История русского романа. Том 1
Шрифт:
Белинский наиболее отчетливо, последовательно и воинственно писал в статьях 40–х годов о смене двух эпох в истории культуры и о столкновении их живых носитетелей. В статье «Русская литература в 1842 году» великий критик говорил о тех двух типах людей (у одного из них «нет никакого порыва к миру идеальному», другой же состоит «только из души и сердца»), [760] которые затем как живые явились в романе Гончарова.
Вскоре в статье «Петербург и Москва» (1844) Белинский вновь возвращается к той же проблеме. Он изображает здесь людей, которые «презирают всем внешним; им давай идею, любовь, дух, а на факты, на мир практический, на будничную сторону жизни они не хотят и смотреть». С другой стороны, Белинский рисует и иной тип «мудрых людей». Они, «кроме фактов и дела, ни о чем знать не хотят, а в идее и духе видят одни мечты». [761] О типе «романтических ленивцев» и «вечно бездеятельных или глуподеятельных мечтателей» Белинский
760
В. Г. Белинский, Полное собрание сочинений, т. VI, Изд. АН СССР, М., 1955, стр. 524.
761
Там же, т. VIII, 1955, стр. 396.
762
Там же, т. IX, 1955, стр. 380.
763
А. Г. Цейтлин. И. А. Гончаров, стр. 63. К аналогичному выводу пришел я Н. К. Пиксанов; см. его статью «Гончаров» в «Истории русской литературы» (т. VIII, ч. 1, 1956, стр. 409).
Столкновение пылкого, романтически настроенного молодого человека с суровым и прозаическим буржуазным миром — сюжет, который получил в романе XIX века общеевропейское распространение, так как он отражал одну из основных закономерностей общественной жизни этого периода. Подобные сюжетные ситуации разрабатывали по — разному и романисты романтического направления, и почти все крупные западноевропейские реалисты, в том числе Бальзак в романе «Утраченные иллюзии» (1837–1843). Гончаров шел в разработке этой сюжетной ситуации своим, особым путем. Он нарисовал картину, характерную для русской общественной жизни 40–х годов, — картину столкновения иллюзий, порожденных дво- рянско — поместным укладом жизни, с чиновно — бюрократическим, деловым Петербургом.
Судя по всему, роман Гончарова «попал в точку», он был воспринят передовыми современниками как высокохудожественный ответ на «злобу дня». В письме к В. П. Боткину от 15–17 марта 1847 года Белинский, сразу же после появления романа Гончарова в «Современнике», писал: «Я уверен, что тебе повесть эта сильно понравится. А какую пользу принесет она обществу! Какой она страшный удар романтизму, мечтательности, сентиментальности, провинциализму». [764]
764
В. Г. Белинский, Полное собрание сочинений, т. XII, 1956, стр. 352.
Актуальность «Обыкновенной истории» заключалась не только в гончаровской критике романтизма. Большую победу Гончаров одержал, изображая и Петра Адуева, представители буржуазно — бюрократического Петербурга, пропагандиста практического взгляда на действительность. [765] В русском романе еще не было подобного героя. Большую смелость, чуткость к жизни, проницательность обнаружил автор «Обыкновенной истории», создавая этот образ. Белинский отметил, что Петр Иваныч — «не абстрактная идея, живое лицо, фигура, нарисованная во весь рост кистью смелою, широкою и верною». [766]
765
И. К. Пиксанов. в своих работах о Гончарове обстоятельно выяснил те жизненные факты, которые наблюдал писатель и которые могли быть использованы им при создании образа Петра Адуева.
766
В. Г. Белинский, Полное собрание сочинений, т. X, 1956, стр. 341.
Существенно, что и здесь, в оценке и освещении этого образа, Гончаров также близок идеям Белинского. В речах Петра Иваныча по многим вопросам жизни, морали и эстетики ощущается отзвук статей Белинского
(а также и В. Н. Майкова). Характерен в этом отношении блестящий, убийственный разбор Петром Иванычем романтического стихотворения младшего Адуева «Отколь порой тоска и горе» (I, 56–58). Петр и Александр являются представителями двух противоположных эстетических воззрений. Одно из них — идеалистическое и романтическое. Оно ставит «певца» над землей, над практическими интересами, над «толпой». «Поэт, — говорит Александр, — заклеймен особенною печатью: в нем таится присутствие высшей силы» (56), он творит свой особый мир. Петр Иваныч этой эстетике противопоставляет иное понимание искусства. Он высоко ставит талант, но считает, что талант подчиняется требованиям материальной
и общественной жизни, должен служить земным интересам, что «поэт не небожитель, а человек» (56).Столь же противоположны и взгляды Петра и Александра на человека, его обязанности, интересы и страсти. Молодой Адуев смотрел на человека как на существо, предназначенное только для любви и дружбы, счастья и семейной жизни. Петр Иваныч считает, что «человек, сверх того, еще и гражданин, имеет какое-нибудь звание, занятие — писатель, что ли, помещик, солдат, чиновник, заводчик… А у тебя всё это заслоняет любовь да дружба… что за Аркадия!» (143). «Колоссальной страсти», поклонником которой был Александр (143), Петр Адуев противопоставляет человеческую страсть, разум, общественные обязанности (143).
Гончаров и Белинский отдают предпочтение «практическим натурам». [767] Гончаров в них видит силу прогресса. В первой части романа он с нескрываемой симпатией отобразил общественный и духовный облик Петра Иваныча. Белинский также сочувственно их характеризует, что было связано с его глубоким пониманием исторической миссии буржуазии в судьбах России и Западной Европы. Но вместе с тем Гончаров (во второй части романа) и его критик видят в буржуазии, в «практических натурах» и другую, отрицательную сторону, свидетельствующую об ограниченности всей их «философии жизни». В статье «Взгляд на русскую литературу 1847 года» Белинский указывал, что Петр Иваныч «эгоист, холоден по натуре, не способен к великодушным движениям». Критик весьма положительно оценивает тот урок, который своим изображением Петра Иваныча (в финале) дал романист людям положительным, представителям здравого смысла. «Видно, — заключал Белинский, — человеку нужно и еще чего-нибудь немножко, кроме здравого смысла». [768]
767
Выражение Белинского в письме к В. П. Боткину от 8 марта 1847 года (Полное собрание сочинений, т. XII, стр. 350).
768
В. Г. Белински й, Полное собрание сочинений, т. X, стр. 342.
Разумеется, было бы неправильным и односторонним считать, что «Обыкновенная история» возникла лишь под влиянием антиромаэтических статей Белинского и Герцена и вообще той литературно — обществен- ной борьбы, которая развернулась против мечтательного романтизма в 40–е годы. Воздействие того и другого оставило определенные и достаточно сильные следы в истории формирования идеологической позиции Гончарова. Но это воздействие не было лишь влиянием, оно падало на благодарную почву, было подготовлено самой жизнью. Писатель имел собственные, далеко идущие счеты с романтизмом. Спор с романтизмом у него начался раньше появления статей Белинского и Герцена, продолжался во всех последующих его произведениях, составлял органическую черту его мировоззрения и общественной позиции. И отношение к роман- тикам — мечтателям у Гончарова 40–х годов своеобразно, оно не вполне совпадало с решительной, непримиримой позицией Белинского.
Как и большинство художников слова 40–х годов, Гончаров шел к реалистическому роману через творческое преодоление романтизма. И здесь важно не только то, что он преодолевал романтическое мироощущение.
Необходимо обратить внимание (как и при исследовании романа Герцена «Кто виноват?») и на другую сторону вопроса. Романтические средства в изображении характеров и обстановки, как увидим ниже, в некоторых случаях плодотворно используются автором в целях реалистического воспроизведения жизни. В этом смысле школа романтизма, которую в молодости прошел Гончаров, была не только объектом его пародий в романе. Она имела и положительное значение в его реалистической системе. На это существенное обстоятельство исследователи романов Гончарова (как и романа Герцена «Кто виноват?») еще не обратили должного внимания.
Полемика Гончарова с романтизмом началась уже в первых его повестях, которые еще не были в целом реалистическими, но сыграли некоторую роль в истории его «самоочищения» от романтизма и в подготовке «Обыкновенной истории». В первой своей шутливо — пародийной повести «домашнего содержания» «Лихая болесть» (1838) Гончаров юмористически пародирует романтическое восприятие прозаических картин природы. Комизм возникает здесь в результате несоответствия сентиментально — романтических восторгов перед воображаемой природой («мрачная, бездна», «величественный холм» и т. п.) действительным картинам природы (холм — «вал, вышиной аршина в полтора», белеющие кости в «бездне» — кости кошек и собак).
В следующей повести из светской жизни «Счастливая ошибка» (1839) дано комическое снижение романтических страстей и чувств. Торже ственно — сентиментальная сцепа примирения Егора Адуева и Елены неожиданно переносится автором в комический план:
«— Я виновата, George! — сказала она тихо… Я люблю вас, как никогда не любила до сих пор… О! если вы простите меня, как я буду уметь любить вас, беречь свое счастие… Вы дали мне урок, научили уважать себя…
— Ни слова более!.. Пощадите меня, Елена! я не перенесу, мне дурно… силы покидают меня! — И сказав это, он тихо опустился подле нее на стул. Елена теперь только угадала ответ и хотела бросить взор на небо, но он встретил потолок, расписанный альфреско… с целым миром мифологических богов. Между ними Амур, казалось, улыбнулся ей и будто хотел опустить из рук миртовый венок на ее голову…» (VII, 458).