История русской литературной критики. Советская и постсоветская эпохи
Шрифт:
Узость смыслового и стилистического спектра приводила к тому, что различные идейные мотивы порождали зачастую сходные политические позиции (скажем, идея сильного советского государства, противостоящего «западным демократиям», в случае консерваторов опиралась прежде всего на историческую фигуру Сталина и риторику классовой борьбы и непримиримости двух политических систем, а в случае с почвенниками — на мифологическую фигуру «русского народа» и риторику национальных духовных основ, «исконно» противостоящих «западным буржуазным ценностям»), С другой стороны, различные политические ориентиры могли сопровождаться совпадениями объектов критики, при том что сама эта критика была по-разному мотивирована (скажем, для почвенников современная западная культура с ее «абстракционизмом» и «джазовой какофонией» противостояла национальной русской культуре, так сказать, по факту происхождения, в силу цивилизационной несовместимости; в то время как для близкого к либеральному «Новому миру» М. Лифшица и входящего в его редакцию литературного критика И. Саца модернизм оказывался объектом критики в связи с его «индивидуализмом», «иррационализмом», «релятивизмом», «мелкобуржуазностью» — иными словами, в связи с его «граничащей с фашизмом реакционностью», получающей соответствующую оценку с позиций советского марксизма [1319] ).
1319
См. прежде всего: Лифшиц М. Почему я не модернист // Литературная газета. 1966. 8 октября; Лифшиц М., Рейнгард Л. Кризис безобразия. От кубизма к поп-арт. М.: Искусство, 1968. Правда, этот антимодернистский марксистский догматизм Лифшица и Саца осуждал даже Твардовский, который в целом не слишком сочувствовал современным художественным экспериментам. Об этом см.: Кондратович А. Новомирский дневник. С. 91, 254–255.
Однако, несмотря
Причин такого затяжного инкубационного периода в развитии национально-патриотического направления несколько. Во-первых, сама национальная идея — несмотря на возвращение к ней еще в середине 1930-х годов и особенно после войны — в советской политической культуре носила определенно двусмысленный характер: она одновременно активно постулировалась и застенчиво маскировалась, очевидно противореча марксистским догмам. Во-вторых, национальная риторика в ее сталинском изводе уже была присвоена советскими ортодоксами, что ставило перед патриотами задачу создания своего собственного «национального стиля». И, наконец, в-третьих, ресурс для этого нового «национального стиля» располагался в более далеком прошлом, нежели у либералов-новомирцев, для которых таким идейным ресурсом являлось ленинское наследие или наследие революционных демократов 1860–1870-х годов. Воскрешая идеи славянофилов 1830–1840-х [1320] (а также — но в скрытом виде — наследие русской религиозной философии начала XX века), неопочвенники 1960-х обратились к поискам наиболее глубинных «духовных истоков» русской культуры, обращаясь к таким более или менее табуированным советской идеологией темам, как «русская идея», «русская духовность» и «русская святость», сильная русская монархия и православие (антисемитизм и ксенофобия в целом, как и многие другие официально «отсутствующие» в советском публичном дискурсе явления, в официальных печатных изданиях, контролировавшихся русскими патриотами, возникали лишь в виде неэксплицированных, но понятных лишь посвященным намеков [1321] ).
1320
См. прошедшую в журнале «Вопросы литературы» и вызвавшую большой резонанс дискуссию о славянофилах: Вопросы литературы. 1969. № 5, 7, 10, 12.
1321
Ср., например, критику видным «молодогвардейским» критиком М. Лобановым песенного творчества Булата Окуджавы и фильма «Женя, Женечка и Катюша» (1967, реж. В. Мотыль), одним из авторов сценария которого он был. Перейдя от непосредственной реакции на фильм к построению обобщенного образа «просвещенного мещанства», у которого «мини-язык, мини-мысль, мини-чувство — все мини. И Родина для них — мини», Лобанов уличает представителей этого типа мещанства в желании «любыми способами войти в „историю литературы“, примазываясь к истории великого народа» (Лобанов М. Просвещенное мещанство // Молодая гвардия. 1968. № 4. С. 296).
Первоначальным номенклатурным инициатором патриотического направления стал ЦК ВЛКСМ под руководством его первого секретаря С. Павлова. Отвечавший за идейную сознательность молодежи ЦК ВЛКСМ включился в литературную полемику, сделав объектом своей критики как молодежную «исповедальную прозу» В. Аксенова, А. Гладилина, В. Войновича и «эстрадную поэзию» Е. Евтушенко, А. Вознесенского, Б. Окуджавы (сконцентрированные вокруг наиболее популярного у читателей журнала «Юность»), так и граждански ориентированную прозу А. Солженицына, А. Яшина, В. Некрасова, определявшую либеральную позицию «Нового мира» [1322] . Однако сам «национальный поворот» середины 1960-х годов не был движением, исключительно инспирированным сверху [1323] . В не меньшей степени он связан с общей для многих потребностью в поиске культурных корней в ситуации набирающего обороты идеологического кризиса и неудовлетворенности «сталинской версией народа и патриотизма» [1324] . Деревенская проза, ставшая литературным ответом на этот растущий социальный запрос, первоначально была связана с «Новым миром» даже в большей степени, чем с «Молодой гвардией» (как журналом, так и издательством), хотя именно вокруг второго журнала с начала 1960-х годов и начинает формироваться круг патриотически настроенных писателей, критиков, художников и ученых. Именно «Молодой гвардии» со второй половины 1960-х удается перехватить инициативу в общественно значимой трактовке тем, связанных с русской национальной культурой, историей, характером, и консолидировать часть интеллигенции на борьбу — а во многом и возглавить ее — за сохранение национального наследия [1325] .
1322
Митрохин Н. Русская партия. Движение русских националистов в СССР. 1953–1985. М.: Новое литературное обозрение, 2003. С. 257.
1323
Одной из важных организационных вех, обозначивших подъем общественного внимания к проблеме национального наследия, стало движение за сохранение и возрождение национальной культуры и создание в 1966 году Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры (ВООПИК). В 1968 году в Новгороде оно проводит большую конференцию с характерным и фрондерским по тому времени названием «Тысячелетние корни русской культуры». В самом журнале «Молодая гвардия» возникла постоянная рубрика «Охрана памятников» (с характерным названием «Берегите святыню нашу!»); в ней известные деятели науки и искусства пытались привлечь общественное внимание к многочисленным случаям государственного небрежения памятниками истории и к примерам их восстановления (как правило, благодаря усилиям неравнодушной общественности).
1324
Синявский А. Русский национализм // Синтаксис. 1989. № 26. С. 106. «Владимирские проселки» и «Матренин двор» против «Кубанских казаков» — так Синявский определяет две версии советского патриотизма. Характерно, что в приводимой Синявским в качестве образцовой оппозиции между сталинской и новой версиями народности значатся «Владимирские проселки» (1957) В. Солоухина и «Матренин двор» (1963) А. Солженицына, рассказ, опубликованный в «Новом мире» и ключевой именно для новомирской позиции.
1325
Идейно и организационно близкими «Молодой гвардии» становятся журнал «Наш современник» (главный редактор которого С. Викулов до 1969 года был заместителем главного редактора «Молодой гвардии»), ряд провинциальных журналов — «Дон», «Север», «Сибирские огни», газеты «Литературная Россия» и «Советская Россия», издательства «Воениздат» и «Московский рабочий».
Если либеральное и консервативное направления общественно-литературной жизни связаны с именами редакторов «Нового мира» и «Октября», действующими и официально признанными писателями А. Твардовским и В. Кочетовым, то за литературной политикой патриотического направления стоял значительно менее известный в широких кругах читающей публики, зато имеющий неформальные связи в аппарате ЦК КПСС и лично приближенный к С. Павлову бывший сотрудник сектора печати ЦК ВЛКСМ А. В. Никонов (1922–1983) [1326] . Никонов, возглавив журнал «Молодая гвардия» в 1963 году и быстро освободившись от либеральных сотрудников редакции (А. Приставкина, В. Амлинского, А. Рекемчука), сформировал круг патриотически и националистически настроенных сотрудников (его заместителями в разное время были С. Викулов, А. Иванов, В. Ганичев, зав. отделом критики В. Петелин, зав. отделом поэзии В. Сорокин, член редколлегии М. Лобанов) и постоянно пишущих для журнала критиков, историков и журналистов (В. Кожинов, В. Чалмаев, В. Цыбин, В. Фирсов, А. Поперечный, С. Семанов и др.) [1327] .
1326
Об А. Никонове и его роли в качестве идеолога русских националистов см.: Митрохин Н. Русская партия. С. 341–356.
1327
Об этом впоследствии вспоминал Г. Гусев (сам входивший в редколлегию журнала): «Для таких авторов, для тех, кто искренне любил Отечество (пусть и не всегда ярко талантливым), двери редакции […] были широко открыты» (Величие и падение «Молодой гвардии» (к 75-летию А. В. Никонова) // Наш современник. 1997. № 9. С. 202). Характерно, что об этом же аспекте — о «литературном качестве» — пишет и постоянный автор «Молодой гвардии» тех лет В. Кожинов: верные идеи сохранения родной культуры и духовных основ народного бытия выражались в журнале в «несовершенных,
даже в неуклюжих формах» (Кожинов В. «Самая большая опасность…» // Наш современник. 1989. № 1. С. 172).То, что «новомирские» критики первоначально принимали за «красно украшенную», исключительно орнаментального характера, архаизированную стилистику публикуемых в «Молодой гвардии» статей, в действительности было необходимой частью становящегося патриотического проекта. Именно язык, точнее — его стилистическая, риторическая инструментовка, использовался в тот момент как один из немногих относительно допустимых способов идеологического размежевания, которые позволяли, не выражая позицию открыто, указать направление, в котором эту позицию можно адекватно реконструировать. Но даже помимо обоснования стилистической идентичности, вписывающей критиков «Молодой гвардии» в генеалогическую линию, уходящую корнями в творчество русских почвенников 1860-х и славянофилов 1830-х годов, сама практикуемая ими пасторально-идиллическая риторика давала возможность замаскировать под видом отвлеченного от времени пейзанского пейзажа вполне оппозиционные идеи. Такова, например, опубликованная еще в 1959 году рецензия В. Чалмаева на сборник рассказов владимирского [1328] писателя С. Никитина «В бессонную ночь» (М., 1959):
1328
Указание на «место прописки» — обязательный атрибут отправляемого «молодогвардейскими» критиками культа «малой Родины»: в их критических откликах будут возникать и «уроженец таежного Красноярского края» В. Астафьев, и «смоленский соловей» М. Исаковский, и «певец владимирского Ополья» В. Солоухин и мн. др.
Весной, когда торопливо схлынут в поймы Оки и Клязьмы недолговечные талые воды, вся лесная Мещера, березовые чащи Владимирского Ополья наполняются приглушенным гудением, глубоким стесненным звоном древесных стволов […] А вот уже жаворонки тревожат, выманивают доброго хозяина в поле, и у бревенчатых конюшен, дурашливо сбившись в кучу и стараясь положить голову на круп друг другу, живым клубком завертелись ошалевшие от свежего воздуха жеребята-двухлетки [1329] .
1329
Чалмаев В. Подарки в дорогу // Молодая гвардия. 1959. № 9. С. 210.
Усыпленный живописной вязью из Клязьмы и Ополья, жаворонков и жеребят, внимательный взгляд цензора не задерживается на фигуре «доброго хозяина», задумчиво глядящего в поля, которые раскинулись за «бревенчатыми конюшнями». Фигура крестьянина-хозяина, которая для «новомирских» критиков Ю. Буртина и И. Виноградова была результатом мучительных идейных поисков, в критическом эссе В. Чалмаева рождается как естественный эффект самого стиля.
Примеров таких, казалось бы, чисто риторических демаршей, когда «маковки церквей» «золотятся» в «малиновом колокольном звоне», не вызывая при этом сомнений в наличии партийного билета у залюбовавшегося этой картиной критика, можно привести очень много [1330] . Например, статья «Наследники народной культуры» В. Ганичева посвящена обоснованию тезиса, что «органической частью ленинского плана строительства нового общества» было бережное отношение к наследию прошлого [1331] . Так что современная прогрессивная молодежь своим искренним интересом к «русской старине» лишь возвращается к изначальной программе советской культурной революции:
1330
Одним из приемов ухода от возможных обвинений в религиозности было перекодирование — о церкви говорили не как о культовом сооружении, но как о «памятнике истории и архитектуры»: «Мы должны встать на борьбу с ханжеским мнением ограниченных людей: будто церкви и другие культовые здания — объекты только религиозного значения…» (Коненков С., Корин П., Леонов Л. Берегите святыню нашу! // Молодая гвардия. 1965. № 5. С. 218).
1331
Ганичев В. Наследники народной культуры // Молодая гвардия. 1968. № 4. С. 284.
Комсомол, молодежь недвусмысленно заявляют о своей позиции, когда берут на себя заботу о величайшем памятнике русской старины, диве-дивном над озером Неро, Ростове Великом, заботливо возрождая седой кремль, возвращая к жизни величественные храмы и громкозвучные колокола.
Переходя к рассказу о схожем опыте реставрации Соловецкого монастыря, Ганичев особо отмечает, как «вкладывали душу в это душевное дело и архангельские комсомольцы» [1332] . Сама инерция стиля с его «душевным делом» и «громкозвучными колоколами» автоматически актуализировала в «душе» «одухотворенного» читателя наверняка забытую самими «архангельскими комсомольцами» внутреннюю форму имени их родного города. В то время как этимологический оксюморон «архангельские комсомольцы», примиряя вроде бы непримиримое, начинал работать на официально исповедуемую неопочвенниками идею преемственности русской-советской истории [1333] .
1332
Там же. С. 286.
1333
Ср.: «Народ понимает, что у него нет никакого иного наследия в мире, чем Россия […] чем та историческая колея, по которой он […] шел от века и идет сейчас к коммунизму» (Чалмаев В. Неизбежное // Молодая гвардия. 1968. № 9. С. 288).
Однако «чувство хозяина», о котором пишут и в «Новом мире», и в «Молодой гвардии», наполняется в том и другом издании принципиально различным содержанием, являясь не более чем омонимическим совпадением. Буртин и Виноградов пишут о необходимости перехода к естественным, с их точки зрения, рыночным, товарно-денежным отношениям между независимыми колхозами (действительно принадлежащими крестьянам) и государством. Тогда как критики «Молодой гвардии», также видя опасность в превращении крестьянина в наемного работника, пекутся не столько о рациональных экономических отношениях (возвращение к которым приведет и к нравственному здоровью деревни), сколько о некой духовной, органической связи крестьянина (то есть «русского человека» как такового) с родной землей. Понятия, которыми оперируют представители патриотического направления («мудрость родной земли», «тайна народа», «чистые зеркала народных идеалов», «великие корни» и «живительные соки» [1334] ), полны мистики и в принципе не предусматривают возможности предметного разговора, делая практически неуязвимыми для внешней критики отвлеченные спекуляции относительно «исконных нравственных ценностей» русского народа. Эти ценности недостижимы в результате рациональной и последовательной деятельности (хотя такая деятельность, скажем идейно грамотное чтение русских классиков и восстановление монастырей, этому способствует). К ним можно только прильнуть, будучи по праву рождения причастным к их безмолвному языку.
1334
Ср.: «…Надо сообща учиться памятливости на великие корни и учить этому прочувствованному и продуктивному сознанию других. И с тех же корней куда богаче станет урожай, и сколько поможет он дальнейшему движению живительных соков в современном народе» («Берегите святыню нашу» // Молодая гвардия. 1968. № 9. С. 256).
В жизни русского крестьянства таились огромные нравственно-этические ценности […] Для многих из нас, родившихся в деревне, отчий край навсегда останется тем пристанищем, где мы лечим душу в трудные минуты жизни […] Здесь прикоснулись мы к тайне народа, к его безмолвной мудрости [1335] .
В попытке противостоять последствиям модернизации советские неопочвенники выстраивали собственную версию отечественной истории. Благодаря задействованной в ней органицистской парадигме, национальной риторике и пафосу континуализации, должны были рассасываться культурно-исторические швы, оставленные несколькими этапами модернизационных преобразований [1336] . Нередуцируемым остатком и бесконечно возобновляемым ресурсом русской национальной культуры представало сильное государство, возглавляемое национальным лидером, способным, войдя в духовный резонанс с «исконными народными ценностями», породить объединяющую нацию идею. Именно это качество русской государственности приобретало трансисторический статус, свободный от классовых и социальных оценок:
1335
Лобанов М. Чтобы победило живое // Молодая гвардия. 1965. № 12. С. 280–281. Идея органического, «почвенного» происхождения национального характера и национальной культуры автоматически делала метафорическую фигуру «родной земли» основополагающей частью патриотической риторики, балансирующей на грани между прямыми (физическими) и метафизическими значениями. Ср.: «Сама влажная земля Новгорода „идеально консервирует“ дерево»; и здесь же: «Бесценна наша земля. Да станет преклонение перед нею по-отечески могучей воспитательной силой!» («Берегите святыню нашу» // Молодая гвардия. 1968. № 9. С. 253).
1336
История представала рекой, течение которой лишено разрывов, способно преодолеть любые препятствия и естественно становится все полноводнее в своем движении от истока к устью. Непосредственным образом такой модели истории служила не знающая «конца и края» река Волга: «Волга повышает свою державную мощь, вольготной походкой русской нестареющей матушки идет в коммунизм» (Коновалов Г. «Думы о Волге» // Молодая гвардия. 1969. № 4. С. 278).