирался через заборы поиграть на территории детских садов – это выглядело все более несерьезно, кроме того, ослабевал сам интерес. Где-то в средних классах школы игры в детских садах сошли на нет.