История Фридриха Великого

Затем были разрушены все пороховые мельницы, литейные заводы и фабрики, работающие на войско. Из арсеналов выбрали орудия и другие военные припасы. Словом, все, что могло служить Фридриху для продолжения войны, было уничтожено. Уцелел один только ружейный завод в Потсдаме, где стоял австрийский генерал Эстергази, строго наблюдавший за неприкосновенностью королевской собственности, как в Потсдаме, так и в Сан-Суси. Зато дворцы Шенгаузенский и Шарлоттенбургский были начисто разграблены саксонцами и пандурами. В неистовстве солдаты не щадили ничего: срывали драгоценные обои, рубили в куски картины, били фарфор и зеркала, обезображивали статуи. Даже святыня храма не спаслась от их поругания: в придворной церкви они изломали в куски дорогой орган и расхитили золотую утварь. Та же участь постигла и редкий кабинет антиков, купленный Фридрихом по смерти кардинала Полиньяка. {381}

Впрочем, экспедиция на Берлин, которая представляется делом блистательным в Семилетней войне, была, в сущности, не так важна сама по себе, как по своим последствиям. Если бы неприятели воспользовались ею как следует, она нанесла бы решительный удар Фридриху. Экспедиция эта была не что иное, как ловкий маневр, которым хотели выманить Фридриха в Бранденбург, сосредоточить здесь его войска и развязать себе руки в Силезии, Саксонии и Померании. В этом отношении она вполне удалась и притом, благодаря мудрым распоряжениям Чернышева, весьма недорого стоила России.

"Свет с трудом поверит, -- пишет граф Чернышев, -- что сия столь важная и для общего дела полезная экспедиция не стоит здешней армии ста человек убитыми, и что раненых еще меньше. Напротив того, неоспоримо, что неприятель буде не больше, то конечно до восьми тысяч человек убитыми, пленными и дезертирами потерял!"

Фридрих при первом известии о занятии Берлина усилил гарнизоны Швейдница и Бреславля и поспешил со своей армией в Губен, чтобы отрезать корпус Чернышева от главного русского войска и разбить его наголову. Но Чернышев принял свои меры. Узнав на восьмой день после взятия Берлина, что король прибыл в Губен, он с такой поспешностью очистил город и вывел войско, что на третьи сутки был уже во Франкфурте. Австрийцы, по выходе русских, наскоро ограбили город и поспешили в Саксонию. Дорогой, проходя Вильмерсдорфом, имением Шверинов, они вскрыли фамильный склеп, вытащили мертвых из гробов, обобрали их и бросили в поле. Пример варварства, неслыханный даже между готтентотами и жителями Маркизских островов!

Даун, которому поход Фридриха в Бранденбург очистил поле действия, немедленно выступил в Саксонию и занял неприступный лагерь, тот самый, в котором в предшествовавшем году принц Генрих так превосходно выдержал все неприятельские атаки. Вся Саксония была теперь в руках австрийцев и имперцев. Фридрих, узнав о ретираде русских из Берлина, поворотил назад. Он должен был непременно овладеть Саксонией, иначе неприятели могли приобрести над ним решительный перевес. От успеха этого похода зависело все: если Даун его разобьет или удержит в Саксонии, тогда русские немедленно проникнут в бранденбургские владения и там займут зимние квартиры. Фридрих решил действовать напропалую.{382} Салтыков сильно занемог и получил позволение отправиться в Познань. Вместо его был послан к армии новый фельдмаршал, граф Александр Борисович Бутурлин. Несмотря на ненастную и холодную погоду, Бутурлин медлил с выступлением на зимние квартиры: он ждал развязки саксонских дел. Фридрих чувствовал всю важность нового своего предприятия и, как при Лейтене, поставил карту ва-банк. Вот что писал он в это время к маркизу д'Аржансу:

"Я похож на тело, у которого каждый день отнимают по больному члену. Еще одна операция, и все кончено -- или смерть, или спасение! Да поможет нам Бог, теперь его помощь необходима. Но никогда не решусь я заключить невыгодный мир. Никакие обстоятельства, никакое красноречие: не принудят меня подписать собственный позор. Или я паду под развалинами отечества, или, если судьба отнимет у меня и это утешение, я сумею сам положить предел своему несчастью".

Первые движения Фридриха в Саксонии были увенчаны успехом. Виттенберг и Лейпциг опять достались в его руки. Имперская армия, не соединясь с австрийцами, отступила к Тюрингии. Оставался один, но самый страшный неприятель -- Даун. Фридрих созвал своих генералов на военный совет. Он предлагал напасть на лагерь Дауна и спрашивал их мнения. Все молчали. В таком отчаянном деле легче было повиноваться, чем советовать.

– - Стало быть, вы почитаете это предприятие невозможным?
– - сказал король после некоторого молчания.

Тогда Цитен выступил вперед с воодушевленным лицом:

– - Все возможно!
– - воскликнул он.
– - Хотя и кажется трудным. Испытаем и увидим!

Король пожал ему руку, и дело было решено. Фридрих хотел атаковать австрийский стан с тыла и с фронта в одно время; стеснить их фланги к центру и, пользуясь беспорядком, нанести решительный удар. Исполнение этого плана было сопряжено с больши-{383}ми затруднениями, но при успехе могло уничтожить всю армию Марии-Терезии. Даун имел 64.000 войска, стоял в самой выгодной позиции: левое крыло его примыкало к Эльбе, правое было защищено высотами, на которых находились страшные батареи, фронт прикрывали лес и болота. Но Фридрих основывал свои виды на тесном пространстве австрийского лагеря, где, в случае нападения, нельзя было с успехом развернуть все силы.

Рано утром, 3-го октября, он выступил в поход четырьмя колоннами. Армия его была разделена на две части; одну он сам вел на неприятельский фронт, другую вел Цитен к деревне Синтиц, откуда с возвышения мог действовать в тыл врагам. Дорога пролегала Торгауским лесом. По уговору, Цитен не должен был вступать в битву, пока не услышит, что король завязал уже дело с неприятелем. В лесу Фридрих встретил австрийский драгунский полк, занимавший аванпост. Совершенно неожиданно драгуны очутились между двумя прусскими колоннами и, после слабого сопротивления, вынуждены были сдаться в плен. Около полудня король обошел левый фланг Даунова лагеря и достиг до опушки леса. В это время с противоположной стороны раздались пушечные выстрелы. Цитен наткнулся на неприятельский форпост и вынужден был выдвинуть против него несколько орудий. Король, полагая, что Цитен вступил уже в дело, поспешил с авангардом своим выйти из леса, не дожидаясь остального войска, и также атаковал неприятеля. Эта ошибка едва не лишила его всей надежды на успех. Когда пруссаки вышли из леса, их встретил огонь из 200 орудий. Пять батальонов и все канониры легли на месте, прежде чем успели сделать выстрел. Казалось, весь ад открыл свои недра, извергая тысячи смертей. Канонада была так сильна, что с первых десяти выстрелов густые тучи на небе рассеялись, и день прояснел. Земля застонала, и со столетних дубов посыпались вершины и сучья на прусских солдат, которые пробирались лесом.

Фридрих вынужден был слезть с коня и пешком вести солдат в атаку. Смело, бодро шли пруссаки вперед, смыкая свои ряды, в которых ядра прорывали широкие полосы. Так взошли они на возвышения и овладели неприятельскими батареями. Несмотря на все усилия австрийской пехоты, прусские гренадеры держались крепко и страшно мстили за смерть своих товарищей. Тогда Даун послал в дело своих кирасиров. Латники врубились в ряды пруссаков и погнали их назад. Между тем подоспела и прусская кавалерия. Атака {384} возобновилась. Обе армии сблизились на выстрел. Начался перекрестный огонь. Фридрих ободрял своих солдат. Бой длился, обе стороны дрались с равным успехом. Под Фридрихом была убита лошадь. Когда он пересел на другую, пуля поразила его в грудь, и он упал на землю. Адъютанты подскочили к нему: он лежал без чувств, кровь струилась. Его хотели уже отнести за фронт, но вдруг он пришел в себя, сам привстал на ноги и потребовал лошадь. Ничего! Ничего, друзья мои!" -- сказал он адъютантам и опять начал распоряжаться битвой. На нем были бархатный сюртук и шуба, они ослабили силу удара, и пуля только слегка оцарапала ему грудь.

Прусская конница привела в расстройство неприятельскую пехоту. Несколько полков были взяты в плен, успех склонялся на сторону Фридриха. Но тут австрийские драгуны и кирасиры кинулись с таким неистовством на фланги прусских гусар, что заставили их отступить и преследовали до самого леса. Новые попытки к атаке были безуспешны. Даун мог поздравить себя с победой. Темная, осенняя ночь наступила, и бой прекратился. Но Фридрих не хотел уступить победы. Он вывел своих людей в Плауэнскую долину и там расположил их в боевой порядок, чтобы с рассветом снова начать сражение. Сам он отправился в ближнюю деревню. Там все избы были наполнены ранеными, и он должен был поместиться в сельской церкви. На ступенях престола, при слабом свете лампады, он написал карандашом нужные депеши. {385}

Потом ему перевязали рану. Он многого ожидал от следующего дня.

– - Неприятель не может остаться на прежней позиции, -- говорил он, -- потому что Цитен у него в тылу. А когда он вылезет из норы своей, мы с ним справимся.

Офицеры слушали его, но внутренне чувствовали, что надежды нет. Победа Дауна была решительна, половина прусской армии покрыла поле битвы. С нетерпением ожидал король первых лучей дня, ночь эта казалось ему целой вечностью. Беспрестанно высылал он адъютантов посмотреть, не рассветает ли. Но бурная ночь длилась, как нарочно. Ветер завывал в лесу и заглушал стоны раненых и умирающих. Проливной дождь как будто хотел смыть с земли кровавые пятна. Солдаты обеих армий блуждали по полям в совершенной темноте, и часто пруссаки, натыкаясь на свои же патрули, открывали по ним огонь. В разных местах австрийцы и пруссаки, которые не могли добраться до своих армий, располагались у одних костров, делясь по-братски всем, что Бог послал -- голод, холод и утомление примирили врагов. В солдатах, похожих за несколько часов перед тем на разъяренных зверей, теперь пробуждалось человеческое чувство участия и сострадания. Они ложились рядом на мокрую землю, условясь наперед, что на утро тот из них признает себя пленным, чья сторона проиграет битву.