История религии. Том 1

сфере и масштабу своего выявления" /25/. Правда, в аналогичных опытах Келер

и Иеркс пытались доказать, что шимпанзе и другие антропоиды обладают

мышлением, качественно однородным с человеческим /26/. Но эта позиция

встретила серьезную критику не только со стороны Ладыгиной-Котс, но и со

стороны И. П. Павлова, который доказал близость обезьяньего интеллекта к

интеллекту собаки. Касаясь "неудач" обезьян во время опытов, Павлов писал:

"Надо думать, что к решению той же задачи человек приходит потому, что имеет

общее понятие (Разрядка моя.
– А. М.) о форме, а у обезьян этого, очевидно,

нет. Обезьяна каждый день начинает снова" /27/.

Работая со старожилом московского зоопарка шимпанзе Парисом,

Ладыгина-Котс обратила особое внимание на орудийную деятельность обезьяны.

Эти опыты еще раз подтвердили "отсутствие у шимпанзе способности к

установлению причинно-следственных смысловых связей" /28/.

Замечательно, что в результате опытов среди черт, отмеченных в качестве

специфически человеческих, были выделены воображение, чувство юмора,

стремление к творчеству (рисование).

Русский зоолог Д. Н. Кашкаров совершенно справедливо подчеркивает, что

"разум есть исключительное свойство человека; разум отличает его от

животных. Поэтому совершенно ошибочны представлекия о животных, допускающие

у них способность к рассуждениям. У животных не может быть сознания личности

с ее постоянным интересом к себе, к другим и к организованному обществу"

/29/.

Древние недаром называли человека микрокосмом. Его конструкция как бы

представляет собой высочайший плод эволюции, вместилище всего многообразия

физических, химических и биологических процессов. Но он есть микрокосм еще и

потому, что обладает духовным началом, которое может отображать и познавать

вселенную. "Одна только возможность спросить себя: имеет ли человек душу? -

тем самым доказывает ее существование, так как душа есть не что иное, как

это типично человеческое средоточие, обращенное к бесконечности мира,

способное чувствовать себя в какой-то мере независимым от него, могущее

смотреть на себя со стороны, ставя подобные вопросы", - справедливо замечает

один из современных богословов Жан Обер /30/.

Психическая деятельность животного главным образом отражает запросы его

тела: питания, размножения, самосохранения. Нелепо отрицать, что это

свойственно и человеческой психике. Но есть в существе человека нечто

находящееся в глубоком несоответствии с жизнью тела и даже идущее вразрез с

важнейшими физическими потребностями. Человек не только способен подняться

выше абсолютной зависимости от этих потребностей, но именно в этом

освобождении, в этой власти над собственной психофизической природой

заключена основа истинно человеческого. В известном смысле можно даже

сказать, что человек становится самим собой только при обуздании своей

психофизической природы и господстве над ней. Сознательный героизм,

бескорыстная жажда знания, переживание прекрасного, чувство благоговения и

чувство юмора - все эти проявления внутренней жизни человека стоят выше его

природной сферы. Следовательно, именно одухотворенность создает человека как

такового, и благодаря этому мы можем определить его как "животное,

наделенное духовным началом".

Подобно возникновению жизни, антропогенез был уникальным явлением, и

все современное человечество представляет собой один вид /31/. Однако каким

образом произошел этот качественный скачок, установить едва ли возможно.

По-видимому, эволюция психики не может заполнить пробел между разумом

высшего животного и личностным интеллектом человека. Этот шаг, по верному

замечанию П. Тейяра де Шардена, "должен был совершиться сразу". "Или надо, -

говорит ученый, - сделать мысль невообразимой, отрицая ее психическую

трансцендентность относительно инстинкта, или надо решиться допустить, что

ее появление произошло между двумя индивидами" /32/. Разумеется, развитие

умственной деятельности приматов подготовило среду и условия для этого

переворота. Но дух, самосознание личности как таковые - чудо в мире природы,

и именно они делают человека человеком. Это особенно ясно видно, если

рассмотреть те факторы, которые обычно считают решающими для антропогенеза.

x x x

Согласно одной теории таким фактором явился труд. "Труд создал самого

человека" - гласит знаменитая формула Энгельса /33/. Между тем при ближайшем

рассмотрении оказывается, что труд в смысле проделывания физической работы

свойствен и многим животным. Следовательно, под трудом мы должны понимать

сознательную творческую деятельность, и поэтому сознание, то есть духовное

начало в человеке, оказывается первичным элементом, предшествующим труду

/34/.

"Животное, - утверждает Энгельс, - только пользуется внешней природой и

производит в ней изменения в силу своего присутствия; человек же вносимыми

им изменениями заставляет ее служить своим целям, господствует над ней. Это

является последним существенным отличием человека от остальных животных, и

этим отличием человек опять-таки обязан труду" /35/.

Но здесь возникает порочный круг: ибо если у человека есть свои

сознательные "цели", которым служит его труд, то без этих целей нет и

настоящего труда. В человеческой созидательной деятельности, как справедливо

указывал Маркс, "в конце процесса получается результат, который уже перед

процессом труда (Разрядка моя. - А. М.) имелся идеально, то есть в