История русской литературы в четырех томах (Том 3)
Шрифт:
Автор "Что делать?" хорошо представлял природу своего таланта, особенности своего творческого метода. Едва начав повествование, Чернышевский решительно провозглашает особую эстетическую позицию рассказчика, его понимание художественности. Он нетерпим к произведениям, построенным на внешних эффектах и далеких от современности. С иронией повествователь ведет разговор с "проницательным читателем" по поводу завязки романа и дальнейшего развития действия. Как будто логическим развитием этой иронии является демонстративное заявление, что у него "нет ни тени художественного таланта". [1]
Сколько споров и недоумений вызвали эти слова! Реакционные критики уже в год появления романа Чернышевского стремились приглушить его революционное звучание, называя произведение слабым в художественном отношении. Советские ученые развеяли
Эстетическое обоснование нового типа художественного мышления связано с именем В. Г. Белинского, который считал, что "теперь самые пределы романа и повести раздвинулись", поэтому роман и повесть "дают полный простор писателю в отношении преобладающего свойства его таланта, характера, вкуса, направления и т. д.". [2] Стремление теоретически осмыслить новые явления искусства, когда "мыслительный элемент <...> слился даже с художественным", [3] было ценнейшим завоеванием эстетики Белинского.
Позицию Белинского, защищавшего право художника "довести ум до поэзии", поддерживал Н. П. Огарев. В предисловии к сборнику "Русская потаенная литература XIX века" Огарев пропагандировал книги, поэтизирующие революционный и научный подвиг. Он считал, что предметом поэзии может быть "философское раздумье", "подвиг Брута, восторг Галилея перед великим открытием", "живая жажда знания", "преданность Ньютона своей задаче" и т. д. [4]
Заявляя, что у него нет "ни тени художественного таланта", рассказчик из "Что делать?" использовал эстетическую терминологию, выработанную еще Белинским. Он рассуждал в духе Белинского, очень хорошо понимая специфику своего таланта: по своей творческой манере он не принадлежал к той группе писателей, к которой принадлежал Гончаров, "талант чисто художественный". Здесь явный намек на то, что по своей манере он ближе к Герцену, а главные силы последнего, по мнению Белинского, - "не в творчестве, не в художественности, а в мысли, глубоко прочувствованной, вполне сознанной и развитой. Могущество этой мысли - главная сила его таланта; художественная манера схватывать верно явления действительности - второстепенная, вспомогательная сила его таланта". [5] Такие таланты для него так же естественны, как и таланты "чисто художественные".
После такой классификации Белинского понятно, почему рассказчик из романа "Что делать?" заявлял, что у него нет "ни тени художественного таланта". Поэтому понятна настойчивость и последовательность Чернышевского в употреблении этой терминологии: мы ее найдем и в первоначальной редакции романа, и в предисловии к "Повестям в повести". А ранние высказывания Чернышевского о двух типах писателя относятся еще к 1857 г. В статье "Лессинг" он объясняет тип творческого мышления немецкого просветителя, отличного от байроновского или шекспировского: творчество Лессинга, по его мнению, действует "не самопроизвольно, как у Шекспира или в народной поэзии, а только по внушению и под влиянием обсуждающего ума" (IV, 99).
Отмежевываясь от писателей, далеких от него по своей творческой манере, рассказчик Чернышевского, однако, считает плодотворным свой путь эстетического освоения действительности. Он знает свое место в литературе и с достоинством объясняет "добрейшей публике", что "все достоинства повести даны ей только ее истинностью <...> с прославленными же сочинениями твоих знаменитых писателей ты смело ставь наряду мой рассказ по достоинству исполнения, ставь даже выше их - не ошибешься! В нем все-таки больше художественности, чем в них; можешь быть спокойна на этот счет" (XI, 11).
В предисловии к "Повестям в повести" (вариант 10 октября 1863 г.) писатель гордо заявляет: "Я пишу романы, как тот мастеровой бьет камни на шоссе: для денег исполняет работу, требуемую общественной пользою. Я знаю, что искры поэзии брызжут при этой работе: кто работает с любовью, тот вносит поэзию во всякую работу, тем более в поэтическую <...> успеху моих романов не мог бы помешать и Гоголь. Я был бы очень заметен и при Диккенсе. Потому я с радостью вижу и теперь, как радовался этому прежде, что в некоторых молодых писателях есть сильный талант. Они мне не соперники <...> Моя карьера, как романиста, не та. Они - сами по себе, я - сам по себе. То люди одной карьеры с Диккенсом, Жоржем Зандом. Я хотел. идти по такой карьере, как Годвин.
Чтобы испытать свои силы, Годвин вздумал написать роман без любви. Это замечательный роман. Он читается с таким интересом, как самые роскошные произведения Жоржа Занда. Это "Калеб Вилльямс"" (XII, 682-683).Привлекая имя Годвина, Чернышевский несомненно в это время думал о Герцене, художнике-мыслителе, таком же, как и он, по деспотической воле правительства, "государственном преступнике": "Очень может быть, что у меня перед глазами, как человек одной со мной карьеры, не один Годвин, а и еще кто-нибудь, сильнее Годвина. Говорить об этом - неудобно. Не для моего самолюбия, а потому, что это больше дело истории, чем современности. Но вы можете быть уверены, что я вполне понимаю то, что пишу" (XII, 684).
У Белинского рельефно намечены две разновидности романистов, представляющих разные типы художественного мышления: герценовская и гончаровская. И у Чернышевского в конце концов намечена та же типология: с одной стороны, Годвин, олицетворяющий "логическое" начало в искусстве, и с другой - Жорж Санд, в "роскошных произведениях" которой преобладает творческая фантазия. Таким образом, своими романами, создаваемыми в Петропавловской крепости, Чернышевский намеревался продолжать традиции интеллектуального романа Герцена.
Разумеется, рационализм, логическое начало в произведениях новых романных жанров не имело ничего общего с холодной рассудочностью и не отрицало законов искусства. Новый тип художественного мышления содействовал воплощению гармонического слияния политики, науки и поэзии, "поэзии мысли" с "поэзией сердца". [6]
Таким образом, роман Чернышевского по праву можно соотнести с такими выдающимися, эпохальными явлениями мировой литературы, какими были на Западе интеллектуальные социально-философские произведения Вольтера и Годвина, а в России - Герцена. Его творчество - звено в цепи таких форм художественного сознания, как герценовское, щедринское, где главную роль играет группирующее, оценивающее, анализирующее и синтезирующее сознание, не только не скрывающее этой своей работы, а заставляющее переживать эстетически его активность и преодолевать "бессознательность" в восприятии противоречий жизни.
Чернышевский был подготовлен к осуществлению новых творческих принципов на писательском поприще глубоким эстетическим обоснованием литературы как "учебника жизни", а творческого метода романиста - как сочетания таланта с "живым сердцем" и "с мыслью, дающею силу и смысл таланту, дающею жизнь и красоту его произведениям" (II, 303). Он уже имел писательский опыт, оформляя в университетские годы свой дневник (продолженный в Саратове в 1852-1953 гг.) и первые, оставшиеся незаконченными, повести: "Пониманье", "Рассуждение о воспитании" ("История Жозефины"), "Теория и практика". Нельзя не учитывать огромную литературную практику Чернышевского на посту ведущего публициста и литературного критика "Современника", в ходе которой налаживались знакомые затем по роману "Что делать?" контакты его с читателем-другом и апробировались разные варианты авторской полемики с "проницательным читателем" (введение литературной маски автора-рассказчика, использование в полемическом диалоге большого набора стилистических средств "атаки" - иронии, сарказма, гротеска и т. д.).
Создателем "Что делать?" стал выдаюшийся революционер, мыслитель и практик русского освободительного движения, человек с богатым внутренним миром. Великое произведение было порождено яркой личностью. Мировоззрение, нравственный облик Чернышевского сейчас широко известны современному читателю по его дневникам, письмам, публицистике. Мы знаем его юношеское признание в том, что он будет "непременно участвовать" в крестьянском "бунте" ("Это непременно будет. Нужно только одну искру, чтобы поджечь все это" - I, 418). Чернышевский не преуменьшал трудностей революционной борьбы ("Исторический путь - не тротуар Невского проспекта" - VII, 923) и, когда эти трудности возникали, мужественно выдерживал испытания - испытания арестом и тюрьмой, длительной "комедией" суда, а потом унизительной "гражданской казнью". В этих условиях работа в Петропавловской крепости над романом "Что делать?", а после его окончания - над повестью "Алферьев" и романом "Повести в повести" была ярким выражением физической и духовной стойкости человека, с честью преодолевшего жизненные невзгоды и вышедшего ил них нравственным победителем.