История нравов России

На старомосковский двор особый отпечаток наложила личность Алексея Тишайшего — замечательного эстета, любившего и понимавшего красоту, обладавшего поэтическим чувством. Издавна соблюдавшийся многообразный чин царских выходов, богомолий, приемов посольств, торжественных длинных обедов (когда даже в постные дни подавалось до 70 блюд) и пр. при нем получил живой характер, стал еще более изящным и прекрасным. Все иноземцы, посетившие Москву, были изумлены величием двора и восточным раболепием, которые господствовали при дворе «тишайшего государя». Англичанин Карлейль так описывает свое впечатление: «Двор московского государя так красив и держится в таком порядке, что между всеми христианскими монархами едва ли есть один, который бы превосходил в этом московский. Все сосредоточивается около двора. Подданные, ослепленные его блеском, приучаются тем более благоговеть пред царем и честят его почти наравне с Богом» (129, 485). Естественно, что народ был уверен в высоком призвании самодержца и поэтому не только чтил все знаки его величия, но окружал почетом его местопребывание (дворец) и окружение, состоящее из придворных (бояр, окольничих, думных и ближних людей). В случае нарушения этого почета, нарушения чести государева двора вступал в действие закон, преследующий виновника: в «Уложении» Алексея Тишайшего имеется целая глава «О Государеве Дворе, чтоб на Государеве Дворе ни от кого никакого бесчинства и брани не было». И так как житейские отношения при дворе характеризовались непосредственностью и чистосердечностью, грубостью и дикостью нравов (а это — сколок со всего старорусского общественного уклада жизни), то неудивительно множество ссор и брани позорными и матерными словами и следовавших отсюда дел о нарушении чести или о бесчестье одним только словом. В этом смысле прав К. Валишевский, который писал: «До Петра I государи московские были окружены придворными, но не имели двора в настоящем смысле этого слова» (37, 438–439).

В окружение царя Алексея входили представители 16 знатнейших фамилий: Черкасские, Воротынские, Трубецкие, Голицыны, Хованские, Морозовы, Шереметевы, Одоевские, Пронские, Шеины, Салтыковы, Прозоровские, Буйносовы, Хилковы и Урусовы, а также его близкие люди и любимцы: Милославский, Стрешнев, Хитрово, Ртищев, Нащокин, Матвеев и др. Московское боярство, входившее в государев двор, в отличие от своих предков, при Алексее Тишайшем уже преклоняется перед властью великих государей и хлопочет о том, чтобы высшие должности не выходили за пределы их круга (250, 599). Иными словами, теперь скрытой движущей причиной действий государевых придворных является стремление оказывать на самодержца влияние; отсюда и различного рода интриги среди них.

Одним из самых сильных влияний на государя считалось родственное влияние, особенно через его жену. И когда Алексей Тишайший в 1647 году на смотринах девиц выбрал Евфимию Федоровну Всеволожскую, дочь касимовского помещика, то из–за козней боярина Морозова свадьба не состоялась. В ходе одевания невесты в царские одежды женщины затянули ей волосы так крепко, что она, придя на встречу с Алексеем Тишайшим, упала в обморок. Все это приписали падучей болезни; отца невесты обвинили в сокрытии болезни, его постигла опала — он был сослан со всей семьей в Тюмень. Впоследствии его вернули в свое имение без права выезда из него.

Современники усматривали здесь интригу боярина Морозова, боявшегося резкого усиления влияния родни будущей царицы и уменьшения своей власти. Он «всеми силами старался занять царя забавами, чтобы самому со своими подручниками править государством, и удалял со двора всякого, кто не был ему покорен» (129, 489). Для упрочения своей власти Морозов выдал замуж за царя Алексея одну из двух красивых дочек Милославского, а сам женился на другой. Царь оказался счастливым в браке, он нежно любил свою жену и имел от нее потомство; Морозов, же был гораздо старше жены и вполне понятно, что у этой брачной пары, по выражению англичанина Коллинса, вместо детей родилась ревность, которая познакомила молодую жену старого боярина с кожаной плетью в палец толщиной.

Боярин Морозов считал, что он достиг цели сделаться всесильным, однако он обманулся. Дело в том, что еще раньше у московского народа вызвало сильное раздражение распоряжение боярина о введении пошлины на соль, которое усилилось совершенным двойным бракосочетанием; к этому следует добавить и то существенное обстоятельство, что выдвигаемые Морозовым небогатые и жадные родственники царицы стали брать взятки. Особую ненависть у народа вызывали подручные Морозова, которые приходились родственниками Милославским; ведавший Земским приказом Леонтий Плещеев и находившийся во главе Пушкарского приказа Петр Траханиотов. Они беззастенчиво вымогали взятки, подвергали жестоким пыткам облыжно обвиненных людей, не платили служилым людям жалованье. В результате, им пришлось расплатиться своими головами, а боярин Морозов потерял свое прежнее влияние — таков финал интриги!

В придворной среде Алексея Тишайшего ярко проявляется феномен «встречи» господствовавшего дотоле восточного, византийского, и постепенно проникавшего западного влияния. В. О.Ключевский показывает, что византийское (греческое) влияние было привнесено и проводилось в жизнь церковью, оно проникло во все поры общества, придавая ему духовную цельность и влияя на религиозно–нравственную атмосферу, тогда как западное влияние поддерживалось государством, оказывая воздействие на государственный порядок, общественный уклад жизни и изменяя костюмы, нравы, привычки и верования, но не охватывая всего общества: «Итак, греческое влияние было церковное, западное — государственное. Греческое влияние захватывало все общество, не захватывая всего человека; западное захватывало всего человека, не захватывая всего общества» (121, т. III, 244–245).

Впервые эти два направления в умственной и культурной жизни нашего народа четко обозначились во второй половине XVII века в вопросе о сравнительной пользе изучения греческого и латинского языков (этот спор неразрывно связан с проблемой времени пресуществления святых даров). Понятно, что прежде всего при государевом дворе сталкиваются византийское и западное влияния: носителем первого выступают родовитые бояре, сторонниками второго являются, в основном, пробившиеся в верхний правящий слой дворяне типа А. Ордин — Нащокина. Последний вырос в семье скромного псковского помещика, в молодости получил хорошее образование — знал математику, латинский и немецкий языки, затем овладел польским языком, и в итоге стал главным управителем Посольского приказа с громким титулом «царской большой печати и государственных великих посольских дел оберегателя», т. е. стал государственным канцлером. Именно он после боярина Морозова, князя Одоевского и патриарха Никона правил за царя Алексея, потом его сменил Матвеев (267, 130). Ордин — Нащокин (и Матвеев) был ревностным поклонником Западной Европы и жестким критиком отечественных нравов и быта; им отстаивалась идея во всем брать образец с Запада, все делать «с примеру сторонних, чужих земель» (122, 280). Следует подчеркнуть, что он был одним из немногих западников, считавших необходимым сочетать общеевропейскую культуру с национальной самобытностью. Деятельность Ордина — Нащокина и его сторонников при государевом дворе способствовала проникновению в жизнь царя Алексея и его окружения приятных «новшеств» западного быта. Можно сказать, что проводником западного влияния был царский двор, а его объектом выступал тот общественный слой, для которого жизнь двора служит обязательным образцом. Уже в обстановке кремлевского дворца при Алексее Тишайшем можно увидеть много предметов житейского обихода западного происхождения, соблазнительных в глазах истого приверженца московского благочестия. Царь Алексей любил посмотреть картину западного художника, послушать игру немца–органиста, завел даже у себя немецкий театр. Ведь в это время Русь «трогалась с Востока на Запад» (С. Соловьев). Вместе с поручением пригласить на службу заграничных мастеров царь требует найти и привезти и «ученых, которые 6 умели всякие комедии строить». Так как поиски таких «ученых» затягивались, то (и здесь первое слово принадлежало Артамону Матвееву) в Немецкой слободе находят школьного учителя Иоганна Грегори и царь Алексей поручает ему подготовить спектакль. Для этого в подмосковном селе Преображенском — летней резиденции царской семьи — специально построили «комедийную хоромину» для театрального представления. Это свидетельствует о повороте страны к широкому культурному развитию, к европеизации, что и было решительно осуществлено Петром Великим.

Именно он перенес резиденцию монарха с насиженного места в основанный им Петербург, находившийся далеко от московских святынь, под чьей сенью спокойно чувствовали себя старинные цари. В новой столице были выстроены небольшие дворцы, украшенные картинами западноевропейских художников, а также статуями, выбранными в соответствии с господствовавшими тогда эстетическими вкусами и привезенными из–за границы по заказу Петра Великого. Выше уже отмечалось, что петербургский двор был весьма прост и не очень роскошен — обычные расходы старомосковского двора, исчислявшиеся сотнями тысяч рублей, теперь не превышали 60 тысяч рублей в год. Сам царь довольствовался прислугой из 10–12 молодых дворян, в основном незнатного происхождения, которых называли денщиками; а двор с камергерами и камер–юнкерами, организованный по–новому, обслуживал его вторую царицу. В целом, двор Петра Великого приобрел черты, присущие двору немецкого государя средней величины с его веяниями в области моды (тогда подражали французским королям).

Чинные торжественные выходы московских царей и скучные парадные обеды во дворце, оглашаемые грубой местнической бранью (220; 90, гл. III), теперь сменились совсем новым придворным европейским этикетом; к тому же скрытыми мотивами служения при дворе стали стремление разбогатеть и пользоваться жизнью и ее наслаждениями нисколько не считаясь с правами и достоинствами ближнего (104, 31). Ведь новый придворный штат был незатейлив, среди фрейлин Екатерины Алексеевны почти не встречаются женщины знатного происхождения. И Петр, и Екатерина не обращали внимания на знатность, они придавали большое значение красоте и молодости. Поэтому все иноземки (русских было немного при дворе), большей частью немки и чухонки, были как на подбор хороши собой. Среди них встречались и уроды — их брали ко двору, чтобы они потешали своим безобразием и смешили своими грубыми, иногда циничными выходками. Вся эта разноплеменная и разноязычная толпа придворных, получая очень скудное жалование, своей жадностью, раболепством и грубостью не отличалась от крепостных холопов, прислуживающих барину. Государь и государыня видели в придворных рабов, расправлялись с ними дубиной и оплеухами. Нет ничего удивительного, что они и сами относились друг к другу таким же образом; они шпионили за всеми и каждым, занимались интригами, чтобы погубить друг друга в глазах своих владык.

Несколько особое положение среди придворных дам занимала леди Гамильтон, выделявшаяся своей красотой, изяществом, природной грацией, уменьем одеваться в немецкое платье и хорошими манерами. У нее был свой штат из нескольких горничных, придворные старались угодить ей лестью и «приношениями», например, генеральша Балк подарила ей красивую пленную шведку. Вместе с тем, среди придворной челяди было много недоброжелателей леди Гамильтон, и в итоге прекрасная леди, отдавшаяся царю «по долгу», а не по любви, была казнена, причем ее голова по приказу Петра была заспиртована и хранилась в Академии наук, о чем впоследствии узнала княгиня Е. П.Дашкова, возглавлявшая при Екатерине II это учреждение России.

Следует отметить, что широкая русская натура не могла удержаться в узких рамках Немецкого придворного этикета, она все время выходила из них, когда во время рождественских празднеств Петр Великий с многочисленной шумной и пьяной компанией приближенных объезжал дома вельмож и именитых купцов, когда он исполнял обязанности протодьякона на заседаниях всешутейшего и всепьянейшего собора или, когда, празднуя спуск нового корабля, он объявлял во всеуслышание, что тот бездельник, кто по такому радостному случаю не напьется допьяна (после 6-ти часового угощения участники пира сваливались под стол, откуда их выносили замертво). Однако к концу царствования такого рода широкие размахи ослабли, и Петр Великий стал находить удовольствие в увеселениях более скромного характера, к которым он и стал приучать придворное общество и высший свет.