История Франции глазами Сан-Антонио, или Берюрье сквозь века

Надо сказать, его превосходительство Деваль не относился к слишком терпеливым людям, он выслушал молча, немного подумал и сказал:

— Скажите этому крысёнку [224] , что мы постараемся уладить дело в общих интересах, но попросите его не орать так громко, иначе у меня перепонки не выдержат.

И вот тут Берюрье совершает переводческую ошибку с далеко идущими последствиями. Подобрав слова на арабском, он говорит:

— Его превосходительство сделает всё необходимое, чтобы удовлетворить вашу просьбу…

224

Дружеское выражение, которым пользовались первые французы в Алжире. Впоследствии оно вышло из употребления. — Прим. автора.

Дей облегчённо улыбается и почтительно кланяется.

— Но, — продолжает добросовестный переводчик, — не делайте из мухи слона, чтобы не рассердить его.

Дей смотрит на консула и видит муху на его пристежном-воротничке-для-рахат-лукума.

И Хусейн решил, что переводчик намекал на эту муху. Проявляя любезность, он сгоняет её рукой.

Деваль подскакивает.

— Грязный арби! — кричит он. — В моём лице ты оскорбил Францию. Скоро ты об этом пожалеешь! Идём, Берюрье!

И он быстро пошел к дверям, даже не дав Берюрье перевести дею причину его гнева.

Война с Алжиром началась!

Семнадцатый урок: Третья республика. Французское государство. Временное правительство. Четвёртая республика. Третья империя

Чета Берюрье и кускус! Такое можно встретить только в пяти колонках первой полосы газет. Бумажные фески полиняли от пота на базе желудочного сока, который стекает им на лоб. Их лица удавов, украшенные широкими пунцовыми полосами, напоминают фасад провинциального кинотеатра. Они жрут методично, мощно. Глядя на них, понимаешь, что Франция ещё жива и так просто она не умрёт. Жёлтая опасность — это ещё не скоро, братцы мои! Каждые три глотка они запивают розовым вином из провинции, всасывая его с шумом морского прибоя на галечном пляже. Затем они продолжают загружать хавку, не отрывая взгляда от еды.

Мы с маман прекратили есть, захваченные зрелищем. Если оно прекрасно, вам остаётся только любоваться им.

— Вкусно, правда? — сглатывает Толстяк в сторону своей Слонихи в каком-то жгучем пищеводном спазме.

— М-м-м-ма! — мычит красавица, изобразив восклицательный знак рёвом львицы, которая тащится от Брута [225] .

Вскоре мы с Фелиси вынуждены по очереди обеспечивать доставку продовольствия в учащённом ритме. Маман вываливает в их корыта один половник за другим с крупой, мясом и овощами, в то время как её единственный и любимый сын посыпает всё это острым перцем.

225

Брут — римский сенатор и известнейший из убийц Цезаря. Метафора Сан-Антонио, очевидно, намекает на то, что, находясь рядом с Брутом, голодным не останешься, мяса будет вдоволь. — Прим. пер.

Людоеды стали фиолетового цвета. Почти чёрного. То, что происходит у них в зобу, напоминает девяносто третий [226] год, и даже ещё страшнее! Мерзкое клокотание подтверждает это.

— Ты кладёшь им слишком много перца, — говорит мне Фелиси.

Толстяк делает остановку, которой тут же пользуется Берта и вытаскивает мергез [227] из его тарелки.

— Что? — отрыгивает он. — Это перец?

— А что же ещё, привереда?

226

«93-й год» — роман Виктора Гюго о Великой французской революции 1789–1794 гг. — Прим. пер

.

227

Мергез (араб.) — небольшая острая сосиска. — Прим. пер.

— Томатный сок, — отвечает он, вновь принимаясь ворочать лопатой, как землекоп на сдельной оплате.

У маман в глазах ужас. Фелиси не привыкла к острым ощущениям. В её благородной душе тревога зреет как торнадо. Она думает, что это невозможно, что таких людей не бывает, что эта парочка вот-вот лопнет. А ведь её бабушка выращивала свиней на ферме, она мне рассказывала, она должна помнить!

— Антуан! — бормочет она в ужасе.

Я её успокаиваю. У супругов Берюрье кишки из хлорвинила. Самые едкие кислоты бессильны против них. Через час ритм замедляется. Тарелки пусты, наступает затишье. Толстяк встаёт и расстёгивает последнюю пуговицу своей ширинки, первые три уже решили расстаться с ним сами.

— Ну, скажу я вам, — вздыхает он, — вот это я понимаю, завтрак!

Маман спрашивает, не хочет ли он прилечь? Он смотрит на неё с удивлением.

— Да нет, дорогая, незачем!

Берта не может говорить. Она наполнилась до самой глотки, и не стоит её кантовать. Надо подождать, когда произойдёт оседание грунта.

Берю показывает на альбом, оставленный на десертном столике.

— Перед сыром, — говорит он, — ты нам должен дать небольшой документальный фильм. Как раз перед Третьей республикой, чтобы пропитаться средой.

Я соглашаюсь, чтобы смягчить муки Фелиси. Если я не буду рассказывать, ей придётся нести поднос с сырами, и тогда уж точно с Бертой произойдёт катастрофа.

Я беру книгу.

— Этот альбом составлен очень удачно, — говорю я, — потому что на одном развороте мы имеем четырнадцать президентов Третьей республики в полном комплекте.

— Было четырнадцать президентов? — удивляется Толстос.

— Ни больше, ни меньше! Третья существовала семьдесят лет, то есть примерно столько же, сколько длилось правление Людовика Шестнадцатого. Четырнадцать служак сменили друг друга в течение этого отрезка времени. Вот вам Тьер!

— Прямо святой Рике, с хохолком! — шутит мой великодушный гость.

— Покажите! — просит Б.Б.

Мы представляем ей г-на Тьера. Она ему отрыгивает в лицо, что не портит скромной улыбки этого досточтимого человека.

— О, да он старый хрыч, — говорит она.

— Известный историк и государственный деятель, — рассказываю я. — Он посвятил себя освобождению оккупированных территорий. Его забаллотировали на выборах по истечении двухлетнего мандата и сменили на красавца Мак-Маона, совсем новенького и всего раззолоченного, вот он. Последний, как только стал президентом, перестал носить униформу.

— Какой разодетый! — признаёт Кускусоядный. — Ты видел, сколько на нём медалей? С таким панцирем ему не нужно было тёплое бельё.

— Если классифицировать политических деятелей по историческим словам, которые они произнесли, Мак-Маон не мог сравниться со своим предшественником. Тьер сказал, что нельзя предоставлять родину одному человеку.

— Знаю, — говорит Молчаливый.

— Когда Мак-Маон посетил местность, пострадавшую от наводнения, он сказал: «Сколько воды, сколько воды!», а в другой раз, посетив школу, он сказал одному ученику: «Это вы — негр? Что ж, продолжайте!»

— Для генерала он обладал красноречием, — одобряет Берта. — А после господина Маона, дорогой комиссар? — воркует женщина-удав.

— Жюль Гревист! — наспех читает Берю.

— Греви, как я полагаю, — любезно поправляет Фелиси.

Толстяк смотрит еще раз и говорит, что в самом деле.

— Что ты можешь о нём сказать? — пристаёт он.

— Ничего, — отвечаю я скупо. — Вся его биография уместилась на могильной плите: «Жюль Греви 1807–1891. Президент республики с 1879 по 1887».