История частной жизни. Том 3: От Ренессанса до эпохи Просвещения

Мне казалось, что современный человек стремится уйти от скученности, желанной и необходимой для человека Средних веков и Нового времени (и по–прежнему остающейся таковой в некоторых частях света). Конечно, такая общежительность была не столь анонимной, как принято считать, поскольку в подобных сообществах все были знакомы. Поэтому вопрос состоит в том, как произошел переход от анонимного группового общежития, где люди могли друг друга знать, к анонимному обществу, по сути лишенному публичной социабельности, где преобладает (если не принимать в расчет места отдыха или организованного досуга) профессиональное и частное пространство. Причем в анонимных обществах доминирует именно «частное», поскольку публичная общежительность там практически отсутствует.

Мне кажется, что это феномен первостепенной значимости; его появление и последствия заслуживают внимательного изучения.

Однако разговоры с друзьями и коллегами и дискуссии на семинаре показали, что хотя мои собеседники не отвергали этот тезис, они не принимали его целиком, несколько иначе подходя к проблеме частного/публичного. Мне понадобилось некоторое время, чтобы уловить, в чем состояло наше расхождение. Благодаря семинару и последующим беседам теперь я понимаю, что проблема не столь монолитна, как мне казалось, и что в ней следует выделить два важнейших аспекта.

Действительно, противопоставление частого и публичного имеет дополнительную импликацию, которую я совершенно упустил из виду, не подумав о политической истории. А с позиции последней публичная сфера эквивалентна государству и его институтам, частная же или, как раньше говорили, приватная сфера вбирает все, что не входит в государственную. Перспектива для меня новая, открывающая богатые возможности, и с ее учетом возникает приблизительно следующая картина.

В Средние века — как при любом другом укладе, где государство по своей слабости играет скорее символическую роль, — жизнь каждого человека зависит от коллективной солидарности, от вождей, которые обеспечивают ему относительную безопасность. У человека нет ничего — включая его тело, — что время от времени не находилось бы под угрозой, и лишь зависимость от других гарантирует выживание. В таких условиях частное трудно отделить от публичного. Ни у кого нет частной жизни, но каждый может иметь публичную роль, пускай, это роль жертвы. Как можно заметить, проблема государства тут отчасти совпадает с проблемой социабельности, поскольку та же путаница существует и на уровне последней.

Первое существенное изменение связано с появлением того, что Норберт Элиас назвал «государством двора». Государство законодательно берет на себя ряд функций, которые до сих пор не были четко распределены (мир и охрана порядка, отправление правосудия, содержание армии и т. д.). Это освобождает время и пространство для занятий, не имеющих отношения к общим заботам, то есть приватных к прямом смысле этого слова.

Однако это изменение отнюдь не было простым. Поначалу, то есть в XVI — первой половине XVII века, государство было не способно отправлять все те функции, на которые имело право претендовать. Отсюда промежуточная зона, в которой располагались отношения клиентелы, когда одним и тем же способом можно было исполнять публичные обязанности (военная повинность) и служить частным интересам (личная служба). Таков случай Анри де Кампьона, о котором пишет Ив Кастан: этот дворянин без особенных колебаний служил то королю, то мятежным принцам, но всегда считал себя верным подданным французской короны. Кроме того, представители власти — те, кто во имя короля сражался, вершил правосудие или охранял порядок, — делали это за счет собственных сил и средств, и довольствовались тем, что их расходы временами покрывались (и перекрывались) королевскими дарами. В отсутствие регулярного жалования не считалось постыдным поправлять свои дела за счет азартных игр, которые воспринимались как способ пополнения личной казны. В таких условиях дом губернатора провинции или первого президента парламента был неотъемлемой частью его служебного положения. Так, госпожа де Севинье постоянно сетовала на огромные расходы своего зятя, графа де Гриньяна, который, будучи королевским наместником Прованса, в прямом смысле представлял короля и его двор, а потому должен был окружать себя роскошью. Точно так же невозможно было участвовать в судебном процессе, не отдавая визитов судьям; нам это покажется недопустимым, но тогда это был единственный способ ввести их в курс дела. Конечно, люди понимали, когда они взаимодействуют с государством, и прекрасно умели отличать его представителей от частных лиц, но само государство еще управлялось как вотчина.

Похоже, что подобное отношение к публичной сфере и публичным обязанностям соответствует — по крайней мере хронологически (но не исключено, что и более глубинным образом) — уже описанной нами групповой социабельности. Информирование, выбор и применение решений до такой степени определялись человеческими отношениями, что способствовали образованию сходственных групп, что характерно для социабельности этого периода. Они также поощряли дружбу, без которой ни на кого нельзя было рассчитывать.

Такое двойное взаимодействие частного и публичного можно видеть у Анри де Кампьона, который во время службы в армии устраивал «коллоквиумы», где обсуждались труды Макиавелли. Подобное положение вещей заканчивается — и это второе принципиальное изменение, — когда государство берет контроль над тем, что попадает в его правовую сферу. Во Франции это век Людовика XIV с его интендантами и министрами вроде Лувуа, когда на смену клиентеле приходят официальные учреждения, в которых трудятся клерки, а общественные расходы четко отделяются от приватных. В других странах этот процесс будет иметь несколько иные формы: так, в Англии провинциальное дворянство, которое мы именовали служебной клиентелой, возьмет на себя интендантские функции, согласившись подчиниться государственным законам и распоряжениям.

Итак, мы подошли к концу XVII — началу XVIII веков, когда происходит отчетливая деприватизация публичной сферы и общественные цели уже не смешиваются с личными интересами или состояниями. С этого момента частное пространство становится практически закрытым и, во всяком случае, полностью отделенным от общественных обязанностей и вполне автономным. Освободившееся место занимает семья. По всей видимости, живя в этом приватном мирке и никак не участвуя в публичных делах (что в XVI–XVII веках было почти немыслимо для дворянства и местных нотаблей), люди испытывают недовольство, что дает толчок к появлению политической мысли и политических требований: круг замыкается.

Вывод, к которому я в итоге пришел, таков: когда мы говорим о частной жизни в Новое время, необходимо рассматривать два аспекта проблемы. С одной стороны, это противопоставление государственного и приватного, государственной сферы и того, что в конечном счете станет домашней сферой. С другой стороны, это принципы общежития и переход от анонимности, где нет различия между публичным и частным, к более дробной социабельности, где появляются четкие деления, а пережитки анонимного общежития соседствуют с профессиональной сферой — и частной сферой все более домашнего существования.

ГЛАВА 1 ФИГУРЫ СОВРЕМЕННОСТИ

Ив Кастан, Франсуа Лебрен, Роже Шартье

ВСТУПЛЕНИЕ

Роже Шартье

Чтобы понять, по каким принципам в XVI–XVIII веках происходит разграничение частной сферы и того, что находится в ведении публичных и общинных властей, Филипп Арьес предложил проанализировать три фундаментальных процесса, изменивших конфигурацию западных обществ. Во–первых, государство берет на себя новую роль, все чаще вмешиваясь в дела, ранее находившиеся вне его контроля. Во–вторых, Реформация (будь она протестантской или католической) требует от верующих внутреннего, глубинного благочестия и более интимной набожности. В-третьих, благодаря распространению умения читать и писать ослабевает прежняя зависимость индивидуума от общины, свойственная культуре устного слова и жеста. Мы последовали совету Арьеса и в первой части этого тома попытались проследить, как в течение трех столетий появление современного государства, реформирование религии и рост грамотности изменили соотношение между частной и публичной сферами. В работе над этой новой исследовательской областью нам пришлось пересечь немало важных проблемных полей, что, безусловно, повлияло и на первоначальный проект Филиппа Арьеса, и на публикуемые ниже тексты, а потому заслуживает краткого комментария.

Большинство исследователей, включая участников нашего проекта, исходят из того, что границы частной сферы подвижны и их конфигурация (от почти полного захвата общественной жизни до более узкой ассоциации с интимным, домашним и семейным пространством) в первую очередь зависит от того, как — ив теории, и на практике — конструируется публичная власть, в особенности захватываемая и осуществляемая государством. Построение государства нового типа (отнюдь не всегда абсолютистского, но непременно административного и бюрократического) — необходимое условием для того, чтобы частное смогло стать чем–то мыслимым или эмпирически ощущаемым, четко отделенным от публичного и поддающимся ясной идентификации.

Эту связь между укреплением государства и процессом приватизации можно интерпретировать по–разному. Так, Норберт Элиас в своем классическом труде показал, что формирование абсолютистского государства, чьим апогеем стало правление Людовика XIV, было обусловлено совокупностью эмоциональных и психических изменений, в результате которых ряд публично осуществлявшихся актов переходит в категорию интимных. Государство нового типа, складывавшееся в Европе с конца Средних веков и до XVII столетия, стремится к замирению общественного пространства, прежде всего подавляя вспышки неконтролируемого насилия; оно укрепляет и упорядочивает отношения зависимости, которые сводят вместе индивидуальные существования; оно создает новый общественный институт — двор, отличающийся жестко регламентированным кодексом поведения, постепенно перенимаемым остальными социальным слоями, — все это порождает новый тип общественного бытия, которому свойственен строгий контроль над бессознательными побуждениями, эмоциями, более высокий уровень чувствительности.