История Франции глазами Сан-Антонио, или Берюрье сквозь века
Шрифт:
Затем мы переходим к Сади Карно.
— Почему этого Арно называли Садик? [228] — спрашивает Простодушный.
— А то ты не знаешь?! — вопит его супруга. — Он, наверное, назначал свидания школьницам, которые преподносили ему букет цветов, и впускал их в Елисейский дворец через какой-нибудь лаз!
— Вы стали жертвами небольшого фонетического недоразумения, друзья мои, — сообщаю я им. — Смотрите: его имя было Сади, а фамилия Карно.
— Что за имечко такое, это по-арабски, что ли?
228
Sadique (фр.) садист. — Прим. пер.
— Мне это неизвестно, милый Берю, но я могу тебе точно
Я не буду останавливаться на событиях государственного значения, которые имели место во время мандатов этих господ: буланжизм [229] , светский характер образования, колонизация, зарождение марксизма, дело Дрейфуса [230] , которое разделило Францию на два лагеря, и строительство Эйфелевой башни, которое её воссоединило. Рассказывать историю, начиная со времени, когда её описывали в ежедневных газетах, было бы делом необъятным. Исследовать её в глубину можно, только раздробив на мелкие кусочки. У нас нет такого намерения. Таким образом, Карно убивают. На его место приходит Казимир Перье.
229
Буланжизм — шовинистическое движение во Франции под лозунгами реваншистской войны против Германии. Возглавлялось генералом Буланже. — Прим. пер.
230
Дело Дрейфуса — сфабрикованное реакционной французской военщиной по ложному обвинению офицера французского Генерального штаба еврея Дрейфуса в шпионаже в пользу Германии. Под давлением общественного мнения Дрейфус в конце концов был помилован и реабилитирован. — Прим. пер.
— Покажите! — умоляет Толстуха.
Я показываю фото.
— Красивый мужчина, такой видный. Разве что он как на первом причастии со своими белыми перчатками в руке…
— Во всяком случае, скромный, — замечает Берюрье. — Смотрите, он надел свою ленту с орденом Почётного Легиона под жилет. Перье — президент, который подзывал к себе словом «эй», — смеётся мешок с кускусом.
— Он был президентом всего один год, — говорю я. — Он подал в отставку.
— Наверное, жизнь в Елисейском дворце ему показалась скучной, — выносит заключение Слониха.
— Во всяком случае, его преемнику жизнь в Елисейском дворце не показалась скучной. Вот господин Феликс Фор…
Мы смотрим без энтузиазма. Он из тех, кто не вызывает ни симпатии, ни антипатии.
— Он умер, занимаясь любовью, — сообщаю я.
— Вот как! — приходит в восторг Б.Б. — Покажите-ка мне его ещё раз…
Она изучает персонаж более углубленно.
— А ведь у него красивый нос, — говорит она. — И потом, президент — это подаёт надежду.
Размышления такого рода повышают температуру у Александра-Бенуа.
— Значит, ты смотришь на ранг, перед тем как лечь в койку? — говорит он с обидой.
Я живо прекращаю спор, представляя очередного из этих господ: мягкого, осмотрительного и рединготового президента Лубе.
— Что-то особенное? — спрашивает Толстяк.
— Он прошёл свой семилетний срок мелкой рысцой.
— Что от него и требовалось.
— За время его президентства произошло отделение Церкви от государства.
— Зато сейчас они примирились! Теперь между ними всё не так уж плохо, это я тебе говорю, Сан-А. Мы дружим с китайцами, а денежки отстёгиваем ребятишкам из Ватикана.
Он разражается смехом, глядя на фотографии президентов.
— Все эти чуваки в цилиндрах напоминают фильмы с Чарли Чаплиным. И что, Франция тихо жила своей жизнью при них?
— И даже неплохо. Эту эпоху даже назвали Прекрасной эпохой.
— Это наши старики её так называли. Прекрасная эпоха — это когда тебе двадцать лет, — уверяет Мыслитель.
Фелиси, порозовев, говорит, что это не совсем так и что Прекрасная эпоха действительно была не такой, как другие. Она права. Двадцать лет — это красивее, если ты катишь в коляске по авеню Дюбуа мимо газовых фонарей, а рядом женщина, одетая как для френч-канкана. Двадцать лет в костюме цвета сливы и в котелке цвета сливочного масла, и ещё нет красного телефона и нет Ударной Силы — вот это настоящие двадцать лет!
— А после Лубе? — спешит узнать Берта, которой не терпится добраться до сыра.
— Арман
Фальер.— Изобретатель фосфатина? — спрашивает Толстяк.
— Нет, — отрезаю я. — Смотрите на него, он похож на Тартарена из Тараскона. Эдуард Седьмой сказал о нём, что тот был очень умным. Но раз уж так сказал Эдуард Седьмой, не будем цепляться. Во всяком случае, Фальер выкарабкался из этой ботвы вовремя, потому что он оставил свой пост в 1913. Он передал Елисейский дворец Пуанкаре. Прекрасная эпоха закончилась кровью. Во время семилетнего срока Пуанкаре погибли десять миллионов человек, и среди них полтора миллиона французов.
Я кошу глазом на маман. У неё погибли куча дядюшек и брат на войне. И сколько бы ни прошло времени, память не успокаивается, и когда заходит разговор о Великой Войне, у неё сжимаются ноздри и глаза перестают быть голубыми.
— Кстати, — говорит Бугай, — как она началась, эта война четырнадцатого? Честно говоря, я ничего об этом не знаю, — извиняется он. — Отец мне рассказывал, но ты же знаешь, какой я безголовый, я забыл.
— Запросто. Следи за движением армий. В июле четырнадцатого Австрия захватывает Сербию. Сразу же мобилизуются русские, чтобы встать на её защиту. Видя такое, Германия, будучи союзницей Австрии, объявляет войну русским. Но русские — наши союзники. Вспомним слова Жозефа Ренака, которые он произнёс в 1893: «Францию и Россию связывает одна вещь, и она называется любовью». Германия объявляет также войну и Франции, что заставляет Англию объявить её Германии. Затем итальянцы, румыны и американцы встают на нашу сторону, это понятно?
— Он забудет! — предсказывает ябеда Б.Б. — Это слишком запутано для него.
В ответ Берю спрашивает, а не слишком ли запутано у неё в нижней части спины.
— После Пуанкаре был Поль Дешанель, не так ли? — спрашивает Фелиси.
— Точно, мам. Но он будет президентом всего несколько месяцев, потому что он подвинулся рассудком и прыгнул с поезда на ходу. Это произошло ночью. Он оказался невредимым на железнодорожном балласте и, голый, постучался в дверь к дежурной по шлагбауму, заявляя, что он президент Республики. Прикольно, да?
Два чудовища хохочут во всё горло.
Мы представляем себе, что было бы, если бы сегодняшние главы государства оказались в таком же одеянии и в таком же положении. Для компании Ж. Д. не составило бы труда набрать штат этих элитных работниц, коими являются дежурные по шлагбауму. Включите на минуту свой личный кинотеатр, и вы увидите, как это забавно.
— Ты ничего не рассказал о самой войне, — замечает Толстос после того, как смех понемногу затих.
— Это долго, и я не люблю говорить о войне, из принципа. Если бы все люди испытывали такое же стеснение, тогда уж точно они бы о ней забыли. А когда все о чём-то забывают, значит, этого чего-то несуществует, понимаешь? Но если тебе хочется узнать о ней подробнее, нет ничего проще. В некоторых наших бистро ещё можно встретить ветеранов, которым продолжают платить пенсии, как заведено, чтобы немного пощекотать их, пока они не исчезли, и для них нет большего удовольствия, как повспоминать вслух, в последний раз. Ты их легко узнаешь, Берю. У них седые волосы, медали, часто в беретах, и под этими беретами мужественные лица, которые ты больше нигде не увидишь. Остаётся только сесть рядом. Ты заказываешь для них красное вино и произносишь волшебное слово, их много. Ты говоришь «Верден», или «Ламарн», или «Фош», или «Шмен де Дам», и всё закрутится само. Историю, которую они делали своим мясом, некоторые ещё могут рассказать. Только надо поспешить с интервью, сынок, потому что для них уже наступил вечер. Их перевозят каждый день. Они идут на удобрение с их скучными рожами. Настало время уходить из этого мира. Верден больше никого не волнует. Старых героев не существует. Человечество состоит из двух групп: молодые люди и старые м…! Знак нашего времени состоит в том, что старые м… всё чаще встречаются среди молодых. Молодые люди становятся жертвами такого положения вещей: они отправляются на воинскую службу под музыку йе-йе и возвращаются старыми м… Если так будет продолжаться, молодыми будут считаться только те, кто ещё находится в утробе своей маман. Ты рождаешься старым м… И петля готова, и жизнь будет устраиваться тихо-мирно между старыми м… из одной компании.
Я вздыхаю.
— Ладно, мам, давай сыр.
Она торопится. Немного опечалена моей внезапной меланхолией.
— Ты умеешь быть траурным, когда захочешь, — упрекает меня Опухоль.
— А после Дешанеля? — перебивает его толстая Треска.
— Миллеран, любезнейшая. Он был президентом с 1920 по 1924, и его вынудила сложить полномочия оппозиция объединённых левых сил. Его сменил месье Гастон Думерг, он же Гастуне´, он же Дуду. Славный малый, южанин, приветливый, солидный, любезный. Однажды, будучи в отпуске, он прогуливался перед казармой и остановился перед вахтенным, который как раз решил перекусить.