История Кометы. Как собака спасла мне жизнь

Фредди ушла с должности заведующей кардиологическим отделением Линкольнской больницы, куда поступила на работу восемь лет назад. Мы не надеялись, что она сумеет найти равноценное место в окрестностях Седоны, и оказались правы. После нескольких месяцев в роли мастерицы на все руки, служанки, домоправительницы и круглосуточной сиделки жена объявила, что меняет профессию. Единственная развивающаяся отрасль в Седоне была недвижимость, особенно все, что касалось сдачи мест отдыха на условиях таймшера. Фредди ничего в этом не смыслила, однако окончила трехнедельные курсы и получила достаточно знаний, чтобы сдать экзамен штата Аризона. Это давало ей право продавать недвижимость.

Часто Фредди трудилась на новой работе по десять часов. Риелторы, с которыми она подружилась, вовсю использовали возможности многочисленных проходивших в Седоне кинофестивалей, джазовых фестивалей и других культурных мероприятий, и я обрадовался, когда жена присоединилась к ним, стал не так остро испытывать чувство вины. Общение сглаживало для нее негативную сторону новой профессии – необходимость общаться со скептиками, приходившими на презентации лишь для того, чтобы бесплатно прокатиться на вертолете. Стресс усиливало и то, что ей не полагалось постоянной зарплаты, а только комиссионные со сделок. Рабочая неделя Фредди больше не заканчивалась вечером в пятницу – суббота и воскресенье стали ключевыми днями в ее рабочих планах, поскольку в это время приезжали потенциальные покупатели земельных участков. И она должна была находиться рядом, если кто-нибудь из них дозрел бы подписать купчую.

Забежав в какой-нибудь бар выпить на скорую руку с сослуживцами, Фредди часто возвращалась в темный дом, где ее радостно встречал только золотистый ретривер. У нее оставалось мало времени и все меньше сил на домашнее хозяйство и уход за больным мужем. Потные простыни накапливались быстрее, чем я мог справляться со стиркой. Белье оставалось в стиральной машине, потому что я не мог наклониться и вынуть его из загрузочного барабана. По той же причине из посудомоечной машины не убирались тарелки. Против депрессии и панических атак мне снова прописали такой набор лекарств, в котором я едва мог сам разобраться. Всем этим приходилось заниматься Фредди. Сандоз не хватало ее уютного присутствия у камина, и, несмотря на мои попытки утешить, собака все больше грустила. Или попросту была голодной. Я не мог кормить собак, потому что у меня не получалось наполнить их миски и поставить на пол. И когда жена возвращалась с работы, на нее набрасывались две ненасытные псины.

Комета присвоила себе функции сторожевой собаки – в течение дня время от времени обходила дом и через окна и стеклянные двери осматривала передний и задний дворы. Если я просил ее успокоиться, она не обращала на меня внимания. А если кто-нибудь оказывался в нашем переднем дворе, подбегала ко мне и смотрела в глаза – в ее понимании это было равносильно лаю. Комета научилась чуять, когда мне грозил очередной мышечный спазм, и подталкивала к ближайшему креслу, прежде чем он начинался. Я не отказывался от помощи, но меня немного раздражало ее высокомерное отношение: собака вставала передо мной с таким видом, словно не могла поверить в мой идиотизм.

Рабочая смена Комета начиналась, когда Фредди уходила на службу. Она вскакивала ко мне на кровать и напряженным взглядом и повизгиванием намекала: пора вставать, пора вставать! И обычно могла уговорить прогуляться. Мы оставляли Сандоз всхрапнуть во дворе или подремать дома в ожидании Фредди.

Год за годом мы с Кометой обходили три соседних квартала. Собака понимала, что должна идти вплотную ко мне, и со временем выработала собственные методы, как меня охранять. И одна из ее любимых стратегий была такая: если к нам неожиданно приближался незнакомец, она поворачивала ко мне голову, а к нему свой мускулистый зад – собственным телом прикрывала меня от возможного толчка. Пока мы гуляли, Комета демонстрировала повадки внешне раскованного, но в высшей степени собранного телохранителя.

Однажды, когда в окрестностях никого не было, мы с ней решили пройтись. Сгорбленный, опирающийся на палки, я был, в сущности, не выше маленькой старушки. Комета почему-то нервничала: отбегала на несколько шагов, настораживала уши, возвращалась и снова отбегала. Я пытался понять, что она слышит, но различил лишь слабый шорох прелых листьев под кустами. Вдруг откуда-то из кустов на нас выкатился ком листьев, а из него выскочила и бросилась прямо на меня черная с белыми пятнами, худющая, кожа да кости, собака. Английский пойнтер, не зарычав и не залаяв, попытался укусить в лицо. Я закрыл глаза руками и, выронив палки, потерял равновесие. Уже падая и пытаясь смягчить ладонями удар о землю, я увидел, как Комета прыгнула между мной и агрессором. Пойнтер отпрянул, затем, оскалив зубы, повернул к нам. Комета бросилась туда, где я лежал на спине, и, вся напружиненная, встала рядом. Жертвуя собой и ничего не предпринимая, она упрямо стояла между мной и обезумевшей собакой. Я был вынужден смотреть, как после стремительных укусов пойнтера кривится от боли ее морда, и слышать ее почти человеческие крики. Ум приказывал телу: «Делай же что-нибудь! Хоть что-нибудь!» Я схватил свою тяжелую палку и принялся тыкать в голову пойнтера. Несколько глухих ударов подсказали мне, что я попал в цель. Агрессор взвизгнул и скрылся.

Комета рухнула скулящей грудой на холодный асфальт. Я сумел настолько собраться, чтобы перевернуться на бок и, крепко ухватившись за палку, которой отогнал пойнтера, подползти к Комете.

– Все в порядке, девочка, все порядке. – Я пытался успокоить ее, а между тем кровь струилась из ран на груди и боках, и глаза Кометы стали закатываться от страха и боли. – Черт!

Я ругал не напавшую собаку, а проклиная свои никчемные мышцы, хотел заставить их действовать. Стонал и, перебирая руками, по палке, поднялся с земли. Я больше не обращал внимания на разлившуюся в пояснице и пронзающую ноги боль. Надо было встать и позвать на помощь.

Наконец мне удалось ухватиться за набалдашник палки, и, вцепившись в него, я встал, но почувствовал головокружение и вскрикнул от боли. И тут произошло то, что навсегда запечатлелось в моей памяти. Мой самый верный друг, моя нежнейшая английская борзая, которая только что рисковала жизнью, спасая меня от злобного пса, видя мои неловкие попытки сохранить равновесие, собрала всю свою необыкновенную волю и, поскуливая, стала подниматься на задние лапы. Шатаясь, медленно оторвала себя от асфальта и, дрожа и спотыкаясь, подошла ко мне, чтобы помочь.

Я давно не плакал – считал, что это занятие бесполезное, лишняя трата сил, – но теперь, посредине пустой улицы, поднявшийся после падения, весь в грязи, опирающийся на палку и окровавленную собаку, почувствовал, как слезы хлынули у меня из глаз.

Через несколько минут я настолько пришел в себя, что сумел позвонить по мобильному телефону на работу Фредди. Постоянно окидывал взглядом квартал, но поблизости никого не было. Хотя, после того, чему я только что стал свидетелем, я вовсе не уверен, что смог бы согласиться на постороннюю помощь. Просить о помощи чужих значило бы оскорбить Комету, которая хромала рядом и принимала на себя мой вес, когда я шатался и терял равновесие. Шерсть собаки избороздили красные дорожки, с груди на мостовую капала кровь. А с моего подбородка на промокшую от пота рубашку падали слезы. Слезы и кровь отмечали каждый наш шаг с борзой. Я хотел идти с ней в ногу и быть достойным ее общества. В этой собаке было больше отваги и честности, чем в целом взводе таких людей, как я. Через двадцать минут, оставив за собой злополучный квартал, мы вползли в дверь в нашей гостиной.

Как только из приемной ей передали мое сообщение, Фредди немедленно убежала с работы. Погрузив Комету во внедорожник, она повернулась ко мне:

– Оставайся дома. Не будем терять времени на то, чтобы сажать в машину еще и тебя. Позвони ветеринару, скажи, что я буду у него через пятнадцать минут. – Видимо, Фредди решила мчаться как «скорая помощь». Путь до ветеринара и в лучшие дни занимал не менее двадцати минут.

Вечером Комета улеглась на собачьей постели у камина, и я видел, что на ее бинтах проступили пятна. Сандоз, лежа рядом на полу, смотрела на нее, не понимая, что произошло, но всей душой сострадая. Несмотря на то, что после жестокой трепки Комете было не по себе, она не выглядела запуганной или мучающейся от страха: наоборот, смотрела на меня с обожанием, пока я рассказывал Фредди о драке. Те, кто приютил бывших беговых собак, часто упоминают об этом пристальном взгляде или взоре, от которого возникает ощущение, будто тебя окутывает теплая, нежная доброта. Такими глазами мать глядит на новорожденного. Так смотрела на меня Комета, когда я возмущался:

– Что же люди сделали этому пойнтеру, что он превратился в злобную тварь?

– Вулфи, тебе надо успокоиться, – уговаривала жена.

– Если у тебя такая гиперактивная собака, с ней надо много заниматься. Я не видел, чтобы кто-нибудь выгуливал ее или играл с ней. – Когда я говорил на повышенных тонах, Комета обычно подходила ко мне, ждала, чтобы ее погладили, и я невольно утихал. Но теперь, видя, что она не способна подняться с подстилки, треснул палкой по соседнему стулу. – Я пойду к ним, чтобы они знали, что их пес сделал с моей борзой.