История Фридриха Великого.
Шрифт:
В долине встретил преследующих новый строй австрийцев. Прусская пехота упала духом -- в течение шести часов она дралась без отдыха и потратила все патроны, а теперь надлежало вступить в бой со свежим войском, не имея ни сил, ни пороха. Пруссаки остановились, не зная, что делать. Герцог Бевернский, который предводительствовал этим войском, быстро проскакал перед фрон-{259}том и с веселым видом закричал солдатам: "Что же вы стали, братцы, и патронов нет? А на что же вас учили принимать врага штыком?" Как электрическая искра подействовали слова его на солдат: штыки сомкнулись, и незыблемая, живая стена с громким криком двинулась на неприятеля и потеснила его к Лозовицу. Вот уже пруссаки в городе, по грудам тел пробираются они по улицам, неприятель защищается упорно ружейным огнем, его бьют холодным оружием; вот огненные языки показались из домов
Лозовицкая битва дорого стоила Фридриху: он потерял вдвое против австрийцев убитыми и пленными. Правое крыло прусской армии, которым командовал сам король, посылало только подкрепления левому, но само участия в битве не принимало. Тем замечательнее была победа пруссаков.
Австрийцы опять переправились через Эльбу и разрушили за собой мосты. Фридрих не посмел их преследовать со своим малочисленным войском. Он овладел полем битвы и расположил своих солдат лагерем на безопасной позиции. Лозовицкая победа не принесла ему никаких существенных выгод над неприятелем, но она помешала соединению войск саксонских с австрийскими, и этого на первый случай было достаточно. Радуясь успеху, довольный своими солдатами, о которых сказал, что "они никогда еще не оказывали такой храбрости, с тех пор, как он имеет честь ими командовать", Фридрих отправился в Саксонию.
Рассказывают, что Фридрих после Лозовицкого сражения был до того утомлен, что тут же на поле битвы сел в повозку и заснул. В это время австрийцы отступали. Один из ретирадных выстрелов попал прямо в королевскую повозку: ядро разбило весь передок и чуть не оторвало обе ноги короля. По счастью, за минуту перед тем, как будто по внушению судьбы, он поднял ноги на высокий облучок и тем спас свою жизнь.
Известие о победе пруссаков отняло у саксонцев последнюю надежду на освобождение из обширной их темницы. Им оставалось одно средство: обмануть бдительность прусских войск и ночью, с оружием в руках, пробиться на волю. Составили план и тайком дали знать фельдмаршалу Броуну, который стоял в Богемии. Броун с шестью тысячами человек немедленно подошел к Эльбе, в тылу {260} пруссаков, чтобы ложным нападением способствовать освобождению саксонцев. Ночь на 11-е октября была назначена для совершения дела. Броун в назначенный час занял свой пост, сделал все нужные распоряжения и ждал только условных выстрелов с высот Кенигштейна, которые должны были служить ему сигналом к атаке. Ночь была страшная: буря затемняла совершенно небо и волновала реку, дождь лил, как из ведра. Саксонцы строили мост через Эльбу при блеске молний, и каждый порыв ветра разрушал их работу. Наконец, мост поспел, сигнал подан, но гром небесный заглушал громы пушек, и Броун не трогался с места. Таким образом, попытку к освобождению надлежало отложить до другого времени. Условились обождать два дня.
Фридрих употребил этот случай в свою пользу. Он усилил свои посты на Эльбе, укрепил их ретраншаментами и засеками, а против Броуна выдвинул отдельный корпус. Положение австрийского полководца становилась затруднительным. Прождав бесплодно два дня и опасаясь за самого себя, Броун в ночь на 14-е число поспешно отступил и повел свой отряд назад в Богемию.
Правый берег Эльбы у Пирны и Кенигштейна горист и покрыт лесом и кустарником -- одни лощины и рытвины между горами могут служить военной дорогой. Зная это, Фридрих овладел всеми окрестными высотами. {261}
Ночью, на 15-е октября, часть саксонской армии переправилась через Эльбу под проливным дождем. Ветер разрушил за нею мосты. Саксонцы с твердостью шли вперед в надежде вскоре встретить своих союзников. Но нигде не было и следа австрийцев, вместо их они находили пруссаков во всех дефилеях, ведущих в Богемию. Близ горы Лилиенштейн они вынуждены были, наконец, занять позицию. Там они остались выжидать, с тревогой, чем решится дело.
Между тем пруссаки, которые караулили выход саксонцев из-под Пирны, тотчас же заняли их лагерь, напали в тылу на их арьергард, захватили его в плен и отняли большую часть обозов и орудий, так что войско, перешедшее за реку, осталось совершенно отрезанным. Трое суток пробыли саксонцы в новом своем заключении, не смея двинуться с места, напрасно поджидая помощи, без пищи, под открытым небом, на сырой земле, под несмолкающим дождем и в беспрерывном страхе. Весь патриотизм, все мужество их истощились вместе с потерей физических сил.
Напрасно Август и Брюль требовали от несчастного войска, чтобы оно, собрав остаток сил, пробилось сквозь дефилеи -- генералы не отваживались на такое смелое дело, солдаты не могли им повиноваться, потому что были совершенно истощены и умирали страшной смертью от изнурения и голода. Граф Рутовский попытался, наконец, добыть свободу честной капитуляцией. Он отправил офицера к генералу Винтерфельду со своими предложениями. Винтерфельд не принимал никаких предложений, говоря, что не имеет
на то повелений короля. Он провел посланного с умыслом по всей цепи прусских войск, чтобы лишить саксонцев и тени надежды и показать им, что каждая попытка пробиться оружием будет явным безумством с их стороны.Итак, вся саксонская армия должна была сдаться в плен. Жребий ее зависел от великодушия победителя. Все полки, без исключения, положили оружие. Фридрих проезжал по рядам, ободрял и утешал их; к генералам обращался с лаской и пригласил их к своему столу.
Солдатам тотчас были розданы двойные порции хлеба и вина. С офицеров взято честное слово, что они в продолжение всей этой войны не поднимут оружия на Пруссию, и затем они были распущены по домам. Но простые солдаты должны были присягнуть прусскому знамени, получили прусскую обмундировку и были ча-{262}стью размещены по различным полкам, частью остались в прежнем составе, но причислены к прусской армии.
Это была важная ошибка со стороны Фридриха. Саксонские солдаты всегда были плохи и принесли ему мало пользы, зато при первых военных действиях целые полки саксонцев, одушевляемые чувством оскорбленного патриотизма, переходили в неприятельские ряды. С другой стороны, неслыханный дотоле пример порабощения целой неприятельской армии навлек на него еще более негодование европейских держав.
Король Август выговорил себе только две привилегии: что крепость Кенигштейн останется нейтральной до окончания войны, и что он может с графом Брюлем беспрепятственно отправиться в Варшаву.
Фридрих не только согласился на оба пункта, но даже приказал очистить всю дорогу, по которой поедет польский король, от прусских войск, чтобы встреча с ними не растравляла тяжких ран его сердца. Варшавские балы и маскарады скоро рассеяли печаль доброго короля.
Супруга его, однако, осталась в Дрездене и продолжала вести тайную переписку с австрийскими генералами, возбуждая их своими жалобами против Фридриха.
Так кончился этот первый поход. Фридрих вывел войска свои на зимние квартиры в Саксонию и Силезию и протянул кордоны {263} по всей богемской границе. Сам он отправился в Дрезден; набирал в Саксонии рекрут для пополнения своих войск и старался увеличить финансовые средства за счет побежденных. У всех придворных чинов Августа были отняты две трети от получаемого ими жалованья, богатые запасы фарфора Мейсенской фабрики были проданы, и, кроме того, вся Саксония была обложена податью, состоявшей из известного количества провианта и фуража.
Император, не могший смирить "возмутителя", как он называл Фридриха, силой собственного оружия, поднял против него весь имперский или германский сейм, представляя вторжение его в Саксонию покушением на свободу всей Германии и на святыню католической церкви. Для суда над прусским королем в Регенсбурге собрался сейм германских земель, игравший некогда такое сильное влияние на судьбу Европы, но в течение нескольких поколений совершенно забытый и безгласный. На заседаниях сейма поступки Фридриха были изображены самыми черными красками; даже ничтожнейшие князьки и епископы подняли голос против него. Наконец, несмотря на все возражения немногих друзей Фридриха, грозный сейм определил: "немедленно собрать со всей Германии имперское исполнительное войско для наказания преступника по приговору верховного судилища, а начальство поручить принцу Иосифу-Марии-Фридриху-Вильгельму-Голландиусу Саксен-Гильбурггаузенскому, провозглашенному в генерал-фельдмаршалы империи". Этот военачальник имел владения, которые в три часа времени можно было проскакать вдоль и поперек, и свое войско, из которого, в случае нужды, легко вышла бы рота для пополнения любого прусского полка. Вообще полководец исполнительной армии очень напоминал собой другого вождя германского всеобщего ополчения, Вальтера Голяка, который так отличился в крестовых походах.
Вот герой, которого сейм противопоставлял первому военному гению и сильнейшему государю XVIII столетия!
Фридрих посмеялся над решением грозного сейма и ожидал самых забавных последствий от германского ополчения. Как мы увидим, ожидания его не обманули.
Но гораздо большая опасность угрожала ему со стороны Франции. Польская королева была матерью супруги французского дофина. К дочери прибегла она с жалобами на притеснения Фридриха и попросила защиты. Таким образом, просьбы и влияние дофи-{264}ны присоединились к интригам г-жи Помпадур, и французское министерство убедило Людовика, что, действуя против ганноверских владений Георга и против союзника его, Фридриха, можно будет заставить Англию перенести невыгодную для Франции морскую войну на материк. Вследствие этого версальский кабинет объявил, что почитает вторжение Фридриха в Саксонию нарушением Вестфальского мира, за прочность которого Франция поручилась. Немедленно приступили к вооружению сильного войска, которому с весной назначался поход через Рейн, против Ганновера и Пруссии. В то же время, по предварительному соглашению, Швеция должна была ударить с севера и с оружием в руках потребовать возвращения части Померании, уступленной ею отцу Фридриха.