История Пенденниса, его удач и злоключений, его друзей и его злейшего врага

Гости, собравшиеся в гостиной, были Пену незнакомы, но все подвизались в литературе. Среди них был мистер Боул, подлинный редактор того журнала, главою которого числился мистер Уэг; мистер Троттер, в свое время подаривший миру поэмы трагического и самоубийственного толка, а затем осевший в недрах издательства Бангэя в качестве литературного редактора и рецензента; и капитан Самф, бывший красавец и щеголь, все еще вращающийся в светских кругах и имеющий какое-то отношение к литературе и к поэтам Англии. Говорили, что когда-то он написал книгу, что он был другом лорда Байрона, что он родня лорду Самфингтону; анекдоты о Байроне не сходили у него с языка, он постоянно поминал этого поэта и его современников: "Никогда не забуду, как беднягу Шелли исключили из школы за крамольные стихи, а написал-то их я, от первой до последней строчки". Или: "Помню, когда мы с Байроном были в Миссолонги, я держал с графом Гамба пари..." - и тому подобное. Пен заметил, что к его рассказам внимательно прислушивается миссис Бангэй: жена издателя упивалась анекдотами из жизни аристократов, и капитан Самф в ее глазах затмевал даже знаменитого мистера Уэга. Будь у него еще собственный выезд, она бы заставила своего Бангэя скупить все, что вышло из-под его пера.

Мистер Бангэй, как радушный хозяин, каждому из гостей имел сказать что-нибудь приятное:

– Как здоровье, сэр?.. Погода - лучше не бывает, сэр... Рад вас видеть, сэр... Флора, голубушка, имею честь представить тебе мистера Уорингтона. Мистер Уорингтон - миссис Бангэй; мистер Пенденнис - миссис Бангэй. Надеюсь, джентльмены, вы захватили с собой хороший аппетит... В вас-то, Дулан, я не сомневаюсь, вы всегда готовы есть и пить за двоих.

– Бангэй!
– одернула его супруга.

– Ну, знаете, Бангэй, если уж человек в этом доме ест без аппетита, на него поистине трудно угодить, - сказал Дулан, подмигивая и поглаживая большими перчатками свои жидкие бачки в робких попытках завоевать расположение миссис Бангэй, которые та решительно отвергала. "Терпеть не могу этого Дулана", - сообщала она по секрету друзьям. И сколько бы он ей ни льстил, все было напрасно.

И тут, пока миссис Бангай обозревала вселенную из своего окна, перед ней возникло и стало быстро приближаться волшебное видение в образе огромной серой в яблоках упряжки. За ней виднелись белые вожжи, удерживаемые узкими белыми перчатками: лицо - бледное, но украшенное пышной бородкой; и голова миниатюрного грума, подскакивающая над задком кабриолета. Едва завидев все эти прелести, восхищенная миссис Бангэй произнесла:

– Высокочтимый Перси Попджой точен, как всегда, - и поплыла к дверям, чтобы достойно встретить знатного гостя.

– Это Перси Попджой, - сказал Пен, подойдя к окну и увидев, что из пружинящего кабриолета вышел молодой человек в блестящих, словно зеркало, сапогах; и в самом деле, это он - старший сын лорда Фальконета, как всем вам известно, - приехал на обед к своему издателю.

– Он был моим фагом в Итоне, - сказал Уорингтон.
– Жаль, мало я его лупил,

А с Пеном он состязался на диспутах в студенческом клубе, в которых Пен неизменно выходил победителем. И вот он появился в гостиной, с шляпой под мышкой и с выражением безграничного добродушия и глупости на круглом, с ямочками, лице, которое природа щедро наградила бородкой, но затем, видимо, устала либо поскупилась на иную растительность.

Временный церемониймейстер возвестил зычным голосом:

– Высокочтимый Перси Попджой!
– чем очень смутил этого джентльмена.

– Почему этот человек отнял у меня шляпу, Бангэй?
– жалобно обратился он к издателю.
– Я не могу без шляпы, как же я поклонюсь миссис Бангэй?.. Вы сегодня прекрасно выглядите, миссис Бангэй. Почему я не видел в парке вашей коляски? Вас там очень недоставало, очень.

– Какой же вы насмешник!
– сказала миссис Бангэй.

– Это я-то насмешник? Да я ни разу не пошутил за всю... О, кого я вижу? Здорово, Пенденнис! Здорово, Уорингтон!.. Это мои старые друзья, миссис Бангэй... Нет, скажите, вы-то как сюда копали?..
– И, щелкнув лакированными каблуками, он повернулся спиной к миссис Бангэй, а она, обнаружив, что молодые гости ее мужа по-приятельски беседуют с сыном лорда, сразу прониклась к ним уважением.

– Как, они с ним знакомы?
– шепотом спросила она мужа.

– А что я тебе говорил? Младший-то родня, почитай, всей знати, отвечал тот, и оба с улыбками и поклонами устремились навстречу двум не менее важным птицам, чем сынок лорда, а именно самому мистеру Уэнхему и самому мистеру Уэгу, чьи имена прокричал снизу лакей.

Мистер Уэнхем вошел с видом скромника и с той едва заметной улыбкой, с какой он обычно обращал взор на носки своих нарядных башмаков и лишь очень редко на лицо собеседника. Зато белый жилет Уэга излучал свой блеск на все вокруг, и большая красная его физиономия сияла в предвкушении веселых шуток и вкусного обеда. Он любил входить в гостиную смеясь, а уходя, бросать прощальную шутку, как бомбу. Никакие личные невзгоды и злоключения (а сей юморист не был от них избавлен, так же как и нешутящие представители рода человеческого) не могли надолго подавить его веселость. В любом коре мысль о хорошем обеде придавала ему бодрости; и любого лорда он при встрече приветствовал каламбуром.

Итак, Уэнхем подошел к миссис Бангэй с притворно скромной улыбкой, прошептал что-то, глядя на нее исподлобья, и показал ей носки своих башмаков. А Уэг заверил ее, что она выглядит очаровательно, и тут же подобрался к молодому лорду, которого он назвал Поп и которому незамедлительно рассказал анекдот, приправленный, да выражению французов, крупной солью. Пену он тоже обрадовался чрезвычайно, пожал ему руку, похлопал его по плечу - он весь был оживление и сердечность. Он стал во весь голос вспоминать их последнюю встречу в Баймуте, спросил, что Пену известно об их общих друзьях в Клеверинг-Парке, и не собирается ли сэр Фрэнсис провести сезон в Лондоне, и побывал ли Пен с визигой у леди Рокминстер ведь она уже здесь, славная старуха эта леди Рокминстер! Все это говорилось не столько для Пена, сколько для остального общества, которое мистер Уэг был не прочь осведомить о том, что он - частый гость и свой человек в загородных поместьях знати.

Уэнхем тоже поздоровался с Пеном, и все это миссис Бангэй примечала с почтительной радостью, а позже высказала мужу свои соображения касательно того, какая важная персона мистер Пенденнис, и эти соображения, хоть Пен о том и не подозревал, пошли ему очень на пользу.

Пен, который довольно высоко ценил стихи мисс Баньен и представлял ее себе примерно такой, какой она сама себя описала в "Страстоцвете", где говорилось, что юность ее была, как

Фиалка, что прячется ранней весной

От вихрей холодных и злых,

Как робкая лань на поляне лесной

Под сенью дубов вековых,

и что зрелая ее красота если и отличается от безыскусственной прелести ее семнадцати лет, то все же очень пленительна и самобытна, испытал веселое удивление, когда в комнату тяжелой походкой гренадера вошла, скрипя корсетом, рослая, костлявая женщина. Уэг сразу заметил, что к ее смятой юбке пристала солома, и хотел было деликатно ее снять, но мисс Баньен выбила оружие из рук шутника: она сама увидела это украшение и, наступив на него своей большой ногой, отделила солому от платья, нагнулась и подняла ее с полу, сказав при этом миссис Бангэй, что просит простить ее за опоздание, очень уж медленно тащился омнибус, но зато как приятно - от самого Бромптона проехаться всего за шесть пенсов. Все это было сказано так просто, что никто не засмеялся. А самой поэтессе и в голову не пришло стыдиться поступка, к которому ее вынудила бедность.

– Это и есть "Страстоцвет"?
– спросил Пен у Уэнхема, оказавшегося с ним рядом.
– А ведь на портрете, который помещен в книге, она молодая и очень миловидная.

– Страстоцвет, как и всякий иной цветок, со временем увядает, - сказал Уэнхем.
– Вероятно, портрет писан не вчера.

– Ну что же, уважаю ее за то, что она не стыдится своей бедности.

– О, разумеется, - сказал Уэнхем (сам он умер бы с голоду, а не поехал на званый обед в омнибусе), - но афишировать эту солому я не стал бы, а, мистер Пенденнис?.. Мисс Баньен, дорогая, как вы себя чувствуете? Нынче утром я был на приеме у одной высокопоставленной леди, и все там с восторгом отзывались о вашей новой книге. Строчки о крещении леди Фанни Фэнтейл растрогали герцогиню до слез. Я сказал, что, кажется, буду сегодня иметь удовольствие с вами увидеться, и она просила благодарить вас и передать, что вы доставили ей огромное наслаждение.

Перед этой герцогиней, которую Уэнхем навестил не далее как сегодня утром, померкли Уэговы баронет и вдовствующая графиня, и сам Уэнхем, рассказавший эту басню со своей вкрадчивой улыбкой, сразу обскакал Уэга в глазах собравшихся. Это бесценное преимущество он не преминул удержать и, завладев разговором, стал сыпать забавными историями про аристократов. Он пытался втянуть в разговор и мистера Попджоя, обращаясь к нему с такими фразами, как: "Я нынче утром говорил вашему батюшке..." или: "Вы ведь были на том вечере у Д., когда герцог сказал..." - но мистер Попджой не пошел ему навстречу, а предпочел удалиться с миссис Бангэй к окну и наблюдать экипажи, подъезжавшие к дому напротив. Хозяйка дома решила, что, раз он не хочет разговаривать, пусть хотя бы эти несносные Бэконы видят, что она залучила к себе на обед высокородного Пэрси Попджоя.