История одного преступления

В последних числах ноября генерал Бараге д'Илье, сидя в глубоком кресле, грелся у большого камина Конференц-зала Национального собрания. Один из его сотоварищей, тот, кто пишет эти строки, сел по другую сторону камина. Они не вступили в разговор, так как один из них принадлежал к правой, другой — к левой. Но вошел Пискатори, немножко правый и немножко левый. Он спросил Бараге д'Илье:

— Ну как, генерал? Дошли до вас последние слухи?

— Какие?

— Говорят, президент не сегодня-завтра захлопнет эти двери у нас перед носом.

В ответ генерал Бараге д'Илье сказал — я слышал его слова:

— Если господин Бонапарт захлопнет перед нами двери Собрания, Франция распахнет их перед нами настежь.

Луи Бонапарту пришла было мысль назвать вновь образованную комиссию исполнительной.

— Нет, — возразил Морни, — это значило бы предположить в членах комиссии некоторое мужество: они согласятся быть попустителями, но не захотят быть гонителями.

Генерала Рюльера сместили за то, что он осуждал пассивное повиновение армии.

Для облегчения души сообщим тут же еще один мелкий штрих: спустя несколько дней после 4 декабря Эмманюэль Араго встретил на улице Фобур-Сент-Оноре Дюпена.

— А! — воскликнул Араго. — Вы, видно, идете в Елисейский дворец?

— Я никогда не хожу в б…… — ответил Дюпен.

Он все-таки пошел туда.

Дюпен, как известно, был назначен главным прокурором кассационного суда.

VII Другой список

Рядом со списком присоединившихся уместно привести список изгнанных. Это даст возможность одним взглядом охватить стан приверженцев переворота и стан его противников.

ДЕКРЕТ

Статья первая. В целях охраны общественной безопасности изгоняются из пределов Франции, Алжира и колоний следующие лица, бывшие депутаты Собрания:

Эдмон Валантен

Поль Ракушо

Агриколь Пердигье

Эжен Шола

Луи Латрад

Мишель Рено

Жозеф Бенуа (от Роны)

Жозеф Бюргар

Жан Кольфаврю

Жозеф Фор (от Роны)

Пьер-Шарль Гамбон

Шарль Лагранж

Мартен Надо

Бартелеми Террье

Виктор Гюго

Кассаль

Синьяр

Винье

Шаррассен

Бансет

Савуа

Жоли

Комбье

Буассе

Дюше

Эннери

Гильго

Окстюль

Мишо-Буте

Бон

Бертолон

Шельшер

Де Флотт

Жуаньо

Лабуле

Брюи

Эскирос

Мадье де Монжо

Ноэль Парфе

Эмиль Пеан

Пеллетье

Распайль

Теодор Бак

Бансель

Белен (от Дромы)

Бес

Бурза

Брив

Шавуа

Клеман Дюлак

Дюпон де Бюссак

Гастон Дюссу

Гитер

Лафон

Ламарк

Пьер Лефран

Жюль Леру

Франсиск Мень

Малардье

Матье (от Дромы)

Милот

Розелли-Молле

Шаррас

Сен-Ферреоль

Соммье

Тестелен (от Севера)

Статья вторая. Если, в нарушение настоящего декрета, кто-либо из лиц, поименованных в первой статье, возвратится в пределы государства, это лицо, в целях охраны общественной безопасности, может быть отправлено в ссылку.

Настоящий декрет дан в Тюильрийском дворце по представлению совета министров 9 января 1852 года

Луи Бонапарт.

Министр внутренних дел

Де Морни.

Кроме того, был опубликован список «удаленных», в котором значились Эдгар Кине, Виктор Шоффур, генерал Леде, Паскаль Дюпра, Версиньи, Антони Туре, Тьер, Жирарден и Ремюза. Список «изгнанных» пополнился именами четырех депутатов: Мате, Греппо, Марка Дюфреса и Ришарде. На долю депутата Мио выпали мучения в казематах Африки. Таким образом, не считая жертв резни, победа, одержанная переворотом, выразилась в следующих цифрах: восемьдесят восемь депутатов изгнаны, один убит.

В Брюсселе я обычно завтракал в кафе Миль-Колон: это было место встречи изгнанников. 10 января я пригласил Мишеля де Буржа позавтракать со мной; мы сидели вдвоем за столиком. Официант принес мне газету «Монитер Франсе»; я мельком заглянул в нее и воскликнул:

— А! Вот список изгнанных. — Пробежав его глазами, я сказал Мишелю: — Должен сообщить вам неприятную новость. — Он побледнел. — Вас нет в этом списке. — Он просиял.

Мишель де Бурж, столь мужественный перед лицом смерти, страшился изгнания.

VIII Давид д'Анже

Неимоверная грубость сочеталась со звериной жестокостью. Выдающийся скульптор Давид д'Анже был арестован у себя дома, на улице Ассас. Войдя, полицейский комиссар спросил его:

— У вас есть оружие?

— Да, — ответил Давид. — Есть. Я мог бы защитить себя… — Помолчав, он прибавил: — Если бы имел дело с цивилизованными людьми.

— Где это оружие? — не унимался комиссар. — Покажите его.

Давид указал на свою мастерскую, полную прекрасных произведений. Его посадили в фиакр и повезли в арестный дом при полицейской префектуре.

Помещение арестного дома рассчитано на сто двадцать заключенных, а их там было семьсот. Давид оказался двенадцатым в камере на двоих. Ни света, ни воздуха. Над головой — узенькая отдушина. В углу камеры — смердящее ведро, одно на всех, неплотно прикрытое деревянной крышкой. В полдень, рассказывал Давид, приносит похлебку — какую-то теплую вонючую бурду.

Заключенные стояли у стен, на тюфяках, брошенных сторожами на пол. Лежать в такой тесноте было невозможно. В конце концов они, однако, ухитрились, тесно прижавшись друг к другу, улечься и даже вытянуть ноги. Им швырнули несколько одеял. Некоторым из них удавалось заснуть. На рассвете гремели засовы, открывалась дверь, тюремный сторож кричал: «Вставайте!» Заключенные переходили в коридор; сторож убирал тюфяки, выплескивал на каменные плиты несколько ведер воды, кое-как подтерев пол, снова кидал тюфяки на мокрые плиты и кричал заключенным: «Ступайте назад!» после чего их снова запирали до следующего утра. Время от времени приводили сотню новых заключенных и уводили сотню старых (из числа тех, кто просидел два-три дня). Что с ними делали? Ночью узники из своих камер слышали ружейные залпы, а наутро прохожие (мы уже говорили об этом) видели во дворе полицейской префектуры лужи крови.

Тюремщики вызывали заключенных в алфавитном порядке.

Однажды вызвали Давида д'Анже. Он собрал свои пожитки и хотел было выйти; но тут появился начальник тюрьмы, видимо оберегавший его, и торопливо сказал: «Останьтесь, господин Давид, останьтесь!»

Однажды утром в камеру Давида вошел Бюшез, бывший председатель Учредительного собрания.

— А! Это хорошо, что вы навещаете арестованных, — сказал Давид.

— Я сам арестован, — ответил Бюшез.

Давиду д'Анже предложили уехать в Америку. Он отказался; тогда согласились на Бельгию. 19 декабря он приехал в Брюссель. Придя ко мне, он сказал: «Я остановился в гостинице «Великий монарх», на улице Старьевщиков, номер восемьдесят девять, — и прибавил, смеясь: — Великий монарх, король, старьевщики, роялисты, восемьдесят девятый год, революция. Случаю нельзя отказать в остроумии».

IX Наше последнее собрание

Третьего декабря все было за нас; пятого декабря все обратилось против нас. Словно отхлынуло необъятное море, грозное во время прилива, зловещее при отливе. Таинственные движения народных масс!

Кто же был так могуществен, что сказал этому океану: «Ты не двинешься дальше»? Увы, пигмей!

Эти отливы бездонной пучины непостижимы.

Пучина страшится. Чего?

Того, что глубже ее самой. Преступления.

Народ отступил. Он отступил 5 декабря, 6 декабря он исчез.

На горизонте — ни проблеска света, только мрак приближающейся ночи.

Эта ночь — империя.

5 декабря мы почувствовали себя столь же одинокими, как и 2-го.

Но мы оставались стойкими. О нашем душевном состоянии в ту пору можно сказать: отчаяние — но не малодушие.

Дурные вести притекали теперь так же непрерывно, как два дня назад — хорошие. Обри (от Севера) был заключен в Консьержери. Красноречивый, всем нам дорогой Кремье — в тюрьме Мазас. Изгнанник Луи Блан, спешивший к нам, чтобы помочь Франции могуществом своего имени и своего духа, доехал только до Турне. Катастрофа 4 декабря преградила ему путь, так же как и Ледрю-Роллену.