История русского романа. Том 1

Когда город был взволнован слухами, а чиновники оказались в состоянии крайнего испуга и начали мысленно перебирать, что собственно может привлечь внимание нового генерал — губернатора, они вспомнили, между прочим, и недавно случившееся происшествие: как «казенные крестьяне сельца Вшивая — спесь, соединившись с таковыми же крестьянами сельца Боровки, Задирайлово — тож, снесли с лица земли будто бы земскую полицию, в лице заседателя, какого-то Дробяжкина…» (194).

Происшествие это не такого рода, чтобы автор мог подробно рассказать о нем: цензурные условия вынуждали его прибегнуть к скороговорке, но суть дела становится всё же ясной читателю. Речь идет как будто о том, что казенные крестьяне убили какого-то заседателя Дробяжкина. Но, оказывается, они снесли с лица земли… земскую полицию; это уже не простое убийство какого-то Дробяжкина, а бунт, и бунт серьезный, если в нем участвовали три деревни. Чтобы дать понять это читателю, Гоголь пишет: «… земскую полицию нашли на дороге, мундир или сертук на земской полиции был хуже тряпки, а уж физиогномии и распознать нельзя было» (194).

Точно так же Гоголь передает и причины бунта. Он как будто говорит о реальных мотивах убийства заседателя Дробяжкина, но автор рассказывает о них так неуверенно, точно он сам сомневается в том, что он пишет; кроме того, автор употребляет при этом такие понятия и выражения, которые явно не идут к делу. Говорили, пишет Гоголь, «что будто земская полиция, т. е. заседатель Дробяжкин, повадился уж чересчур часто ездить в их деревню, что, в иных случаях, стоит повальной горячки, а причина-де та, что земская полиция, имея кое — какие слабости со стороны сердечной, приглядывался на баб и деревенских девок. Наверное, впрочем, неизвестно, хотя в показаниях крестьяне выразились прямо, что земская полиция был-де блудлив, как кошка, и что уже не раз они его оберегали и один раз даже выгнали нагишом из какой-то избы, куда он было забрался». И далее: «Но дело было темно» (194).

Несомненно в этом эпизоде только одно: что три деревни соединились и снесли с лица земскую полицию, которая чинила «несправедливые притеснения мужикам» (194).

Несправедливые притеснения. Вот причина взрыва. Вот что порождает крестьянские бунты. Но это уже большая социально — политическая проблема. И чтобы выразить ее общественное и государственное значение, Гоголь вводит в свою поэму повесть о капитане Копейкине.

Повесть эту рассказывает почтмейстер; это не могло не сказаться на ее стиле: почтмейстер — человек, не лишенный воображения; он может себе представить обстановку действия, которую он по — своему весьма выразительно живописует; он сочувствует капитану Копейкину — человеку из своей или близкой ему среды, но в то же время раболепствует перед высшим начальством. Автор великолепно использует речевую манеру рассказчика, его непрерывные повторения некоторых вводных слов и выражений, чтобы придать повествованию форму сказа, весьма индивидуализированную и тем не менее тесно связанную с общим стилем и тоном всей поэмы. Всё это создает особый колорит и очень ярко выражает подлинный внутренний смысл повести о капитане Копейкине.

Почтмейстер заявляет, что история капитана Копейкина, если ее рассказать, «выйдет презанимательная для какого-нибудь писателя, в некотором роде, целая поэма» (199). И рассказывается она. для того, чтобы окончательно растолковать читателю, что порождает и крестьянские бунты, и разбойничьи шайки, состоящие из тех же крестьян, но только беглых.

Повесть о капитане Копейкине — это прежде всего повесть о попранной справедливости. Несправедливо уже то, что после кампании двенадцатого года «не сделано было насчет раненых никаких, знаете, эдаких распоряжений; этот какой-нибудь инвалидный капитал был уже заведен, можете представить себе, в некотором роде, гораздо после». Капитан Ко- пейкин не мог работать без правой руки, да и содержать его было некому. Он «решился отправиться, судырь мой, в Петербург, чтобы просить государя, не будет ли какой монаршей милости». Но в Петербурге, куда «дотащился он кое-как», ждала его новая несправедливость. В Петербурге— ослепительная роскошь; царская столица — «сказочная Шехере- зада», «Семирамида». «Идешь по улице, а уж нос твой так и слышит, что пахнет тысячами». А Копейкин, хоть он и оказал услуги отечеству, вынужден ютиться в «трактире, за рубль в сутки» (200).

Третья несправедливость ждала его у министра. В первый раз министр велел «понаведаться на днях», и Копейкин вышел от него чуть не в восторге. «Одно то, что удостоился аудиенции, так сказать, с первостатейным вельможею; а другое то, что вот теперь, наконец, решится, в некотором роде, насчет пенсиона» (202). Из этого очевидно, что капитан Копейкин был человек вполне благонамеренный. Он так безусловно верил в начальство, что на радостях даже кутнул. Но никакого пенсиона он не получил, а его настойчивые просьбы привели только к тому, что фельдъегерь препроводил его на место жительства.

На этом, собственно, заканчивается история о том, как капитан Копейкин добивался заслуженного пенсиона и с какими несправедливостями он столкнулся. Но «тут-то, — по словам почтмейстера, — и начинается, можно сказать, нить, завязка романа» (205).

Повесть о капитане Копейкине могла бы перерасти в роман о кровавом возмездии, как неизбежном результате попранной справедливости.

Но в «Мертвых душах» указана только нить, завязка романа. «Итак, куда делся Копейкин, неизвестно; но не прошло, можете представить себе, двух месяцев, как появилась в рязанских лесах шайка разбойников, и атаман-то этой шайки, судырь мой, не кто другой…» (205).

Завязка романа о капитане Копейкине, ставшем атаманом разбойников, представляет собой гоголевскую развязку драмы о противоречиях между обществом и народом, составляющей главное содержание второй половины книги.

Вопрос о крестьянских бунтах, поставленный в начале восьмой главы, получил окончательное решение в десятой. В эпизоде с заседателем Дро- бяжкиным Гоголь выразил мысль, что крестьянские бунты являются результатом несправедливых притеснений. В повести о капитане Копейкине вопрос поставлен и решен шире: попрание справедливости в соци альных отношениях неизбежно влечет за собой кровавое возмездие. Оно может стать катастрофическим.

Когда московская цензура не разрешила печатание «Мертвых душ», Гоголь был потрясен и едва не заболел. В поисках защиты от цензурного произвола он обращается с письмами не только к своим знатным друзьям и знакомым, но и к вельможным сановникам. И вот, наконец, цензор А. В. Никитенко разрешил печатание «Мертвых душ», но изъял повесть о капитане Копейкине. А Гоголь не мог издать «Мертвые души» без этой повести. Поэтому он ее переделывает. О характере своих переделок Гоголь сообщает П. А. Плетневу (10 апреля 1842 года): «Я выбросил весь генералитет, характер Копейкина означил сильнее, так что теперь видно ясно, что он всему причиною сам и что с ним поступили хорошо» (Г, XII, 54).

Как ни переделал Гоголь Копейкина в угоду цензуре, читателю было ясно, что с капитаном поступили плохо. Как ни привередлив и ни скандален стал теперь Копейкин, как бы ни мотивировал он нужду в пенсионе, с ним поступили несправедливо. Это ясно даже из цензурной редакции повести о капитане Копейкине.

Но всё же цензурная редакция повести о капитане Копейкине в известной степени затемняет ее подлинный смысл. Да и вообще весь второй план картины, в центре которой триумф и падение Чичикова, выписав таким тонким пунктиром, что его истинный смысл и его первенствующее значение не воспринимаются читателем в полной мере. Это прекрасно чувствовал Гоголь и поэтому он был недоволен второй половиной своей книги. «Никто не заметил даже, — жаловался он, — что последняя половина книги отработана меньше первой, что в ней великие пропуски, что главные и важные обстоятельства сжаты и сокращены, неважные и побочные распространены, что не столько выступает внутренний дух всего сочинения, сколько мечется в глаза пестрота частей и лоскутность его» (Г, VIII, 288).

12

В повествовательном стиле «Мертвых душ» сочетаются две стихии: юмор и лирика. В этом сочетании были заключены безграничные возможности использования контраста как средства художественной выразительности: лирика Гоголя патетична, проникнута гражданским пафосом, она по самому стилю своему резко противостоит описаниям быта, проникнутым юмором, а юмор основан на контрасте между тем, что должно быть, и тем, что есть. Юмор и лирика в их неразрывной связи как нельзя более соответствовали творческой задаче писателя, его стремлению выразить контрастное содержание: разоблачить дворянское общество как мир мертвых душ и противопоставить ему образ России и русского народа.

Юмор Гоголя обнажает несоответствие между действительностью и ее покровами во всех сферах жизни мертвых душ: в словах и выражениях, в семейной жизни, в понятиях и представлениях о любви, в деловых отношениях.

Пафос «Мертвых душ» гениально раскрыл Белинский. Вывод, сделанный им из первого тома, не был предусмотрен Гоголем и противоречил его идеалу нравственного обновления общества.

Назначение «Мертвых душ» Гоголь разъяснил в самом тексте своей поэмы. Он ввел в нее не одну, а две вставные новеллы: повесть о капитане Копейкине и повесть о Кифе Мокиевиче и его сыне Мокии Кифо- виче. Первая новелла призвана раскрыть авторское понимание внутреннего смысла «Мертвых душ», а вторая — выразить общественное назначение поэмы.