История регионов Франции

Вероятно, не стоит рисовать картину в слишком черном цвете (возможно, во множестве маленьких городков на мысе Корсика и в прибрежной зоне люди жили очень спокойно). Остров, однако, постепенно становился пороховой бочкой. Поскольку более тяжелым становится налоговый гнет, следует целая серия продовольственных кризисов примерно в 1729–1730 годы, и вот восстание, даже революция, против того, что правдами и неправдами выдавалось за дорогостоящее полновластие генуэзцев. Цивилизационная деятельность, несомненна со стороны Генуи в течение всего века барокко, как это показала диссертация А. М. Грациани; но этот большой город ослабел; он не мог уничтожить ни партикуляризм на острове, ни укротить бешеную оригинальность корсиканских организаций, так непохожих на системы, которые можно было найти в Лигурии или Тоскане. Тем не менее Генуя, еще раз повторим, провела или заставила провести большую работу в своей колонии: посадку деревьев (каштанов, цитрусовых, тутовых деревьев и др.), доступ крестьян к собственности благодаря долгосрочной аренде; раздачу книг для сельскохозяйственного образования, «ввоз» сельскохозяйственных рабочих из Италии, бурный экономический подъем Баланьи, Кастаниккии, области Бастии. Это все, конечно, имело сильное позитивное воздействие, но ни в коей мере не помешало подняться ветру мятежа. В истории есть множество других примеров того, как народы оказывались бесчувственными к «благодеяниям», которыми их пыталось осыпать центральное правительство…

…В самом начале корсиканский мятеж принял форму крестьянской войны, «жакерии» старого режима, направленной против налогов. Мы видели такие примеры в Бретани, Стране басков, Руссильоне и в других местах. Из-за плохого урожая многие люди, обложенные податями, выступили против налогов, которые Генуя подняла, стали нападать на города и прибрежные генуэзские поселения, пытались изгнать с Корсики малочисленных греческих колонистов, вечно служивших козлами отпущения. Это воскрешает в памяти выступление «картузов» или «заколок» против «париков». «Грызущие каштаны» из внутренних областей страны ополчились на приморскую и прибрежную элиту. Однако очень скоро городские верхи, или «principals, в свой черед вступили в игру. Можно подумать, что это была Фронда, начавшаяся как волнения черни и продолжившаяся затем в виде парламентского, дворянского и княжеского восстания. А также можно подумать даже о Французской революции… Итак, монахи поддержали мятежи. Теологи оспаривали генуэзское владычество, руководствуясь томистской теорией (или теорией Фенелона) об общем благе, противоречащей догмам абсолютизма, которые до того развивал Боссюэ. Требования вышли за рамки исключительно народных нужд: люди желали снижения денежного налога и подати на соль, но также требовали официального права на ношение оружия; люди хотели дворянских и баронских титулов для представителей элиты и прекращения дискриминации по отношению к корсиканцам при распределении постов в армии, правосудии, церкви. Наконец, люди просили свободы экспортной торговли сельскохозяйственной продукцией страны с континентом. Все это было вполне обоснованным. В ответ на это на Корсике высадился австрийский экспедиционный корпус, пришедший на помощь своим генуэзским союзникам (лето 1731 года). Последствия этого оказались неожиданными: германское вмешательство несколько умерило требования. Это длилось недолго. После 1733 года вновь вспыхнули выступления против Генуи, тем более что со стороны этого города солдаты были малочисленны, а сборщики налогов вызывали особую ненависть. В итоге Генуя оказалась слишком слаба, чтобы продолжать править. Силы кланов довершили разжигание мятежа. Руководители восстания поставили себя под покровительство Святой Богородицы (Salve Regina) и раздали друг другу громкие титулы — Знаменитейший, Светлость, Королевское высочество. В 1736 году имел место героико-комический и почти карнавальный эпизод с королем Теодором. Он был авантюристом, выходцем из немецкого мелкого дворянства, бывшим пажом «Толстой Мадам» из Пале-Руайяль; затем Теодор примкнул к эмигрантам в Ливорно; он высадился на Корсике и объявил себя королем, пользующимся любовью крестьян. Он назначил канцлера, маршала, казначея, поставив своих людей на эти три главные должности. Подданные нового монарха не всегда были на высоте своего повелителя. Спустя несколько месяцев Теодор покинул Корсику и оставил недавно введенные знамена с головой мавра. Он оставил там несколько друзей, с которыми его связывали ностальгические воспоминания; впоследствии он тщетно пытался вновь высадиться в своем бывшем «королевстве».

От гротеска переходим к серьезным вещам. Между 1738 и 1741 годами произошла первая французская интервенция. В принципе, она была направлена на то, чтобы поддержать законную власть генуэзцев против мятежей; на самом деле, она явилась подготовкой к захвату. С 1735 года французский министр Шовлен планировал все: с помощью системы продажи с правом выкупа в установленные сроки [164] остров должен был попасть в зависимость от королевства Людовика XV. Первое вторжение, таким образом, было совершено под руководством генерала и будущего маршала Майбуа, члена семьи Кольбертид. Он был опытным военным и сыном видного финансиста Демаре и привлек на свою сторону администрацию. Он показал пример (и он тоже) умеренности. Второй французский экспедиционный корпус обосновался на Корсике между 1748 и 1752 годами. Им руководил маркиз де Кюрсей, который принял на себя функции интенданта Старого режима; Кюрсей с переменным успехом поддерживал экономику и культуру; ему удалось составить на побережье и даже в горах «французскую партию», которая заняла конкурирующую позицию по отношению к мощному антигенуэзскому движению, вскоре ставшему паолистским: враги Генуи (и Франции) продолжали сохранять прочные позиции во внутренних районах страны, притом что им не удавалось доминировать в прибрежных городах и приморских крепостях.

164

Положение, по которому сторона (Генуя) могла теоретически оставить за собой право выкупить через некоторое время проданный объект (Корсику), возместив получателю (Франции) основную цену и расходы на получение.

Начиная с 1755 года Паскаль Паоли придал корсиканской «революции» окончательный характер [165] . Восстание так бы и осталось исключительно провинциальным и не заслуживало бы названия революционного движения, если бы герой данного повествования, Ликург из Корта, то есть, короче говоря, Паоли, не придал бы ему особенной славы. И по отцовской, и по материнской линии он происходил из дворянских и «капральских» семей из внутренней части страны, из этой «Кастаниккии», которая долгое время была благоприятно к нему настроена, Паоли был изгнан с Корсики и стал в Неаполе младшим лейтенантом. Он вернулся на родину в 1755 году примерно в тридцатилетием возрасте. Страна требовала лидера!

165

Самая последняя публикация о Паоли — это, что крайне символично, работа о принце Наполеоне: Charles NapoUton Bonaparte et Paoli. P.: Perrin, 2000.

Наш герой предложил в этой роли себя. Его охотно приняли, поскольку вдобавок ко всему его род уже играл свою роль в начале мятежа. Юный руководитель осуществлял синтез: он опирался, как добрый корсиканец, на «principali» и на федерацию, к тому же плохо спаянную, кланов внутренних районов страны. (Ему абсолютно не удалось распространить свое влияние на генуэзские крепости на побережье, которые город-государство крепко держал в своих руках). Он выступил против группировки Матра, с менее антигенуэзским настроем, чем могло показаться; они противостояли ему, как восточная равнина контрастировала с Кастаниккией. Плюс к тому Паоли (в этом еще один секрет его силы) был представителем культуры Просвещения. Он читал или пролистывал Плутарха, Данте, Монтескье… Он создал режим (и был ему предан), который был в принципе представительским или считался таковым. На самом деле, этот режим управлялся им самим и городской верхушкой; и не было случая, чтобы он избирался деревнями или поселениями «пьевами». Но пусть тот, кто никогда не грешил, первым бросит в него камень… Паоли основал также в Корте университет, который иногда называли философским или научным. Но он проявлял себя прежде всего как клерикальный. Ловко манипулируя общественным мнением на Западе, Паоли разыгрывает карту протестантской Европы (Англия, Голландия, Пруссия), затем играет на симпатиях философов (Жан-Жак Руссо), затем на дружбе с Италией; он противодействует таким образом внешним хозяевам или соперникам — Генуе, Франции… Островной лидер был католиком, но демонстрировал при этом некоторую независимость по отношению к Святому Престолу; он хотел представляться «корсиканцем», как сказали бы в других местах, галликанином, если не англиканином. В нем налет Просвещения уравновешивался глубинной клановой сущностью и стремлением вербовать себе сторонников.

Каким бы он ни был блестящим персонажем, Паоли не мог изменить отношения между силами; после нескольких экспедиций Франция добилась от Генуи, во время Версальского договора (1768), чтобы было заключено знаменитое с оглашение о продаже Корсики с правом выкупа в установленные сроки, в соответствии с которым заранее были щедро оплачены переход Корсики под залог к Франции и утрата ее Генуей; денежные суммы стали выплачиваться в виде ежегодных взносов из королевской казны лигурийскому городу. Последний, представлявший собой городскую республику старого образца, обнаружил в итоге свою неспособность укротить население «колонии», которая в нормальной ситуации должна была бы остаться под его властью. За неимением лучшего выхода Генуя сложила с себя обязанности суверена, которые она в предшествующие четыре десятилетия выполняла лишь наполовину; она уступила их в пользу очень близко находившегося национального государства, могущественного, склонного к аннексии и современного: в 1768–1769 годы французский экспедиционный корпус, хорошо слаженный, в конце концов положил конец деятельности паолистов. Войска корсиканского лидера потерпели поражение от французов при Портенуово (1769). Страна попала под власть Версаля. Паоли отправился в изгнание.

В этом человеке, сочетавшем в себе Просвещение, клановую систему и стратегию, родившемся слишком рано на слишком маленьком острове, было что-то от Бонапарта. Он отнял Корсику у Генуи и разорвал связи между островом и полуостровом, он подталкивал свою страну мало-помалу в широко раскрытые объятия Франции. Не значил ли для Корсики переход от итальянского влияния к французскому, что она стала чуть меньше самой собой? Процесс светской канонизации Паскаля Паоли остается открытым. В любом случае, лихорадка антигенуэзских настроений играла решающую роль; островитяне не обязательно стремились к независимости, но они скорее отдали бы себя под власть Испании, Империи или даже Англии, чем остались бы под гнетом (не таким тяжелым, как они это думали?) существующих доныне хозяев.

Начиная с 1768–1769 годов обозначается французское присутствие, вначале в виде репрессивной силы. (И можно с уверенностью сказать, что оно было более репрессивным, чем в Лотарингии, присоединенной несколькими годами раньше). Итак, на Корсике новая власть прибегла или попыталась прибегнуть ко всеобщему запрету на торговлю огнестрельным оружием. Невероятная цифра [166] , нуждающаяся в уточнении: на Корсике в это время имелось якобы 60 000 ружей (то есть, в среднем, ясно, что это составляло бы более одного или даже двух ружей на семью; и это притом что корсиканские семьи были скорее бедными). В реальности же были конфискованы всего лишь 12 000 ружей, когда власти исполняли приказ сверху. Одновременно новая «метрополия» стала проводить достаточно многочисленные полицейские и военные акции; они были нацелены на то, чтобы искоренить бандитизм; также они пытались укротить живое и жестокое сопротивление на местах, которое препятствовало власти, пришедшей с севера и с континента. Пастухи были не единственными, избравшими для себя путь партизанской войны! Население Бонифачо, в свою очередь, цеплялось за свой статус генуэзских подданных. Командующие Марбёф и Нарбонн со своими многочисленными войсками «умиротворяли» население; этим они заслужили то, что в наши дни их позорит островная историография, настроенная резко критически. Моментально потерпели поражение выступления паолистской партии, начавшиеся в 1774 году с заговора (Руссильон, как мы видели, вел себя таким же образом за сто лет до того). Что касалось личной безопасности людей, то тут можно высказаться в пользу французов: число преступлений, кажется, снизилось (возможно, со времен до завоевания), конечно, в течение двух первых десятилетий французского господства по сравнению с очень высокими цифрами начала XVIII века.

166

Эти цифры можно сравнить с современными данными по США: 250 миллионов единиц огнестрельного оружия на количество населения, немного превосходящее эту цифру.

Новые административные структуры, насажденные французской центральной властью, вставшие над кланами, сохранившими свою важную роль, мало отличались от тех, которые уже процветали в других периферийных регионах. В отличие от Руссильона, Корсика стала частью государства, аннексированной во время гораздо более авторитарного периода; итак, многочисленные порядки островного общества были представлены в провинциальной ассамблее; она не имела больших полномочий и впоследствии собиралась менее десяти раз за двадцать лет; тем не менее, она могла выражать жалобы (которые затем доходили до Версаля). Как и в Бретани, постоянная посредническая комиссия обеспечивала деятельность этих так называемых «штатов» в периоды между сессиями; эта комиссия соответствовала старинному местному учреждению бывших Двенадцати благородных, или «Nobles Douze». Над всем этим стояли правитель и интендант с континента; они воплощали собой один военную, другой гражданскую власть, находясь под далекой эгидой, в Версале или Париже, Государственного военного секретариата (на Корсике очень расточительного) и Генерального контролера по финансам.

Французы, более «склонные к ассимиляции» и более открытые в этом отношении, чем бывшие хозяева — генуэзцы, принимали многих представителей корсиканской элиты в судебные органы, в частности, в новый верховный суд, названный «Высшим советом»; он играл роль парламента. Избранные Местные, которых допустили в этот ареопаг, стали работать там плечом к плечу с людьми, только что прибывшими из метрополии, среди которых фигурировали несколько «carpet-baggers», чья репутация оставляла желать лучшего. «Высший совет» выносил приговоры, которые «соответствовали старинным нормам, унаследованным от генуэзского периода»; впоследствии к таким приговорам добавились некоторые нормы французского законодательства [167] . Дворянские титулы (или признание дворянского титула) были пожалованы нескольким тысячам человек, в то время как Генуя показала себя крайне скупой на пожалование титулов или дворянского звания. Старая генуэзская скупость, плохо воспринимаемая на острове. Присвоение французскими властями дворянского титула некоторым семействам не было негативно воспринято на Корсике, поскольку там еще почти не получили распространение антидворянские настроения.

167

Pomponi F. Histoire de la Corse. P.: Hachette, 1979. P. 283.

В 1789 году на местах не было войны против замков; по правде говоря, замков, которые можно было бы разрушить или сжечь, было не так много. По отношению к Церкви французская стратегия была ipso facto [168] галликанской: епископы с континента плечом к плечу с оставшимися корсиканскими прелатами взяли в свои руки контроль над низшим духовенством, которое формировалось из числа местных жителей. Французская стратегия, несмотря на то, что была католической, не лишена была некоторого антиклерикализма, вполне в духе Просвещения и дорогого для администрации, прибывшей из Франции: несколько праздников, бывших нерабочими днями, были отменены, власти старались сократить количество монахов, и наконец, там, как и в других местах, изгоняют иезуитов: корсиканской барочной вере, скопированной с итальянской, досталось в полной мере. Система среднего образования пострадала из-за изгнания добрых отцов, последователей св. Игнатия. Но затем оно вновь в некоторой степени восстановило свой престиж. К молодым островитянам, направлявшимся в учебные заведения в Тоскане и Лигурии, добавился отныне все более и более значительный поток желающих получить образование во Франции: студенты, часто благородного происхождения, ехали учиться на север королевства; юный Наполеон Бонапарт — здесь всего лишь один из примеров, впоследствии ставший знаменитым, тогда как другие так и остались в безвестности.

168

Фактически (лат.).