История моей жены. Записки капитана Штэрра

И в сущности, какая это неслыханная дерзость, какое бесстыдство вновь вылезать с историей о краже! Хотя расчетливый опыт подсказывал ей: если случай повторяется снова, значит, и в первый раз все так и было.

Вот только неправда ни в первый раз, ни во второй. И мне наконец захотелось разобраться — хотя бы с этими тремя тысячами. Что за этим стоит? Карты? Скачки? Даже мысль о кокаине приходила мне в голову. Первым делом достал я ее книги, проверить новые поставки, наряды — вдруг да перерасход образовался за счет новой шубы или какого-нибудь вечернего туалета? Однако ничего не выяснилось, в картах же она ни бельмеса не смыслила, я сам не раз имел возможность в этом убедиться, поскольку только что начал обучать ее матросским играм «три на четыре» и «мое-твое».

— Берите взятку, она ваша, — подсказывал я ей, так как она без конца хлопала ушами.

— Ах, да, — откликалась она, позевывая. Так что этот путь завел в тупик. Что ж, поищем в другом месте. Как-то раз заглянул я в кухню, где командовала добродушная толстуха, мы звали ее «H"aubchen Marie»: стоило ей увидеть ребенка, и она радостно восклицала «H"aubchen, H"aubchen», то есть «чепчик», услышанное где-то ею немецкое слово. Я тут же задал ей целенаправленный вопрос, только не в обычной форме, а вроде как наоборот.

— Послушайте, Мари, — обратился я к ней, — на прошлой неделе мы слишком много потратили на электричество. Я как раз составляю счет и не могу понять, в чем дело!

— Мадам читает целые ночи напролет, понятно, что расход большой.

— Что же она, все время читает?

— Все время.

— Значит, она вечно дома сидит? — воскликнул я. — Почему вы это допускаете, ведь она поручена вашим заботам! Почему не отправите ее куда-нибудь развлечься, покуда она молодая? Жизнь пролетит, оглянуться не успеешь!.. — разносил я служанку.

Лицо Мари было правдивым и ясным.

— Мадам редко отлучается, — невесело отозвалась она. — Настроения у ней нету.

— Что редко — это еще полбеды, но где она бывает? Хотя бы с приятными людьми? Не знаете, Мари?

Мари послюнила палец и коснулась утюга.

— Где бывает? — переспросила она. — Да все какие-то неподходящие компании. И люди там не шибко умные. — После чего перечислила всех, ведь мадам иной раз докладывает ей, к кому в гости собирается: я, мол, у мадам Лагранж или у мадам Пигаль… по-моему, так одна глупей другой. — Во всяком случае, не ровня нашей хозяйке ни одна из них, — заметила наша добродушная телка и продолжала гладить, погруженная в свои кроткие мысли.

— Конечно, все эти особы ей не компания, — подхватываю я. — В том-то и беда… Ну, а сюда… сюда никто не наведывается? Дамочки, мадамочки всякие, развлечений тут у нас не устраивают?

— Тут не развлечешься, rnon colonel! — ответствует служанка, которая упорно величает меня полковником, сколько раз ей ни повторяй, что никакой я не полковник. — А ходить к нам, значит, вот кто захаживает: мадам Каса, но эта очень редко бывает. (Речь об одной голландской даме, вышла замуж богачкой, а потом разорилась.) Мадам Лагранж (весьма набожная особа, против нее у меня тогда не было никаких возражений). Иной раз мадемуазель Санчи наведывается, — кончила перечислять Мари, и я вынужден был признать, что все эти бабенки и впрямь не большого ума.

— Та-ак, понятно… Ну, а мужчины?

Служанка тотчас заняла оборонительную позицию.

— Что значит — мужчины? — И кротости в ее голосе как не бывало. Даже лицо вспыхнуло, что твое печеное яблоко, а взгляд сделался враждебный.

Удивлению моему не было предела. Судите сами, ну, разве не удивительно, что супруге моей удается обворожить всех и каждого! Взять, к примеру, нашу служанку: старая дева, изголодавшаяся по любви, к тому же по натуре завистливая, а вот нате вам, за хозяйку свою готова в огонь и в воду. Ишь, как на стенку полезла, едва я дерзнул произнести слово «мужчины» применительно к собственной жене.

Выходит, я не в своем уме и мне попусту всякие страхи мерещатся?

Но ведь у нее нет ни одной настоящей подруги, не странно ли? И давайте переберем поочередно все ее занятия, когда долгими месяцами запертая в четырех стенах, она штудирует книжонки о совести да о нравственности. Нетрудно понять, что рано или поздно она вдруг обнаружит, что влюбилась в первого встречного.

И если возле нее нет никого и ничего, только этот Дэден…

Эх, да что тут переливать из пустого в порожнее! Как ни крутись, а пришлось признать, что не только злополучные три тысячи, но и значительная часть моих капиталов перекочевала туда. Поддержки ему больше ждать неоткуда, никакого богатого дядюшки нет и в помине — эту сказочку пришлось наспех сочинить моей жене, когда та почувствовала, что ее загнали в угол, Сколько всего она вынуждена была напридумывать, бедняжка: тут вам и влиятельный дядюшка, тут и воры-грабители, — сплошь детские выдумки. Не была она ни коварной, ни хитрой, напротив, при ее доверчивости обмануть ее ничего не стоило, Богом клянусь, хотя со стороны она могла сойти за интриганку. Ну, так вот, достаточно представить эту несобранную, погруженную в фантазии особу в салоне мадам Пигаль или у кого другого (где их связывал якобы некий духовный мистицизм) — если в такой среде, при таких условиях моя жена встречается с этим опытным охотником, мастером стрелять глазками, и он часами дурит ей голову, забивает мозги заумными книжками, а может, и соблазняет сценической карьерой, — разве не естественно, что клетчатые пиджаки, широкие плащи и лихо заломленные шляпы приобретаются на денежки этой несчастной?

Но затем все эти мрачные видения исчезли, и у меня гора свалилась с плеч: жена моя выздоровела. В один прекрасный день проснулась с хорошим настроением, тоски ее как не бывало, она даже вновь обрела способность смеяться. То ли она и впрямь излечилась от любви, то ли повлиял на нее тот факт, что ее бросили… Ведь я оказался прав: молодого человека и след простыл…

«Вот видишь, — так и подмывало меня сказать ей, — все-таки надежнее и преданнее, чем я, тебе не сыскать!» — Я даже тешил себя надеждой, что рано или поздно она и сама вынуждена будет признать: кто, как не я, неотступно опекает ее, окружает заботой, не интересуется ничем другим, кроме ее жизни, и свою собственную жизнь посвящает ей.

После того настали в общем и целом славные деньки. Как солнце, не палящее зноем, но ласкающее теплом. Пожалуй, это и был наш медовый месяц — краше, чем тот, проведенный в Гренаде. Мы бродили по городу, заглядывали в магазины и лавочки. Это, во-первых.

Зная, какое удовольствие доставляют ей покупки, я не сдерживал, не ограничивал ее. Надо было видеть ее возбуждение! Желания сводили ее с ума. Может она себе это позволить или нет? Она понимает, что нам нельзя столько тратить, но все же… Речь шла о футляре змеиной кожи для письменных принадлежностей. Я видел, что она не в силах с ним расстаться.

— М-да, прелестная вещица! — заметил я.

— Правда? Тебе очень нравится?

— Конечно! Я бы тоже от такого не отказался, — лукаво добавил я.

— Тогда давай купим тебе! — пришла ей в голову новая уловка.

— Я не против, — согласился я, посмеиваясь про себя. Ведь детство ее прошло в нужде, я и поныне не знаю, как удалось ей выбиться из простолюдинок в учительницы. У этого ребенка никогда и ничего не было. Стоило ей увидеть зеленые леденцы-хрустушки, как у нее и теперь загорались глаза.

Я всегда покупал ей цветные карамельки, горящие ярко-красным и зеленым.

— Взгляни-ка: глазенки бесенят, — говорил я. И она, взрослая дама, неизменно покупалась на приманку и всегда заглядывала в пакетик. И всегда в ее улыбке угадывался отголосок прежнего чуда. О, уж мне ли было не понять ее, уж я-то хорошо знал, что такое мечты ребенка!

Ясное дело, обмирала она при виде изящных вещей.

— Правда, красиво? — продолжала восторгаться она и дома. — Ну, разве не прелесть? (Речь шла о кожаном футляре.)