История русского романа. Том 1

Новое понимание проблем национальной самобытности русской жизни и истории, а тем самым и новое понимание задач исторического повествования, продиктованные событиями 1812 года, неизмеримо полнее и глубже выражены Ф. Н. Глинкой в «Письмах к другу» (1816–1817). «Иноземцы с униженною покорностию отпирали богатые замки и приветствовали в роскошных палатах вооруженных грабителей Европы; русский бился до смерти на пороге дымной хижины своей». [117] В этих словах Глинки из его «первого письма» об истории 1812 года выражено уже и декабристское ее понимание, и вставшая перед декабристами проблема специфики русского национального, народного характера. История войны 1812 года мыслится автором теперь как правдивая летопись событий и нелицеприятный суд над ними. Глинка призывает будущего историка держать «на верном счету» не только «благородные порывы» участников и современ

117

Ф. Глинка. Письма к другу, ч. I, СПб., 1816, стр. 7.

¹⁵

ников войны, но и их «мелкие страсти», и, обращаясь к ним, говорит: «… новые, ни лестью, ни порицанием не ослепленные люди, развернув таинственный свиток, заключающий все малейшие оттенки добродетелей и пороков ваших, узнают то, чего не ведали мы, и тогда только каждому из вас назначится приличное и никогда уже неизменное место в бытописании времен». [118] Так, наряду с выявлением народно — патриотического характера Отечественной войны, выдвигается задача и критической оценки, пересмотра лавровых венков, раздаваемых официальной версией. Эта задача в полной мере и была осуществлена Толстым.

118

Там же, стр. 14, 15.

«Письмами русского офицера» открывается серия декабристских «путешествий» и «писем», написанных в конце 10–х и в начале 20–х годов Таковы письма М. Ф. Орлова к Д. П. Бутурлину, не дошедший до нас дневник поездки Г. С. Батенькова из Москвы в Петербург, «Письма к другу в Германию», приписываемые А. Д. Улыбышеву, «Рассуждение о рабстве крестьян» В. Ф. Раевского, «Поездка в Ревель» А. А. Бестужева и некоторые другие произведения декабристской публицистики. [119] Идущее от Радищева критическое, обличительное изображение крепостнических порядков сочетается в этих произведениях с национальной тематикой исторических «воспоминаний», «замечаний», а отчасти и повестей («Марфа Посадница») Карамзина. Однако в целом по своему критическому пафосу и конкретности описаний все же «письма» и «путешествия» декабристов значительно ближе Радищеву, чем Карамзину.

119

См. о них: В. Базанов. Очерки декабристской литературы. Гослитиздат, М., 1953, стр. 78 и сл.

Декабристская эпистолярная литература подготовляла почву для той деформации созданных Карамзиным форм исторического повествования, которые они претерпели в исторических повестях декабристов. Ближе всех к Карамзину остается новесть Ф. Н. Глинки «Зиновий Богдан Хмельницкий, или Освобожденная Малороссия» (1819). Истории в ней, пожалуй, меньше, чем в повестях Карамзина. Но образ Богдана Хмельницкого, пламенного борца за национальную независимость, открывает созданную декабристами галерею образов национально — исторических, гражданственных героев и в какой-то мере соотносится с образом Тараса Бульбы.

Ранняя новгородская повесть А. А. Бестужева «Роман и Ольга» (1821), опираясь в целом на опыт Карамзина, автора «Марфы Посадницы», резко отличается от нее широким использованием фольклорных, былинных мотивов и образов. Последующие исторические повести

А. А. Бестужева, написанные в первой половине 20–х годов на материале ливонской истории, — «Замок Венден» (1821), «Замок Нейгаузен» (1824), «Ревельский турнир» (1824), «Замок Эйзен» (1825) — по своему активноантифеодальному, обличительному и в то же время романтическому характеру выходят за пределы карамзинской традиции, приближаются к историческому роману нового типа, получившему широкое распространение в русской литературе конца 20–30–х годов.

7

Вне сферы влияния Карамзина и в существенно ином направлении развивалась одна из важных линий русской литературы первой четверти

XIX века — нравоописательная сатирическая гроза. Наиболее значительными ее достижениями были романы В. Т. Нарежного (1780–1825).

Силу этого направления, продолжавшего идейно — художественные традиции XVIII века, составляли его несомненный демократизм, внимание к реальному быту, критический, обличительный пафос. В то же время важнейшее завоевание художественной прозы Карамзина — ее психологизм — осталось вне поля зрения Нарежного и других романистов — нраво- описателей начала XIX века.

Важнейшим завоеванием демократической, «низовой» литературы XVIII века было обращение к повседневному быту и нравам русского общества. На этой почве возникают «Пригожая повариха» М. Д. Чулкова, повествовательная проза В. А. Левшина. Параллельно этому на страницах русских журналов, в особенности сатирических, печатается разнообразный и богатейший нравоописательный материал. «Низовая», демократическая проза в различных ее жанрах подготовила появление русского романа нравов XIX века.

Нравоописательные романы В. Т. Нарежного, первый из которых — «Российский Жилблаз» — появился в 1814 году, были во многом промежуточным звеном между нравоописательной прозой XVIII века, с одной стороны, творчеством Гоголя и позднейшим гоголевским направлением, с другой.

Современники Нарежного, как правило, недооценивали значение его романов. Воспитанные на классических, сентиментальных или романтических образцах, они были склонны считать «высокой» литературой, в первую очередь, оду, эпопею, трагедию, сентиментальную повесть, позднее — романтическую поэму. Романы Нарежного с их авантюрной фабулой, вниманием к повседневному «низкому» быту, любовью к гротеску, грубоватыми комическими эпизодами противоречили традиционным нормам классической и романтической эстетики начала XIX века. Лишь поворот русской литературы в 30–40–е годы к реализму и, в особенности, творчество Гоголя позволили критике и историко — литературной науке по достоинству оценить значение Нарежного — романиста. Верная историко- литературная оценка Нарежного была дана впервые В. Г. Белинским. В глазах позднейших поколений Нарежный занял место одного из предшественников Гоголя в истории русской повествовательной прозы.

Нарежный — романист в своем творчестве опирался на наиболее передовые и демократические элементы русской обличительной прозы

XVIII века (журналистика Новикова и Крылова, комедии Фонвизина). В силу этого он занимал оппозиционное положение по отношению к тому дворянскому сентиментализму, который возглавлял Карамзин.

Белинский, относивший победу принципов реализма в русской прозе к 30–м годам, считал, что Нарежный был писателем «с замечательным и оригинальным талантом». [120] Произведения Нарежного «Бурсак» и «Два Ивана, или Страсть к тяжбам» критик назвал «первыми русскими романами», [121] отделив тем самым прозу Нарежного от опытов предшествующих русских романистов.

120

В. Г. Белинский, Полное собрание сочинений, т. IX, Изд. АН СССР, М., 1955, стр. 642.

121

Там же, т. VIII, 1955, стр. 53.

Творчество Нарежного относится ко времени особенно быстрого роста национального самосознания русского народа, вызванного войной 1805–1806 годов с Наполеоном и в особенности Отечественной войной 1812 года. Стремление к народности, характерное для русской литературы первой четверти XIX века, у Нарежного выразилось в обращении к национальным сюжетам, и притом к роману главным образом с тематикой из современной жизни России («Российский Жилблаз»), Кавказа («Черный год, или Горские князья»), Украины («Аристион, или Перевоспитание», «Два Ивана»). Прошлому Украины посвящены два исторических романа Нарежного — «Бурсак» и «Гаркуша, малороссийский разбойник».

Свои общественно — политические и эстетические воззрения Нарежный с достаточной полнотой выразил в «Российском Жилблазе» — первом своем крупном произведении, бывшем заметным явлением на пути к русскому реалистическому роману первой половины XIX века.

В предисловии к «Российскому Жилблазу» Нарежный писал: «Я вывел на показ русским людям русского же человека, считая, что гораздо сходнее принимать участие в делах земляка, нежели иноземца». [122] Избрав своим героем «маленького» человека, мелкопоместного, обнищавшего князя Чистякова, который почти не отличается по материальному достатку от своих крепостных крестьян (их у него всего два человека), Нарежный следовал примеру демократических писателей XVIII века («Пересмешник» и «Пригожая повариха» М. Д. Чулкова, «Несчастный Никанор» анонимного автора и др.). Роман Лесажа «Похождения Жиль Бласа из Сантильяны» (1715–1735), в свою очередь генетически связанный с французским бытовым романом XVII века (Ш. Сорель, П. Скаррон, А. Фюретьер) [123] и вызвавший во всех западноевропейских странах ряд перелицовок и подражаний, помог Нарежному выработать сюжетную схему своего романа, построенного в виде ряда «приключений» героя. Но сам герой Нарежного, много испытавший на своем веку и умудренный житейским опытом — Чистяков, нисколько не похож на веселого, неунывающего, ловкого, смышленого и удачливого пройдоху — героя Лесажа.

122

В. Г. Нарежны й, Избранные сочинения в двух томах, т. I, Гослитиздат, М., 1956, стр. 41. В дальнейшем цитируется это издание.

123

См. об этом: М. П. Алексеев. Бытовой реализм. В кн.: История французской литературы, т. I, Изд. АН СССР, М. — Л, 1946, стр. 388, 396, 403.