История регионов Франции

С 1871 по 1913 годы из-за тяжело устанавливающейся политики завоевателей (см. количество протестующих голосов на выборах в Лотарингии в первые годы периода присоединения к Германии) часть говоривших по-французски жителей эмигрировала, в частности многие представители элиты; также можно констатировать развитие германского большинства в городе Мец (который до того времени был полностью латинским, затем романским, и наконец французским — со времен Римской империи и до эпохи Наполеона III).

За бешеной милитаризацией аннексированной территории в период с 1871 по 1913 годы последовала новая мощная волна германизации Мозеля с 1914 по 1918 годы. Таким образом новый, «тевтонский» Мозель, родившийся при военной и промышленной поддержке империи Вильгельма в эпоху быстрого развития черной металлургии, противостоит сельской и архаичной германоговорящей Лотарингии, какой она была всегда. Немецкий ирредентизм [43] , проявившийся эффектом бумеранга в период между двумя мировыми войнами, когда Франция восстановила свои силы, заранее получил решительную поддержку благодаря такой германизации «второй волны», которая легла на мирный германский субстрат, который, в свою очередь, обязан своим возникновением завоеваниям позднеримской эпохи. В то же время в другой области, вокруг Нанси, усиливаются проявления французского национализма, певцом которого был Морис Барре со своей «Колетт Бодош» — героической девушкой из Меца, которая, руководствуясь патриотическими соображениями, отказалась от брака с очаровательным профессором-педантом, происходившим прямиком из Прусса в Мозеле.

43

Ирредентизм — политическое и общественное движение в Италии (конц XIX — начало XX века) за присоединение к Италии пограничных земель с итальянским населением (БСЭ. Т. 10. С. 449).

Какими бы ни были отклики со стороны приверженцев французского влияния, которые вполне можно понять, нельзя отрицать, что в эпоху Бисмарка и Вильгельма германизм, одновременно старый и новый, набирал силу или восстанавливал былую мощь в Лотарингии, сосредоточенный вокруг Меца. В ретроспективном порядке это наглядно иллюстрируют события периода между двумя мировыми войнами; в 1923 году в новом французском департаменте Мозель прошел ряд забастовок в знак солидарности с рурскими шахтерами, недовольными французской оккупацией. В 1926 году германоязычные крестьяне, обеспокоенные антирелигиозным и направленным против конкордата (и безрассудным) наступлением Картеля левых сил, не остались равнодушными к манифесту «Хайматбунд», который требовал для них «Хайматрехт» [44] . А осенью 1939 года французские военные в Мозеле, посланные издалека и расположившиеся на франко-германской границе, столкнулись в этих местах с некоторыми проявлениями агрессии в свой адрес и с преданностью Германии в рамках крошечного, даже микроскопического региона [45] .

44

Heimatbund — лига страны; Heimatrecht — право страны.

45

Lehideux F. Memoires. P.: Pygmalion, 2001.

1940–1944! Как и в Эльзасе, здесь понадобилось быть завоеванными (и это завоевание, если подводить итоги, оказалось на редкость непродуктивным и самоубийственным) нацистской Германией, отправлявшей молодых жителей Мозеля на верную гибель на русский фронт и ставившей Лотарингию в подчинение гитлеровскому пангерманизму, радикальному и угнетающему, чтобы искоренить впоследствии, начиная с 1945 года (Мец был освобожден только в ноябре 1944 года), ирредентизм, который внедрила в регионе за столетие до того власть Бисмарка, проявившая себя как ученик чародея в грядущих катастрофах: это последнее немецкое завоевание в 1940–1944 годах отмечено in situ [46] созданием, трагического и одновременно народного события, германского общества Лотарингии — Deutsche Volksgemeinschaft in Lothringen — которое позже обрело силу (в июне 1942 года) и несколько недель спустя объявило, что в нем насчитывалось 217 000 членов (конечно, это были фантастические цифры на 700 000 жителей аннексированной территории!). Естественно, за этим последовали массовые исключения и вычеркивания из списков, что не могло не случиться в подобном процессе, во многом напоминающем политическую фикцию. В частности, номинальными лидерами этого Volksgemeinschaft числились скульптор, агроном и почтовый служащий, местные жители или из приграничной области [47] . Настоящим лидером, очевидно, был печально известный Жозеф Бюркель, гаулейтер Вестмарка (Западной Марки), включавшей в себя Саар, часть Палатината и в чисто административном порядке, хотя и в таком порядке это причиняло много вреда, аннексированную часть Лотарингии [48] .

46

Там же. (лат.).

47

Lambert P., Le Maree G. Op. cit. P. 206 sq. В этой работе, «идеологическая» тенденция которой не представляет собой никакой тайны, содержится, тем не менее, крайне интересная информация.

48

«Присоединенная» Лотарингия, и в этом было дополнительное осложнение, была частично затронута странной системой «государство-партия», которая свирепствовала в гитлеровской Германии и завоеванных странах, система, по которой не германское государство, а Нацистская партия (Gauleiter) в принципе управляла на местах. В реальности, региональный гаулайтер Жозеф Бюркель оставался ответственным лицом NSDAP (Нацистской партии) в своем Gau (немецком) Сарр-Палатинате, но он не мог присоединить к этому Gau часть аннексированной Лотарингии. Там Бюркель был всего лишь главой гражданской администрации. Что, конечно, нисколько не было «утешением» для жителей Лотарингии, в любом случае моментально превратившихся в подданных фюрера (Ian Kershaw. Op. cit. P. 476).

Сейчас германоязычное меньшинство в Лотарингии продолжает существовать (хотя и переживает свой закат). Там есть или были местные газеты на Hochdeutsch. Там смешались законный культ маленькой области и преданность и неукоснительное подчинение французской власти. В лице политика Роберта Шумана, наследника двух культур, ностальгия по славным временам счастливо трансформировалась в общеевропейский идеал, способный наконец преодолевать границы.

Шуазёль

Лотарингия подарила Франции Шуазёля: после Филиппа Орлеанского, Флёри и Аржансона, до Мопу, Шуазёль явился как один из тех людей, которыми были отмечены несколько этапов царствования Людовика XV.

Шуазёль был выходцем из лотарингской аристократической семьи, укрепленной родственными связями в соседнем королевстве, и с 1743 года был образцовым офицером во французской армии, а затем послом в Вене и Риме. Его фамилия была Стенвиль; его отметил король и придворные, и летом 1758 года он стал герцогом де Шуазёлем, затем в период с декабря 1758 года и по декабрь 1770 года он играет роль главного министра. Вместе со своим двоюродным братом Шуазёль-Прасленом он занимает солидные посты в управлении иностранными делами, военном ведомстве, флоте. Помимо этого король назначил его правителем Турени и суперинтендантом почтового ведомства. Короче говоря, в течение десятилетия, в 1760-е годы, он во Франции «заправлял всей лавочкой».

Рыжий, не наделенный ни красотой, ни состоянием, он разбогател на подарках от государства, несмотря на то, что тратил деньги на широкую ногу и делал крупные долги; он не признавал жадности, которая для него олицетворяла, как для многих аристократов, один из главных антиобщественных пороков. В этом вопросе Шуазёль был ближе к Фуке, чем к Кольберу. Он принес в свет свой вздернутый нос, живой ум и умение по-настоящему дружить. Без особого труда он по праву своего происхождения, а также благодаря пылкости характера и житейской сметливости приобрел связи в высших кругах. Будучи достаточно язвительным человеком, он сумел понравиться или заставить себя бояться как в салонах, так и при дворе. Благодаря природной непоседливости и знанию всемирной культуры он разбирался в вопросах австрийской монархии, знал немецких князьков, турецкую армию, китайскую архитектуру, фламандскую живопись и английское парковое искусство. Кругозор этого лотарингца был безбрежным! Этот друг философов, нисколько не отличавшийся набожностью, демонстрировал некоторую терпимость по отношению к иноверцам — евреям или протестантам. Грубоватый человек дела, никогда не унывающий любовник, он завоевывал женские сердца в среде аристократок, в отличие от Людовика XV, отдававшего предпочтение кокоткам. Однако Шуазёль, чтобы достичь своей цели в любовных делах, без колебаний сделал свою сестру любовницей Людовика XV и шпионил за своей красавицей-кузиной. В версальских придворных интригах он пользовался поддержкой маркизы де Помпадур, но забыл о ней сразу же после ее смерти. Обычная неблагодарность профессионального политика? К тому лее он сам был на заре своей военной карьеры протеже старого Ноая, который, в свою очередь, в начале своего продвижения появился в качестве сводного племянника и клиента королевской фаворитки Ментенон. От одной маркизы к другой! Шуазёлю было с кого брать пример. Логично, что при своей «заговорщической» или «помпадурской» позиции он противостоял клерикальной группировке, близкой к иезуитам, дофину и его слуге Ла Вогюйону, ответственному за воспитание будущего Людовика XVI. Но этот бывший лотарингец был разносторонним человеком: в армии его очень ценили сначала как офицера рядового состава, а затем как штабного офицера. И однако он никоим образом не был сторонником войны. Проявив себя дипломатом, в чьей политике мешались ловкость и авторитарность, он вырвал у папы Бенедикта XIV, к несказанной своей выгоде, на редкость мягкий по содержанию документ (Ex omnibus), касающийся жестокого конфликта, связанного с антиянсенизмом. Его жена, которую он любил и которой он изменял, была урожденной Кроза. С ее помощью он породнился с финансовыми кругами; его противники, не всегда объективные и добросовестные (он был благородного происхождения), ставят его в один ряд с вымогателями незаконных налогов: если верить пуристам в этом вопросе, то «бочонок для сельдей», даже если он принадлежит жене, «всегда пахнет селедкой», то есть кто не родился благородным, тот им уже никогда не станет.

В старости Шуазёль, лишившийся милостей государя и ставший наполовину физиократом в отставке, откармливал швейцарских коров на лугах Шантелу, совсем не лотарингских. В плане политической экономии он ставил на первый план вопросы торговли, «мягкую торговую политику» на море. Поэтому он пожертвовал интересами Квебека, остававшегося сельским и удаленного от моря, в пользу несущих прибыль интересов экспортеров из Сан-Доминго и рыбаков, ловивших треску на Новой Земле. Он поддерживал таким образом французскую экспансию «на финикийский манер». Он проповедовал националистическое галликанство, полулиберальное, окрашенное злобой, направленной против иезуитов, и симпатиями по отношению к парламенту — в этом его огромное отличие от д'Аржансона, жившего до него, и от Мопу после. Деспотизм, освященный по-французски, в стиле постбарокко или пострококо? Или скорее это был либерализм в манере Генриха IV, Филиппа Орлеанского, Дюбуа… И вот мы уже очень далеко от площади Станислава, a fortiori от Тионвилля и Сент-Авольда!

3. Фландрия

Французская Фландрия, где говорили на фламандском языке, или Вестхук, в Средние века включала в себя владения Байёль, Берг, Бурбур и Кассель. В 1856 году, когда фламандский диалект был в регионе более сильным, чем в наше время, собственно говоря «франко-фламандская» область с административной точки зрения находилась в похожем положении с большей частью округов Дюнкерка и Хазбрука: и та, и другие были расположены к западу от бельгийской границы и к северу от Лилльского округа (в основном франкоязычного). В 1940 году Эмиль Коорнарт, лучший историк этой микропровинции, утверждал, что примерно 150 000 человек там все еще говорили по-фламандски [49] . Вестхук, прежде чем стать таковым, был вначале кельтским, затем галло-романским (в точности как Эльзас). Затем он подвергся глубокому германскому влиянию (или протонидерландскому…) в период с III по V века, и этот процесс полностью завершился во второй половине 1 тысячелетия. Но превратности истории, расслоения и расхождения диалектов привели к тому, что Эльзас примкнул к немецкой общности, затем к французской, не без колебаний между этими двумя сторонами. Вестхук же в наше время в политическом плане, конечно, находится во французских пределах, а в языковом плане он лежит на культурной периферии нидерландского и фламандского сообществ. Если вернуться к более ранним эпохам, можно констатировать, что в период с конца IX века и по 1384 год (начало бургундского владычества) фламандское сообщество, взятое в комплексе, тяготело к различным видам власти: «графской» автономии, созданной на базе говорящей по-фламандски этнической общности, и с другой стороны, на границах проявлялись влияния большие и жадные до завоеваний страны (императорская Германия и Франция Капетингов), которые с юго-востока и с юго-запада показывали свое желание расширить свои владения к северным равнинам.

49

О том, что предшествует, и о том, что следует, см. замечательную работу Coomaert Е. La Flandre francaise de langue flamande. P.: Ed. Ouvrieres, 1970.

Вестхук, скромная часть более обширной территории Фландрии, отвоеванная у моря и польдеризированная [50] , проявил себя как область инициативы и высоких показателей сельскохозяйственного производства с высокой плотностью населения. С первой трети XIV века там начинают свирепствовать крестьянские восстания, направленные против феодалов, и освободительные войны: в то время французы в этом регионе представляются врагами и угнетателями, даже притом, что в это самое время в числе местного населения присутствовало профранцузское меньшинство.

50

осушенная, возделанная.

Можно ли в качестве исходного символа Вестхука XIV века, незадолго до присоединения его к Бургундии, принять такую удивительную личность [51] , как Иоланда де Бар (1326–1395)?

Удивительная судьба этой женщины в своем роде отражает трагедии ее маленькой родины: она была дамой из Касселя, владетельницей Дюнкерка, в восемнадцать лет осталась вдовой с двумя детьми, вновь вышла замуж в 1353 году — за брата Карла Злого, восстановила местный замок Мотт-о-Буа, ее красоту воспел поэт Евстахий Дешан, у нее была вторая резиденция в Париже, на улице Кассет (искаженное «Кассель»?), она то питала вражду к французам, то выступала их союзницей, то же самое по отношению к графу Фландрии; за свою долгую жизнь Иоланда, как о ней рассказывают, отливала фальшивые монеты, бросила в колодец двух каноников и убила третьего (на самом деле он был не кем иным, как головорезом), освободила, а затем бросила в тюрьму своего собственного сына, убила королевского судебного исполнителя и одного рыцаря, несмотря на право на убежище, вытащила из церкви человека, которого приказала умертвить. Трижды папа Римский отлучал ее от Церкви, ее дважды лишали прав на ее земли, Карл V заключил ее в тюрьму, откуда она была освобождена после выплаты выкупа в 18 000 ливров, в самый год ее смерти ее арестовали за долги и она увидела, как ее замок занимают новые бургундские хозяева в 1395 году. И при этом…она присутствовала на мессе каждый день, соблюдала пост по пятницам, жертвовала много денег неимущим девушкам, чтобы они могли выйти замуж, и не меньшие суммы — бедным рабочим, то есть, в общем, «занималась благотворительностью»! Она судила частные конфликты в своих владениях и жаловала привилегии и освободительные уступки жителям Дюнкерка и Касселя. Она была в своем роде примером фламандского феодализма перед лицом первых смутных проявлений, ростков современного государства в области, находившейся в столь раннее время уже на пути современного развития…

51

Ibid. P. 59 sq.

Такой романтический и необыкновенно живописный образ этой неординарной личности представляет нам историк Эмиль Коорнерт, непревзойденный франко-фламандский эрудит, не побоимся тавтологии, из ФФЯ (французской области фламандского языка). В недавно написанной и стоящей внимания диссертации, поддержанной Национальной Школой Хартий, Мишель Бюбенисек предложил внести некоторые поправки по этому вопросу, рассмотреть некоторые нюансы и уточнил ряд моментов. И снова из этого прекрасного анализа перед нами предстает на первый взгляд образ сильной женщины, сравнимый с другими принцессами той эпохи: можно вспомнить Эрменгарду Нарбоннскую, Альенор Аквитанскую, Бланку Наваррскую, Бланку Кастильскую, Маргариту Прованскую. И при этом не забыть о трудностях, стоявших перед женщинами, исполнявшими регентские функции, будь то по праву или фактически. Стремление этих женщин-индивидуалисток к власти, их раннее и трудное вдовство, их сверхчеловеческую энергию (веретено сильнее шпаги!), их «мужскую храбрость и львиное сердце»… Иоланда была «крупным феодалом, увлеченным своими правами и своей властью», помимо этого она была способна из Фландрии и своего графства Бар вести самостоятельную политическую деятельность, но при этом попадала в конфликтные ситуации с крупными государствами — графством Фландрским, гораздо более сильным, чем она, затем с герцогством Бургундским, а в особенности с французским королевством. Ее широкие возможности поглощали и направляли в различные области силы, способные к независимости, при случае воплощенные в Virago [52] , в том благородном значении, которое этому понятию дала эпоха Ренессанса.

52

Virago — девушка или женщина с внешностью и манерами мужчины (фр.).