История моей жизни

А на воде идет другое ученье. На плоскодонном баркасе восемь пар весел мерно и плавно, крыльями большой птицы, то вздымаются над тихой гладью, то ныряют в жидкое прозрачное стекло неподвижного моря.

У самого края леса Федченко обучает первогодников шагать и делать повороты.

Эхо подхватывает каждый звук, каждый шум и разносит по лесу человеческие голоса, отдельные выкрики команды и ритмический четкий топот солдатских шагов.

«Аррш!.. Азз!.. Два!.. Стой!.. Смирно!..» — прокатывается по лохматым шапкам столетних сосен и далеко разносится среди тишины спокойного моря и дремлющего бора.

Ученье кончается. Широкий взмах руки вахмистра моментально останавливает всякое движение:

— Вольно!.. Купаться!..

И вот тут наступает мой черед. Сейчас покажу, как плавают греки-рыбаки на Черном море.

Скатываюсь с обрыва, на ходу роняю одежду и бросаюсь в воду.

Иду к большому, с острой вершиной камню, откуда начинается глубина. Быстро влезаю на самый верх, встаю во весь рост, соединяю над головой руки, делаю прыжок и падаю вниз головой. Достаю руками дно, раскрываю глаза и в зеленом свете воды плыву изо всех сил. И когда уже нет мочи держать дыхание, выкидываюсь на поверхность.

Земляки удивляются моему длительному нырянию. Чувствую устремленные на меня взгляды. Это придает мне смелости, и я проделываю фигуру за фигурой. Вытягиваюсь доской, складываю ладони в виде лопастей, плавно скользит мое тело; а то вдруг перевернусь на спину, соединяю руки с ногами и быстро кружусь на одном месте, изображая мельницу. Плыву стоя, плыву без рук, то встану головой вниз, и по воде скользят только одни ноги пятками вверх.

Солдаты в восторге. Хохочут, хлопают в ладоши и от всего сердца награждают меня похвалами вроде:

«Оть, бисова дытына…», «Ну, и сучий сын…», «Як его носит, племянника…»

После завтрака и после смены патрулей пограничники, перед тем как заняться «словесностью», получают отдых на один час.

Тарас Васильевич в мягкой расстегнутой косоворотке сидит со мной в садике, разбитом подле кордона, и участливо расспрашивает меня о моей жизни, о прошлом и, о том, затем и куда я иду. От его заросшей темной шерстью выпуклой груди и от его крупного мягкого лица, освещенного большими карими глазами, веет такой добротой, что не могу ничего скрыть и подробно рассказываю ему о последних годах моей жизни, полных невзгод и обид.

— А что же ты будешь делать в Риге? — спрашивает вахмистр, внимательно выслушав меня до конца.

— Рига большой город… Там заводы имеются… Мастерские разные. Буду работать по слесарной части…

— Ну что ж, это хорошо… Только до Риги рукой не достанешь… А, ежели пешком пойдешь, то не раньше как зимой увидишь Ригу. Так не годится.

— Но я же другого способа не имею…

— Ладно, — после коротенького молчания говорит Тарас Васильевич, можно так устроить, что морем отправишься. Тут у нас есть капитан один латыш. Ему предстоит в Ригу поехать… У него свой парусник имеется большой, — двухмачтовый. Вот с ним и поедешь, — заканчивает вахмистр и поднимается с места.

— Очень вам благодарен, — шепчу ему вслед, не находя других слов.

А наверху ефрейтор Омельченко дает солдатам урок словесности. Сначала команда должна назвать по именам и титулам весь царствующий дом, а затем учитель задает вопрос:

— А кто из вас знае, як зовут нашего главного начальника?

Солдаты молчат.

— Уже забыли, сучьи дети… — возвышает голос ефрейтор. — Вчера я вам объяснял, что наш начальник не военный генерал, а совсем даже штатский…

— Знаю, — раздается голос Федченко.

— Ну, говори.

— Министр финанцов…

— Молодец, Федченко… А как его зовут?

— Господин Вышнеградский.

— Повторить! — приказывает ефрейтор, а солдаты раздельно и хором повторяют:

— Выш-не-град-ский… — ский… — вторит в лесу эхо.

Наступает тишина. Вдруг из ближайшей патрульной дорожки рассыпаются трели тревожного свистка.

Дежурный по караулу, тонкий, сухой и гибкий человек, вырывает из гнезда стойки винтовку и на полном ходу врезается в лес.

Спустя немного он возвращается и сообщает, что патрульным замечен на горизонте корабль.

Об этом докладывают Тарасу Васильевичу.

Вахмистр снимает со стены морской бинокль, становится у раскрытого окна и вглядывается вдаль.

— Петере идет, — равнодушным голосом говорит он, отойдя от окна. — Вот с ним я тебя и устрою, — добавляет он, обращаясь ко мне.

Я тоже- обвожу глазами горизонт, но никакого судна не вижу.

Много времени спустя появляются на краю, моря озаренные полуденным солнцем бело-розовые крылья плывущего корабля.

На противоположной стороне леса на многоверстной поляне раскинуто село Клейн-Ирбен. Небольшая речка рассекает это селение на две равные части. Жители Клейн-Ирбена — крестьяне-латыши.

Самым богатым и знатным человеком считается здесь капитан Петере. Лучший дом на селе принадлежит ему, и хозяйство у него помещичье: огромные пашни, большой крепкий дом, породистые коровы, резвые кони и богатый фруктовый сад. Его старшая дочь Мильда, рослая, сильная, голубоглазая блондинка с золотым снопом волос, является завидной невестой.

Солдаты пограничной стражи частенько заглядывают в Клейн-Ирбен, прогуливаются по главной улице, всячески стараются познакомиться с девушками, но местные парни не совсем ласково встречают русских и всеми силами охраняют неприкосновенность своих односельчанок.

Один лишь Сладенко, каптенармус, закупающий в селе продукты для кордона, хорошо знаком с Мильдой.

Он единственный из всех пограничников здоровается с ней за руку.

Сладенко нравится Мильде: он самый красивый, сильный и ловкий из всех солдат, но главное — у него жгучие темные глаза и черные усики на верхней губе полнозубого рта.

В тот момент, когда на море показывается парусник, появляется Мильда с двумя подругами. Коротенькая клетчатая юбка из самотканного полотна и белая кофточка составляют весь костюм Мильды. Она и ее подруги ходят босиком.

Сладенко, завидя девушек, выбегает из кавармы, распластывает руки, широко улыбается и шутя преграждает дорогу.

— Сюда нельзя… строго запрещается…

Мильда с подругами останавливается. Она тоже смеется и, видимо, играет с красивым солдатом.

— Запрещай?.. Хорошо… Молоко сам ходи бери…

Сладенко бросает взгляд на стоящего у окна вахмистра, улавливает в лице начальника снисходительное выражение и смелеет.

— Нет, молоко сама неси… А сейчас попробуй пройти силой… Вот я стою, а ты меня с места не сдвинешь…