История Генри Эсмонда, эсквайра, полковника службы ее Величества королевы Анны, написанная им самим

Миледи продолжала свои рассуждения, но, по правде сказать, Эсмонд не слыхал, что она говорила дальше, потому что все его мысли сосредоточились вокруг сказанного вначале. Верно ли это? Даже половины, даже четверти, даже десятой доли правды не бывало в речах болтливой старухи. Можно ли поверить ей на этот раз? Больше ни о чем Эсмонд не мог думать, хотя его покровительница тараторила еще добрый час.

Кое-кто из молодых джентльменов, с которыми Эсмонд познакомился в Лондоне, пообещал представить его миссис Брэйсгердл, обворожительнейшей из актрис и любезнейшей из женщин, той самой, из-за которой старый недруг Гарри, лорд Мохэн, взял на душу грех убийства еще задолго до своей злополучной ссоры с милордом. Знаменитый мистер Колгрив, чье мнение было законом, отметил своей высокой похвалой эту прелестную особу; она играла также в комедиях Дика Стиля, и, увидев ее в первый раз, мистер Эсмонд целые сутки потом чувствовал или полагал себя влюбленным в эту хорошенькую смуглянку столь же страстно, как и тысячи других молодых лондонцев. Кто однажды взглянул на нее, тот только о том и мог думать, как бы увидеть ее вновь; и надежда удостоиться личного знакомства с ней была столь соблазнительна, что при одной мысли об этом в сердце молодого поручика вспыхнул пожар. Трудно несколько месяцев прожить с товарищами в походной палатке и не вспомнить, что и тебе двадцать пять лет. Когда человек молод, как бы ни велико было обрушившееся на него несчастье, рано или поздно наступит та ночь, когда он заснет крепким сном, и тот день, когда в час обеда его потянет на хороший бифштекс. Время, молодость и здоровье, новые впечатления, и пыл боев, и походная жизнь помогли Эсмонду утешиться в его горе; и друзья говорили, что дону Меланхолио, как его некогда называли, теперь уже не пристало это имя. Так что, когда компания молодых людей собиралась обедать в таверне "Роза" и затем отправлялась в театр, Эсмонд не хуже всякого другого умел насладиться и бутылкой и пьесой.

Отчего же болтовня старой тетки или, быть может, сплетня о Томе Тэшере привела в такое непонятное и неожиданное волнение товарища детских игр Тома? Разве не клялся он мысленно тысячу раз, что леди Каслвуд, сделавшая ему некогда столько добра и так жестоко потом от него отвернувшаяся, стала и навек останется для него чужой и безразличной? Разве, призвав на помощь свою гордость и чувство справедливости, не излечился он от раны, нанесенной ему ее вероломством, да и помнил ли он еще об этой ране? Только вчера вечером, полями и лугами возвращаясь с Пэл-Мэл в Челси, не сочинил ли он две или три строфы в честь карих глаз Брэйсгердл, которые во сто крат прекрасней самых томных голубых очей, когда-либо сиявших из-под опущенных ресниц пресной белокурой красавицы. Но Том Тэшер! Том Тэшер, сын горничной, смеет поднимать свои свиные глазки на его госпожу! Том Тэшер дерзает думать о вдове Каслвуда! При одной мысли об этом ярость и презрение переполняли сердце мистера Гарри; честь семьи, главою которой он был, обязывала его воспрепятствовать столь чудовищному союзу, наказать выскочку, осмелившегося помышлять о подобном оскорблении рода Каслвудов. Правда, мистер Эсмонд частенько хвалился своими республиканскими убеждениями и мог бы припомнить немало зажигательных речей, произнесенных в колледже и вне его во славу личного, а не родового достоинства, но позволить Тому Тэшеру занять место благородного Каслвуда! Тьфу! Это было не менее чудовищно, чем вдове короля Гамлета снять траур для Клавдия. Достойны презрения все вдовы, все жены, все женщины; и если оглашение, как легко предположить, должно состояться в Уолкотской церкви в ближайшее воскресенье, Эсмонд будет там, чтобы во всеуслышание крикнуть: нет! А потом, без посторонних глаз, выместить обеду на щеках жениха.

Итак, в тот же вечер, вместо того, чтобы отправиться обедать в "Розу", мистер Эсмонд велел слуге уложить дорожный мешок и раздобыть лошадей и в час, когда его приятели собирались ужинать после представления, находился уже в Фарнхэме, на полдороге к Уолкоту, проскакав без малого тридцать миль. Слуге он наказал молчать, таи чтобы в доме миледи никто не знал о его путешествии; от Челси до Лондона было довольно далеко, дороги были плохи и небезопасны от разбойников, поэтому, Эсмонд после своих вечерних похождений, часто оставался ночевать у кого-нибудь из друзей в городе, и его отсутствие не должно было встревожить тетушку, - кстати, для старой леди ничего не было приятнее, чем воображать, что mon cousin, этот неисправимый юный грешник, шатается по городу, опрокидывает будки ночных сторожей или бесчинствует в Сент-Джайлсе. После книг благочестивого содержания любимым ее чтением были Этеридж и Сэдли. Она знала множество пикантных историй о Рочестере, о Гарри Джермине и Гамильтоне, и случись Эсмонду увезти жену у какого-нибудь почтенного горожанина, она, я уверен, не задумалась бы заложить свои бриллианты (лучшие из них достались богоматери в Шайо), чтобы вызволить его из беды.

Небольшой дом милорда в Уолкоте, где он жил до того, как унаследовал, титул и переселился в Каслвуд, расположен в миле пути от Винчестера, и после смерти милорда вдова его снова вернулась в этот дом, который всегда был мил ее сердцу и где прошли ранние, лучшие годы ее замужней жизни; уютный этот дом более подходил к ее скромным средствам, нежели огромный Каслвудский замок, и к тому же в нем она могла жить под защитой своего отца, бывшего декана. Молодой виконт уже год как учился в прославленном местном колледже. Тэшер же исполнял при нем обязанности домашнего наставника. Вот все, что было известно Эсмонду от старой виконтессы; молодая по-прежнему ни единым словом не давала о себе знать.

При жизни своего благодетеля Эсмонду случалось иногда бывать в Уолкоте; отдохнув часа три в придорожной гостинице, он задолго до рассвета снова пустился в путь и скакал так быстро, что к двум часам дня поспел уже в Уолкот. У ворот деревенской гостиницы он спешился и тотчас же послал человека к мистеру Тэшеру с известием, что джентльмен, прибывший из Лондона, желает видеть его по неотложному делу. Посланный вскоре вернулся и сообщил, что доктор в городе и, по всей вероятности, в соборе. Там же сейчас и миледи виконтесса; она аккуратно каждый день посещает соборную службу.

Почтовая станция, где нужно было сдать лошадей, находилась в Винчестере. Эсмонд снова вскочил в седло и в скором времени достиг указанного места; там он оставил слугу, который наконец перестал ворчать, почуяв близость обеда, а сам пешком отправился в собор. Играл орган; уже сгущались сизые зимние сумерки, когда он прошел через церковный двор и вступил под торжественные своды старинного здания.

Глава VI

Двадцать девятое декабря

В соборе было всего десятка два людей, не считая декана, нескольких священнослужителей и певчих, взрослых и детей, которые пели прекрасный вечерний гимн. Но доктор Тэшер, украшенный огромным черным париком, принимал участие в богослужении и внушительным голосом читал молитву; а на передней скамье, надвинув черный вдовий капюшон, сидела любимая госпожа Эсмонда и рядом с ней ее сын, совсем взрослый юноша, черты которого дышали истинным благородством, а глаза, такие же, как у матери, и отцовские вьющиеся каштановые кудри, ниспадавшие на воротник из венецианских кружев, придавали ему сходство с прелестными творениями Ван-Дейка. Портрет молодого виконта, писанный monsieur Риго в Париже, - лишь офранцуженная копия его открытого мужественного лица англичанина. Когда он поднимал взгляд, из глаз его, казалось, исходили лучи такой сапфировой синевы, какая едва ли найдется на палитре художника. Правда, в день, о котором идет рассказ, эту главную прелесть юного лорда было трудно заметить; глаза его почти все время оставались закрытыми, ибо гимн был довольно длинен и он попросту спал.

Однако лишь только музыка смолкла, милорд проснулся, осмотрелся по сторонам, и взгляд его упал на мистера Эсмонда, который сидел прямо против него, с грустью и нежностью взирая на двух людей, которые все эти годы так много места занимали в его сердце; лорд Каслвуд вздрогнул, потянул свою мать за рукав (она сидела, почти не поднимая глаз от молитвенника) и шепнул: "Смотрите, матушка! " - так громко, что слышно было и Эсмонду у противоположной стены и старому декану на его сидении в алтаре. Леди Каслвуд взглянула на миг туда, куда указывал ее сын, и подняла палец в знак предостережения Фрэнку. Эсмонд почувствовал, что лицо у него вспыхнуло и сердце часто забилось в груди, когда после долгой разлуки он вновь встретил взор своей дорогой госпожи. Остальная часть службы пролетела быстро: мистер Эсмонд ничего больше не слышал, как, должно быть, и миледи, которая еще ниже опустила на лицо свой капюшон и подняла голову только тогда, когда была прочитана последняя молитва, дано благословение и декан удалился в сопровождении причта.

Не успела еще скрыться процессия священнослужителей, как юный Каслвуд, перепрыгивая через скамьи, бросился к Эсмонду и повис у него на шее.

– Милый, дорогой Гарри!
– воскликнул он.
– Так, значит, ты вернулся? Ты был на войне? Ты возьмешь меня с собой в следующий поход? Почему ты нам ничего не писал? Пойдем скорей к матушке.

Мистер Эсмонд не мог произнести ничего, кроме "да благословит тебя бог, мой мальчик", - до того растрогала его искренняя радость Фрэнка; но сердце его, переполненное благодарной нежностью к мальчику, холодело в предчувствии второй встречи, которая сейчас должна была произойти, ибо он не знал, не оттолкнет ли его вдова вновь так жестоко, как год тому назад.

– Как хорошо, что вы приехали к нам, Генри, - сказала леди Эсмонд.
– Я так и думала, что вы приедете.

– Мы читали, что флот прибыл в Портсмут. Почему ты не приехал прямо из Портсмута?
– спросил Фрэнк, или, вернее, милорд виконт, как его теперь следовало называть.

Эсмонд и сам об этом думал. Он с радостью отдал бы один глаз за то, чтобы вновь увидеть дорогих его сердцу друзей, но леди Каслвуд запретила ему переступать порог ее дома, и, помня об этом, он не смел нарушить ее волю,

– Вам стоило только позвать, и вы знаете, что я тотчас был бы здесь, сказал он.

Она протянула ему руку, свою нежную, маленькую ручку, украшенную одним только обручальным кольцом. Ссоры как не бывало. Год отчуждения и муки остался позади. Да они никогда и не разлучались. Все это время его госпожа была с ним, в его мыслях. Всегда, всегда. И в тюрьме, и в походном лагере, и на берегу, перед схваткой с неприятелем, и на море, в торжественной тишине звездной ночи, или когда он ловил глазами первый луч зари, и даже за столом, во время дружеской пирушки, даже на представлении в театре, где он пытался уверить себя, что есть глаза ярче этих. Быть может, и есть такие глаза, есть, быть может, и лица, прекраснее этого, но ни одного нет милее, как нет и голоса нежней, чем голос его возлюбленной госпожи, сестры, матери, божества его юности. Теперь она уже не была для него божеством, потому что он узнал ее слабости и потому что размышления, горе и рожденный горем опыт сделали его старше ее; но, быть может, он сильнее любил теперь женщину, нежели когда-то почитал божество. Как это? Отчего? Где сокрыта таинственная сила, которая одну маленькую ручку делает для нас дороже всех других? Кто может разгадать эту тайну? Его госпожа была здесь, рядом, и ее сын, его дорогой мальчик, тоже. Она была рядом, плачущая и счастливая. Обеими руками она держала его руку; он чувствовал теплоту ее слез. Все забылось в радости примирения.

– А вот и Утконос, - сказал Фрэнк.
– Вот и Тэшер.

И верно, к ним подходил Тэшер, поскрипывая своими высокими каблуками. Мистер Том снял уже свой стихарь и явился в черном одеянии и большом черном парике. Как мог Гарри Эсмонд хоть на минуту почувствовать ревность к этому человеку?

– Дай твою руку, Том Тэшер!
– воскликнул он. Капеллан отвесил ему глубокий и весьма учтивый поклон.

– Я счастлив видеть капитана Эсмонда, - сказал он.
– Молодой лорд и я читали "Reddas incolumem precor" {Возврати невредимым, молю (лат.). } и думали при этом о вас. Вы вернулись, увенчанный гадесскими лаврами; узнав, что вы направляетесь к тем берегам, я пожалел, отчего я не второй Септимий. Милорд виконт, я надеюсь, ваша милость помнит: "Septimi, Gadesaditure mecum?" {Ты в Гадес со мной плыть готов, Септимий? (лат.).}