История Нины Б.
Шрифт:
Я молчал.
— Вы знаете почему?
— Да.
— Мать опоздала из-за анонимного звонка, задержавшего ее дома. Свидетели показали, что малышка ждала ее на обочине тротуара, когда ее сбил черный «Мерседес», заехавший на тротуар двумя колесами. Свидетели сообщили, что в «Мерседесе» сидели трое мужчин. Ребенка отбросило по воздуху на десять метров. А машина даже не остановилась.
— А номер машины?
— Машина была без номеров, господин Хольден, — сказал доктор Лофтинг.
«Христос — Спаситель наш, Христос — Спаситель наш…» — пели в унисон детские голоса, переходя
— Ей очень плохо? — спросил я Лофтинга и с волнением посмотрел на спящего ребенка, который, крошечный и потерянный, лежал на гигантской кровати, освещаемый невероятным, сказочно-голубым светом.
— Сотрясение мозга, ушибы, переломы ребер, но опасности для жизни нет. Вы знаете малышку?
— Да.
— И родителей тоже?
— Да, тоже.
— Господин Хольден, вы верите, что это рядовой несчастный случай?
Я промолчал.
— Вам не кажется, что существует связь между этой катастрофой и господином Бруммером?
Я промолчал.
— Желаете ли вы наконец побеседовать, господин Хольден? Не хотите ли вы наконец рассказать все, что вам известно?
Я промолчал, взглянув на маленькую бедняжку Микки.
— Вы не желаете разговаривать?
— Мне нечего сказать.
— Вы лжец.
— Называйте меня как угодно.
— Я называю вас подлым лжецом и подлым трусом.
— Как вам угодно, — сказал я, — любыми словами, мне все равно.
Я взглянул на него и заметил, что его большие темные глаза были полны слез. Вздрогнув, он сказал:
— И все же вы не будете торжествовать, несмотря ни на что, не будете. Прощайте, господин Хольден, спите спокойно, если вы еще в состоянии это делать. И отмечайте веселый праздник.
Он быстро вышел из комнаты.
Я сел на край кровати, взглянул на Микки и услышал ее слабое дыхание, услышал, что она стонет, и увидел на ее губах запекшуюся кровь. Где-то поблизости дети пели старую песню про тихую священную ночь.
29
— Господин Хольден?
— Да.
— Говорит Цорн. Я только что узнал, что доктор Лофтинг возил вас к малышке Микки Ромберг.
— Да.
— Это ужасная катастрофа, да еще прямо на Рождество!
— Да.
— Вы очень расстроились?
— Да.
— Доктор Лофтинг воспользовался вашим волнением, чтобы получить от вас информацию?
— Да.
— Вы дали ему какую-нибудь ин-ин-ин-формацию?
— Нет.
— Это хорошо. Полчаса назад у меня был господин Ромберг, отец ребенка.
— Что… что он хотел?
— Он принес мне фотографию, господин Хольден, и негатив. Вы знаете, о какой фотографии идет речь?
— Да.
— Господин Ромберг высказал странное предположение, что несчастье с его ребенком произошло отчасти из-за фотографии. Я попытался его в этом разубедить. Но теперь он не хочет держать у себя эту фотографию. Он… он произвел очень удручающее впечатление. Надеется, что малышка вскоре поправится. Он попросил передать в больницу цветы и игрушки. Вы меня слышите?
— Слышу.
— Я желаю вам счастливого Рождества, господин Хольден, благословенного праздника!
30
Я
ничего не рассказал Нине про несчастье с Микки, когда говорил с ней по телефону в очередной раз, ничего не написал ей и в своем следующем письме. Я попытался навестить малышку, но дежурный перед входом в больницу покачал головой:— К сожалению, это невозможно.
— Невозможно?
— Мне строго предписано родителями и полицией никого к ребенку не пускать.
— Можно, по крайней мере, узнать, как ей сейчас?
— Получше, — сказал он.
Выйдя на улицу, я встретил Петера Ромберга и его жену. Я поприветствовал их, но они молча прошли мимо. Его взгляд был неподвижен, а Карла посмотрела на меня, стеклышки ее очков сверкнули, и я увидел за ними слезы, брызнувшие из ее глаз. На ее лице лежала печать отчаяния, покорности судьбе и чудовищного бессилия. В 1938 году в Вене я видел еврейку, мывшую раствором соляной кислоты улицу, по которой шагали ухмыляющиеся «арийцы». Фрау Ромберг выглядела сейчас так же, как та еврейка. Еще была одна женщина, в Берлине, она во время воздушной тревоги в переполненном убежище родила ребенка на глазах у двухсот людей. В России так выглядели крестьянки, когда стояли перед своими сожженными избами. У Карлы был такой же взгляд, как и у тех женщин. В глазах Петера Ромберга по-прежнему горела ненависть, и я это чувствовал, хотя он на меня даже не взглянул. Он ненавидел меня так сильно, что не мог меня больше видеть.
Теперь я ежедневно звонил в больницу и справлялся о самочувствии Микки. Ей становилось лучше.
— Она такая маленькая и нежная! После выписки ей надо бы отдохнуть где-нибудь на теплом юге. Но, по крайней мере, не в сопровождении матери. Думаю, что у этой семьи мало денег, — сказал мне дежурный по телефону.
В этот день я зашел в свой банк. Когда Бруммер находился в предварительном заключении, он разрешил мне открыть счет. Я тогда это сделал. И вот сегодня я подошел к окошечку одного из многочисленных банковских служащих.
— Доброе утро, — сказал я. — Я хотел бы снять со своего счета пять тысяч марок.
Служащий достал блокнот с чеками и выписал чек на пять тысяч марок, спросив:
— Номер вашего счета?
Я ответил:
— Тридцать семь восемнадцать семь четыре.
Он записал номер счета и протянул мне блокнот:
— Распишитесь, пожалуйста.
Я расписался: «Роберт Хольден». Я расписался не так, как обычно, но не слишком по-другому. Моя нынешняя роспись была очень похожа на мою обычную. Служащий вырвал чек из блокнота, к задней стороне чека приклеил половину контрольной квитанции, другую половину он вручил мне. Обе половины имели одни и те же контрольные цифры: 56745. Я поблагодарил и прошел в другую сторону зала, где другой служащий оформлял выдачу и прием вкладов. Перед ним было большое табло, на котором все время появлялись новые контрольные цифры. Когда чеки приходили к нему из бухгалтерии, кассир нажимал в своей кабине на кнопку и подзывал клиента с контрольными цифрами на его квитанции, соответствующими цифрам на табло. Я ждал шесть минут, пока на табло не загорелся мой номер: