Истории СССР

— Зал взорвался аплодисментами так, как будто открыли огромную бутылку Шампанского, как будто, прозвенел будильник и все проснулись, как будто и не было этого изнурительного многочасового марафона выдачи призов, пения, плясок и длинных, трогательных речей.

Никита вскочил с места, схватил за руку Надю и твердым, уверенным шагом пошёл на сцену под оглушительную овацию звёзд мирового кинематографа. Он стоял с ОСКАРОМ в одной руке, Надей, поднятой на другой, и слушал гром рукоплесканий самых обворожительных красавиц и неотразимых киногероев, улыбающихся такими знакомыми ослепительными улыбками.

Великий пост

Прокат «Утомлённых солнцем» по России подходил к концу. Не осталось ни одного уголка нашей огромной обглоданной Родины, где бы мы с Михалковым не побывали с его фильмом. И Сибирь всю объехали, и Дальний Восток. Везде принимали Никиту с таким радушием, что овации в зале переходили в скандирование лозунга «Правь нами, Никита!» и «Никита — Севера твои!» Телекомментатор Киселёв на НТВ подлил тогда масла в огонь, и прослышав про намерения Михалкова баллотироваться в президенты России, сделал с ним большое интервью на эту тему. Михалков убеждал Киселёва, что, по сути, управление страной мало чем отличается от постановки спектакля в театре, а поэтому лучшим президентом будет он, Михалков. Справился же посредственный актёришка Рональд Рейган с ролью президента Соединённых Штатов Америки. Во Владивостоке местный авторитет по кличке Пудель с прицелом на будущее приехал провожать нас на аэродром, остановил самолёт на взлётной полосе, поставив поперёк свой джип и принёс с братками в салон несколько ящиков шампузы. Пока не накачал всех пассажиров за здоровье Никиты Сергеевича, самолёт не тронулся с места. Я уже планировал поездки в Киев, на родину к оператору кинокартины Вилену Калюте и к сценаристу Рустаму Ибрагимбекову в Баку, когда меня вызвал Михалков и сказал, что нужно уважить Ингеборгу Дапкунайте и съездить с картиной к ней в Вильнюс.

Я согласовал с Ингеборгой сроки на начало марта 1996 года и нашёл компанию, которая согласилась нас принять на коммерческих условиях за хороший гонорар. Это были две русские девчонки Инна Точёнова и её подруга Наташа, процветающие на прокате артистов из бывшего СССР в столице независимой Литвы. Планировалось уложиться в два дня с ночёвкой. Прилетели мы под вечер и, забросив вещи в отель, поехали в кинотеатр. Было воскресение. Прощёное воскресение. Последний день масленицы. Улетая из Москвы, Никита расточал объятия и просил прощения у соратников по студии ТРИТЭ. В самолёте решили в чистый понедельник начать новую жизнь, как когда-то в школе с понедельника начинали начисто писать в новую тетрадку.

Ингеборга с Никитой вышли после фильма и долго кланялись на аплодисменты. Внезапно зал притих и в проходе появилась рыдающая старушка с протянутыми руками, ковылявшая к Никите. Зал замер и смотрел на неё. Старушка подошла к сцене и протянула руки. Никита поднял её, как ребёнка на сцену и поцеловал. Ингеборга поднесла к ней микрофон и её рыдания стали слышны всему залу. Потом сквозь слёзы она произнесла сокровенно

— Надя — это я!

Зал взорвался громом аплодисментов. Они гремели в честь той маленькой девочки на экране, у которой завистливый и злобный чекист Митя только что навсегда отнял отца.

Приём организовали в ресторане гостиницы, что могло облегчить наши полуночные блуждания по Вильнюсу. Но не тут-то было. Последний день масленицы нужно было догулять, как следует. Православные люди после шести вечера начинают заговение на пост, а те, кто уже налил по самый воротник, гудели до утра. Мы закончили омовением в сауне с нимфами и сифилидами литовского производства.

Поутру сильно болела голова и хотелось опохмелиться. Литовские подруги принесли квасу и предлагали налить в него коньяку. По-русски они говорили неважно. Одну половину нужных нам слов лучше знала Инна, другую — Наташа. Поэтому мы ими менялись. Перед отлётом в Москву мы решили немного перекусить и попросили девушек заказать нам в ресторане какое-нибудь простое постное литовское блюдо, вроде варёной картошки. Принесли картошку под названием «цеппелины». Она и в правду напоминала своим видом немецкие дирижабли. Официантка, которая принесла картофельные дирижабли, вежливо предложила нам винную карту.

— Нет, нет, спасибо. У нас, православных, сегодня Великий пост начинается — сказал Никита.

Мы жадно откусили картофелины и вытаращили друг на друга глаза. По щекам текло литовское сало. Оказывается, рукоделы-литовцы готовят эти «цеппелины» из картофельного теста, щедро фаршируя его свиным салом. Подняв глаза на смущённую хозяйку, Никита отчаянно махнул рукой

— Наливай, прости Господи.

— Благоприятного поста, батюшка — съязвил я.

Не хочу в Париж

Не помню точно, когда появилась в моём мозгу эта навязчивая страсть. В детстве я не знал ничего про Париж. И уж тем более туда не хотел. Мороженое можно было купить и в гастрономе на Васильевском острове. Кино тоже показывали в «Балтике», на седьмой линии. Женская баня была в проходном на Съездовской. А чего было ещё хотеть в Париже?! Вспомнил! Ну, конечно же, это Жан Габен. В «Балтике» шёл фильм «Набережная туманов». Детям до 16 вход воспрещен! А это значит, показывают такое, чего и в женской бане не увидишь. Нужно было прорваться. Техника прорыва было отработана до деталей. Когда с очередного сеанса народ выходил из зала плотной толпой, мы ухитрялись протискиваться между гражданами и прятались в туалет. Отсидевшись там до начала следующего сеанса, мы незаметно для контролёрш проникали в зал и устраивались на свободное местечко. Так вот Жана Габена я полюбил, как старшего брата. Он же беглый арестант побил бандитов и спас честь проститутки. То, что у проститутки нет чести, нам было непонятно. Парижа в фильме не было. Но был Гавр. Или Марсель. Тоже красиво.

Когда папа мой сидел в тюрьме за публичное оскорбление Никиты Хрущёва, осмелившегося унизить при живых солдатах их полководца в великой кровопролитной войне Георгия Константиновича Жукова, в Москву из Парижа приехал французский певец Ив Монтан. Его концерт показывали по телевидению. А телевизоров тогда почти ни у кого не было. Мама напросилась к какой-то знакомой на второй линии, потащила с собой и меня. Маленькая комната была набита людьми так, что экран телевизора, величиной с чайное блюдце, еле виднелся между телами. Мужчина приятной наружности, очень похожий на нашего папу, словно потешаясь надо всем этим, приплясывал и пел французские песенки. Мне это быстро наскучило. Но песня про опавшие листья, потом ещё много лет звучала в моих ушах.

Застряло в моём мозгу это слово в четырнадцать лет, когда в школьной библиотеке я, листая журнал «Физкультура и Спорт», прочитал статью о чемпионате мира по дзюдо, проходившем в Париже. На фотографии два борца в белых кимоно сплелись в летящий клубок. Победив всех хитроумных японцев, чемпионом мира стал гигант из Голландии по имени Антон Хеесинк. Поразило меня то, что на время чемпионата из Парижа исчезли все хулиганы. Мечта о спокойной жизни в бандитском послевоенном Ленинграде была доминирующей.

После пяти лет упорных тренировок в зале борьбы самбо я занял третье место на первенстве СССР среди юношей и был включён в сборную команду для подготовки к первенству Европы. Оно должно было проходить в Лионе 9 марта 1966 года. А это почти Париж. Сердце от радости выпрыгивало из груди. Чем ближе был день отлёта, тем больше мне хотелось в Париж. Выдержав трудные и жестокие схватки во время подготовки к этим соревнованиям, я, засыпая после изнурительных тренировок в спортзале ЦСКА на Песочной, дом 3, бродил в своих снах по Парижу. К этому времени я уже начитался Хемингуэя и Париж стал для меня более осязаемым, чем раньше. Хотя, что именно я должен был ощутить, приехав в Париж, объяснить я себе не мог. Но я и не приехал туда. За три дня до отлёта я заболел ангиной и меня вместо Парижа увезли на операцию тонзиллэктомии в больницу уха, горла и носа. Отчаяние было настолько сильным, что я хотел покончить жизнь самоубийством. И это в девятнадцать лет. В расцвете сил и таланта.

На экраны СССР в 1967 году вышел фильм Клода Лелуша «Мужчина и женщина». С этого момента все советские люди точно знали, что счастье есть. Его не может не быть. И живёт оно в Париже. И самый романтичный мужчина на свете это каскадёр и гонщик. С этого момента путь в Париж был выстлан светом солнечного восхода. Только в Париж. А каскадёром я стал здесь, в родной и замкнутой России. До поры до времени.

Уже обучаясь в институте авиационного приборостроения, мне удалось приоткрыть железный занавес, опущенный над нашей страной, и побывать за её границами в других странах. Я ощутил величие Вавеля в Кракове, я восторгался живописью Леонардо да Винчи в его художественной галерее, я гулял по Варшаве, наслаждался запахом кофе в Познани, стриптизом в ночных клубах Гданьска, удивлялся многообразию зверей в зоопарке Берлина, утопал в уютных креслах баров Ляйпцига, изумлялся картинами дрезденской галереи, нежился в турецких банях Будапешта, молился в кафедральном соборе Софии, тащился по золотым пескам до сказочного острова Несебр но… Париж мерцал в ночных снах миражом своих мансард и башен Собора Божией матери.