История моей жизни, или Полено для преисподней
Шрифт:
Приходил. Болтался с ними по улице. Играл в карты: в подкидного и козла, в очко и буру. Любовался на голубей. Парни эти меня не обижали, как, впрочем, и никого из своих. Такому психологическому климату мог бы позавидовать любой кружок при Дворце пионеров. А между тем разговоры – где бы что стащить, чем бы разжиться. И, конечно, выпивали.
И было у них несколько девчонок и молодая женщина. И никто ни к кому не ревновал. И садились мы на велосипеды, и ехали на пляж, что возле парка – в самом центре Гомеля. Велосипеды – на песок, а мы купаемся, загораем и, конечно же, играем в карты. А когда я взялся эту молодую женщину учить
Первым человеком, который почувствовал, что я в опасности, была тётя Маня. И, конечно, тут же запретила мне приходить к ним домой. Ну, а видя, что и теперь, минуя её семью, я по-прежнему якшаюсь с блатной компанией, стала гнать со двора. И кричала в след:
– Уходи! Я тебя ненавижу!
И мне было обидно. И думалось, что это наша хозяйка Софья Израилевна Мендель передала ей, как я обозвал своего отца. Жаловался на тётю Маню родителям. И всё-таки перестал там бывать. Увы, своего сына Эдика тёте Мане отбить у этих уголовников не удалось.
С родного двора куда прогонишь?
Был у нас в классе один долговязый хиляк Лёня Лихимович, который говорил всегда очень авторитетным голосом, этак даже басил, а ещё задирался и получал. При этом, будучи сам не в силах за себя постоять, находил мстителя из ребят нашего же класса.
Однажды таковым оказался Валера Трухин, весьма способный малый и тоже борец классического стиля, но куда легче Бориса. И был этот Валера со мной дружен. Мы с ним задачки быстрее всех в классе решали – я первым, он вторым, за что и получали каждый по пятёрке. А потом что-то незначительное нас развело, поссорило.
Каково же было моё удивление, когда после школы Лихимович и Трухин меня нагнали в тёмном переулке на подходе к железнодорожным путям. Ещё не ведая о заповеди Христа подставлять правую щёку, когда тебя ударят по левой, я встал перед Валерой с опущенными вниз руками и сказал – бей!
И он ударил. Я отлетел, упал. Однако, поднявшись, снова подошёл к нему – бей! Он, уже смеясь, стал наносить удар за ударом. А я, рыдая от странной обиды, ибо меня предал мой недавний друг, вновь и вновь поднимался и подходил под его кулаки.
На следующий раз Валера, очевидно, уже не согласился производить таковое избиение, и Лихимовичу пришлось обратиться к Борису, которого и нанял за 20 копеек. А тот меня долго не мучил, двинул всего разок и готово. Вроде пластической операции получилось. С той поры у меня левый профиль от правого заметно отличается.
И произошло это в день, когда я должен был выступать во Дворце железнодорожников с чтением своих стихов. Моя фамилия была уже и на пригласительных билетах в программке отпечатана. Но я предпочёл кувыркание на матах, расстеленных за кулисами, а на сцене появиться не решился.
Между тем в фойе меня уже караулили двое – Лёня и Борис. И когда я вышел из Дворца, последовали за мной, а на железнодорожном переходном мосту догнали. Там Борис и звезданул. Всего один раз. Крепкий малый. Уже тогда имел силу здорового мужика.
Но не только нравственным падением ознаменовалась моя жизнь в Гомеле. Эта пора даровала мне и первое осознание своих способностей, интересов. И прежде всего этому осознанию посодействовала школа-семилетка № 5,
в шестом классе которой я и оказался по приезде.Размещалась она в крошечном трёхэтажном здании, выходившем окнами на Проспект Ленина и углом на привокзальную площадь. Впоследствии очень скоро это здание снесли. Чуть ли не сразу же после нашего выпуска.
Именно тут преподаватель рисования и черчения почувствовал во мне некую художническую одарённость и стал брать с собой на этюды: в парк и за город, приводил к себе домой, показывал свои академические работы. Наведывался со мной и в мастерские Гомельских художников, где обсуждались новые полотна да и вообще толковали об искусстве.
А однажды чертёжник наш отправил меня на городской слёт юных иллюстраторов, проходивший в библиотеке имени Герцена. Там присутствовали и подростки-поэты. На этом слёте я впервые услышал и запомнил, что всякому литературному произведению, только что написанному, нужно дать месяц-другой отлежаться и только потом продолжить над ним работу.
Учительница русского языка и литературы по прозвищу «Косоручка» тоже нечто во мне открыла. Помню, писали мы изложение по Горьковскому «Данко». Её тогда удивило, что я в своей работе воспроизвёл не только суть и смысл рассказа, но и его характерную пафосную интонацию. И анализ Пушкинского стихотворения «Море», выполненный мною, тоже произвёл на неё впечатление.
Что касается математики, то наш классный журнал на соответствующей странице имел против моей фамилии непрерывную строчку пятёрок. И всё потому, что каждый, кто решит заданную на уроке задачку быстрее всех, удостаивался этой отметки. А перегнать меня не удавалось никому.
По физике тоже были сплошные «отлы». Однако благодаря допущенной мной бестактности, преподавательница относилась ко мне с прохладцей. А закавыка была в том, что однажды на открытом уроке в присутствии директорши я позволил себе её поправить. Учительница сказала, что коэффициент трения не может превышать единицу. Ну, а я поднял руку и возразил – может превышать, в отличие от коэффициента полезного действия, который действительно всегда меньше единицы.
По географии же успехи мои были неважнецкие. Этот предмет, в отличие от физики и математики, полагалось учить, а к таковому ежедневному подвигу был я уже не способен. Однако готовность рассуждать выручала и тут. Однажды директорша (а именно она вела географию) вызвала меня к доске и попросила рассказать про экономику Японии.
И вот, исходя только из самого очевидного – островного расположения этой небольшой, но сильной и заметной страны, я принялся конструировать некую чисто логическую модель, которая в силу своей разумности оказалась и действительной. Теперь я пишу об этом с оглядкой на Гегеля, а тогда, ещё не ведая знаменитой максимы немецкого философа, действовал так с искренней убеждённостью, что логика не подведёт.
Этот ли случай поспособствовал или другие мои ответы, но однажды, когда я во время перемены вместе с другими учениками носился по школьному коридору, директорша придержала меня и сказала:
– Осторожнее, не расшибись. У тебя министерская голова.
Впрочем, осторожнее я не стал. Не то окружение. Иногда приходилось и постоять за себя. Помню свой поединок с Валей Турчинским на переменке – перед классной доской. Это он вызвал меня на бой, будучи уверен в своей победе. Бились на кулаках. Окончилось его разбитой губой.