История регионов Франции

Обстановка французской революции оказалась в итоге менее благоприятной для бретонской национальной общности, чем был прежний режим: она подрывала до сих пор бывший единым фронт местных уроженцев. Он уже дал первую трещину в 1770–1780 годы, когда между разночинцами и аристократией возникли разногласия по вопросам налогов. Начиная с 1788–1789 годов эти конфликты приобретают драматическую окраску: дворянство, так долго стоявшее во главе противостояния региональных сил централизованному государству, которое оно считало стесняющим условием, в конечном счете вытеснили и лишили этой роли — его «изгнали из рядов суверенного народа» буржуазная интеллигенция и адвокатская клика в Ренне и в других городах верхней Бретани.

Также проявился региональный парадокс. Было бы резонно предположить, что шуанство, этот хрупкий цветок контрреволюционно настроенной черни, был призван укорениться в кельтской нижней Бретани, также сосредоточенной вокруг некоторой архаической традиции, по меньшей мере, языковой (естественно, слово «архаический» берется в самом благородном его значении). Однако это прекрасное соответствие «не работает». Говорящих на кельтском языке крестьян западной Бретани сеньоры «обдирали» гораздо более жестоко, чем на востоке. За исключением Ваннетэ, в других районах они не считают себя обязанными принимать массовое участие в шуанских операциях, объективно или субъективно для них связанных с сохранением старого режима, в том числе «феодального». Из-за их неучастия шуанская контрреволюция получила меньшее распространение в кельтской среде, которая только из-за этого обеднела и значительно уменьшилась. В этом было негативное или «минусовое» влияние на самосознание жителей полуострова.

С другой стороны, революция подорвала силы аристократии, костяка армориканского общества. Тем не менее, оно не было окончательно сломлено. Но относительное ослабление местной аристократии (ставшее неотвратимым, и одной из причин этого явилось упразднение парламента в Ренне) отныне привело к тому, что только католическая Церковь получила первую и центральную роль, практически монополию, в деле сохранения старинных идеологических и иерархических структур; эти структуры в прошлом характеризовали общественные отношения, строившиеся на почтении, уничтоженные намертво в период с 1789 по 1794 годы. Однако в таком положении Церковь желала видеть свое всеобщее превосходство над всеми кадрами, даже национальными. Из-за этого Церкви не удалось полностью принять, несмотря на добрую волю многих ректоров [76] , цели возрождения бретонского этноса, которые подрывала модернизация своим существованием и своим безостановочным продолжением. Добавим также, что именно католический священник, правда, достаточно неординарная личность, аббат Грегуар одним из первых высказал пожелание, чтобы контрреволюционные силы «говорили на языке нижней Бретани», и это было «ударом ниже пояса», неприкрытым, против кельтского языка региона. Со стороны аббата Грегуара, галликанца, то есть с французской направленностью во всех смыслах слова, в том числе и в том, что касается языка, подобная позиция не была удивительной [77] .

76

Слово «ректор» обозначает кюре.

77

Hermon-Belot R. L'Abbe Gregoire… Prif. de О. Mona. P.: Seuil, 2000.

В XIX веке можно было заметить, как это привело к процессу некоторой потери Бретанью своих отличительных черт, но, к счастью, этот процесс так и не был завершен. На полуострове, как и в других французских регионах, можно было наблюдать экономический рост и рост численности населения, с тех пор как революционные потрясения, а за ними и потрясения наполеоновской эпохи, остались позади. Но то, что было отличительным знаком «прибрежной [78] » Арморики, ее прошлые достижения в колониальной торговле и торговле с далекими странами, несколько снизились. Грубое или постепенное уничтожение рабства на Антильских островах негативно сказалось на процветании Нанта, которое в XVIII веке было основано на малопривлекательном бизнесе торговцев человеческой плотью. Многие гавани в то время окончательно остановили свою деятельность. Но помимо этого на южном и западном берегах полуострова, в Лорьяне, Бресте и особенно в Сен-Назере, новом быстро растущем городе, развивается достаточно интенсивно система больших портов. А также активное присутствие там военного флота (но справедливости ради заметим, что речь идет о государственном флоте, поскольку он военный: как бы много бретонских моряков и офицеров там ни служили, они исполняли там свои обязанности в качестве инструментов той власти, чьи полномочия выходили за пределы региона). Тем не менее в других областях, одновременно неосязаемых, но крайне важных, утверждается неумолимое осознание существования «вне Парижа»: Шатобриан, Ламеннэ и Ренан открыли широкой публике отличительные черты той земли, где они родились… и которую поспешили покинуть. Эрсар де Ла Вильмарке воскресил, иногда в достаточно импрессионистической манере, старинные кельтские эпические произведения и речитативы, сохранившиеся до того времени в устной традиции в одном из департаментов на континенте.

78

Armor на бретонском берегу, в противоположность внутреннему Arcoat.

Период с 1880-х годов до 1930-х ознаменовался максимальным ростом численности населения, в 1911 году насчитывалось примерно 100 человек на квадратный километр. Это был скачок в увеличении численности населения, естественно вызванный тем, что рождаемость оставалась высокой, но, однако, он несколько ослаблялся тем, что замуж выходили поздно, а также эмиграцией во французскую столицу или в Нью-Йорк. К сожалению, к этому добавился некоторый рост алкоголизма и особенно потери бретонцев на войне 1914 года, составившие 150 000 человек [79] . Как часто бывало с эпохи Средневековья, несмотря на некоторые промежуточные периоды упадка, океан играл свою роль: различные виды деятельности, связанные с морем (а конкретно, в частности, корабельные верфи на суше в Сен-Назер и консервные заводы, где готовили сардины, находившиеся под контролем нантского капитала), еще в 1919 году давали работу 65 000 морякам всех профессий. И на граните, в принципе бесплодном, захватившем панцирем эту территорию, развилось сельское хозяйство, бывшее в ряду самых развитых в республике!

79

А не 240 000 человек, как напишет Р. Руо в журнале Les Temps modernes, «Histoire du mouvement breton», aout 1973. P. 170–193, в частности, стр. 176.

В политических вопросах местные жители были больше склонны к умеренности, не считая нескольких «красных пятен» в избирательной географии региона. Но религиозный консерватизм нисколько не мешал проявлениям некоторого новаторского духа, который, в зависимости от обстоятельств, касался технологий или прессы. В этом отношении Бретань была ничуть не хуже Фландрии. Аббат Мансель, соперничая с аристократией, дал толчок развитию сельскохозяйственного синдикализма. Аббат Феликс Трошю основал «Уэст Эклер» («Западная Молния»), которая впоследствии, под именем «Уэст-Франс» («Запад Франции»), стала одной из крупнейших французских газет. До 1789 года бретонская элита занималась регионализмом, сама того не подозревая, как г-н Журден говорил прозой. Этот регионализм оправился наконец от ран, которые нанесла ему долгая Французская революция (1789–1880), разрушавшая автономии в провинциях. В период с 1898 по 1914 годы в эфемерных, но показательных формах, рождаются союз, потом федерация бретонских регионалистов, колледж друидов и бардов, ассоциация «Брюйер блё» («Голубой вереск») и даже Бретонская национальная партия.

Поскольку в конце XIX или в начале XX века в этническом и лингвистическом смысле существовало две или три Бретани — та, в которой говорили на галло и на французском языке, на востоке; и та, где говорили по-бретонски (и по-французски), к западу от линии, соединяющей Ванн и Плуа (место, расположенное на полпути, по оси восток-запад, между Сен-Бриёк и Трегье); удобно использовать названия старинных епископатов, чтобы разграничить эти две области: то есть диоцезы Кимпер, Трегье, Ванн и Сен-Поль-де-Леон были бретонскими, а с другой стороны, епархии Ренн, Дол, Сен-Мало, Сен-Бриёк и Нант (последний служил яблоком раздора) относились к области галло. Лингвистическое пространство собственно бретонского языка подразделяется, или подразделялось, на две диалектные зоны — КЛТ (семантическое пространство Корнуолл-Леон-Трегор) и Ваннетэ (область Ванн), расположенную в южных областях центральной части полуострова.

*

Обновление… и традиция: из этого родился (в противовес, конечно!) в эпоху модерна такой неоспоримо бретонский персонаж, по меньшей мере, сначала, как Бекассин. Официально ее следов практически не видно в современной Бретани, даже если и осталась маленькая доля нежности к ней хотя бы в самых огрубевших сердцах ирредентистов с полуострова. Однако стоит упомянуть здесь об этой героине, хотя бы в целях поношения, поскольку она во Франции представляется как один из самых негативных образов Бретани для многих.

В основе своей, в любом случае, в принципе, Бекассин — бретонка, говорящая по-бретонски, и даже гордится этим. Между Аркотом и Армором, внутренними областями Бретани и побережьем, она сделала свой выбор — героиня предпочла Аркот Армору. Изначально она была мелкой фермершей, и ее больше интересовали цены на свинину и картофель [80] , чем рыбные рынки в Конкарно или консервные заводы по производству сардин в окрестностях Нанта. Эта молодая армориканка изначально говорила на кельтском языке. Но в начальной школе получила свои знания по французскому языку (этим они и ограничились), и обладая таким двойным багажом, она охотно проповедовала свою принадлежность к бретонцам, которая выражалась (?) во многих атрибутах: Бекассин носила чепец с кружевными воланами по бокам или без них и у нее был клетчатый платок, превращавшийся в дорожный узелок, и этот облик довершался громадным красным зонтиком, доставшимся ей в наследство от бабушки.

80

Couderc A.-M. Becassine inconnue. P.: Ed. Du CNRS, 2000.

Бекассин не имела больших способностей к флирту, а fortiori [81] к браку, и еще менее была способна на свободный союз (католицизм полуострова обязывает). Вместо этого она прекрасно приспособлена к семейной жизни и уходу за младенцами. Какой бы она ни была «кормилицей без молока», поскольку решительно была обречена остаться девственницей, но родившейся в стране, где хорошая рождаемость, ее переполняла нежность к малышам, и она питала самую нежную привязанность к своим двоюродным братьям и сестрам. В политическом плане ее нелестное мнение об арабах, коммунистах и профсоюзах говорит о том, что, о ужас, она принадлежала правым, не решаясь сказать, что к монархистам. Она была служанкой у одной маркизы, как и множество ее соотечественниц, попавших в изгнание в Париж, однако, по прошествии долгого времени стала летчицей, автомобилисткой, туристом в Америке и даже участницей Сопротивления во время Второй мировой войны. Она проявляла, больше чем это можно было предположить, свидетельств активных качеств бретонской «породы», или этноса. Из этого можно заключить, что она не была такой невежественной, достойной таких уничижительных отзывов, какие о ней высказывали, и о ее родине тоже, и поэтому на территории между Ренном и Брестом, Сен-Бриёком и Лорьяном она до сих пор сохранила некоторую популярность. Но ее слава, идущая из очага, сконцентрированного на кельтской традиции, даже будучи карикатурной, так практически и не преодолела языковых границ французского языка. Бекассин не удалось приобрести мировой масштаб Астерикса или Тентена. Возможно, это произошло из-за слишком узких границ ее родной области, какими бы значительными ни были ее этнос, духовность, культура…

81

Тем более (лат.).

*

После Первой мировой войны, повлекшей за собой огромное количество жертв, но не больше и не меньше, чем в других аграрных регионах Франции, не говоря уже о наших парижских и других высших учебных заведениях, в которых ряды слушателей также заметно поредели, так вот, после 1914–18 годов наступили «славные одиннадцать лет» (одиннадцать лет экономического процветания — 1919–1929), в которые оживились и восстановились различные воинствующие организации, как профсоюзные, так и региональные, имевшие часто религиозные и правые истоки. Эти воинствующие организации, в случае с регионалистской направленностью, были в той же мере активны и в других районах национальной периферии. Бретань в этом отношении не была исключением. Возьмемся сначала, в любом случае, за синдикализм, крестьянский, в том, что касается этого аспекта жизни в Арморике. На самом деле, полуостров, в сравнении с Францией целиком, — одна из избирательных территорий корпоративных сельскохозяйственных движений. До 1914 года они находились в зачаточном состоянии, в период между двумя мировыми войнами они уже обладали достаточной силой, в последние полвека они выступали активными и воинствующими, вплоть до 2000 года…и далее. Главным лидером [82] этих организаций в бретонском масштабе начиная с 1920-х годов выступает Эрве Бюд де Гебриан. Очень богатый землевладелец, этот герой — выходец из «лучшей части дворянства» Бретани. И его семья связана родственными узами с французской аристократией. Его необыкновенно высокое происхождение ни в коем случае не обозначает, что между этим «сеньором» и крестьянами Финистера существует непреодолимая социальная пропасть или что никакой диалог между ними невозможен. Как раз наоборот! В стране, остающейся католической и иногда почти феодальной, связи, основанные на покровительстве, облегчают контакты, кажущиеся на первый взгляд панибратскими, а на самом деле построенные на иерархии, между крупными дворянскими родами и крестьянами — главами семейств и хозяевами своих угодий. Инициатива этих контактов часто исходит сверху. А принимают их и соглашаются снизу. Достаточно желать их и поставить на службу таким целям, как защита социального христианства, унаследованного за пределами Бретани от Лакордера и отчасти Монталамбера, через Сийон и Марка Санниера. Тот факт, что Гебриан говорил по-бретонски, представлял собой дополнительное значительное преимущество. Это не значило, что «кельтская принадлежность» богатого землевладельца дошла бы до того, чтобы он отдал свою дочь в жены молодому крестьянину. Некоторые социальные ограничения все же оставались на месте. Гебриан был «святым» в миру, могущественной и щедрой личностью, но, однако, он был далек от образца для витража: в его языке, при удобном случае, хватало резкости. Он выступал великодушным и достаточно щедрым покровителем своих профсоюзов и занимался сельским хозяйством при помощи денег, а не делал деньги на сельском хозяйстве. Он был талантливым организатором и активным борцом — поскольку перед нами именно активный борец — и ему без особых усилий удалось примирить в себе исконный консерватизм крупного землевладельца дворянского происхождения и требования, которые выдвигало развитие крестьянского населения, за стимулирование которого он взялся. Он сразу же решил, что продвижение крестьянства должно осуществляться на провинциальном (в лучшем смысле этого слова) и национальном масштабе, и он отдал предпочтение некоторого рода синтезу. Отказавшись от всякого экстремизма, поскольку этот благородный лидер аграрных сил, изначально говоривший на бретонском языке, ни в коем случае не был бретонским националистом и даже не принадлежал армориканским автономистам. Ему свойственны корпоративный регионализм (не политический) и патриотизм по отношению к Франции.

82

Cм. Berger S. Les Paysans contre la politique: l'organisation rurale en Bretagne (1911–1974). P.: Seuil, 1975.