История русской литературы в четырех томах (Том 3)
Шрифт:
Благодаря этому двойственному освещению почти всякой сцены в сатирических произведениях Лескова слово повествователя в контексте его рассказа сплошь и рядом становится "коварным", лукавым, "двуголосым" (термин М. Бахтина). Эти живые переливы тональности повествования особенно значительны в поздних рассказах Лескова при описании видных русских владык, за импозантностью облика которых, медлительностью движений, тихой ровностью голоса ("тихоструй"!) неожиданно обнаруживаются непозволительная для духовного пастыря косность души, притупленность этического инстинкта, привычка к недостойной спекуляции высокими евангельскими речениями ("Инженеры-бессребреники", "Человек на часах").
Сам Лесков ценил эту присущую многим его произведениям "тихую язвительность", которую не всегда улавливала современная ему критика, слишком доверяясь
Существенна в сатире Лескова и роль многообразно обыгрываемых в его произведениях бытовых "мелочей". С этой точки зрения знаменательно название хроники "Мелочи архиерейской жизни", как бы указывающее на тот особый "строительный материал", который привлекает писатель, - бытовой анекдот, малая подробность, житейский случай. "Человек же, как известно, наилучше познается в мелочах" (6, 502), - прямо декларирует здесь Лесков принцип своей поэтики, который восходит к стилю повестей Гоголя.
Недостаточно учитывая эстетическое преображение этого эмпирического материала в художественной системе лесковских рассказов и хроник, современная писателю критика часто упрекала его в мелочно-анекдотическом характере его обличений. Однако сам Лесков не принимал этих укоризн. Проясняя особенность собственной сатирической манеры, он в одном из рассказов называет свою сатиру "ухой без рыбы" ("Уха без рыбы", 1886), но тут же заявляет, что и таким образом приготовленная уха может быть вкусна и навариста. "Секрет" ее приготовления, очевидно, в отборе и компановке "мелочей", которые при всей своей внешней незначительности и идеологической нейтральности оказываются достаточно целенаправленными. Постепенно они завладевают вниманием читателя и весьма активно способствуют верному пониманию самых существенных сторон представленных в произведениях явлений действительности.
Во многом благодаря именно таким "безобидным" мелочам при чтении хроники "Смех и горе" становится очевидным, что в пореформенной России все не на своем месте: "голубые купидоны" (жандармские офицеры), вместо того чтобы охранять государственный порядок, в целях собственного преуспеяния шантажируют обывателей, боевой генерал пускается в мелочное соперничество с дворянским предводителем, "просветители" насаждают образование "взятками", уездный философ выступает в роли станового, бестрепетно обирающего бедняков. Так по-своему Лесков разрабатывает здесь близкую ему и не раз используемую им в его сочинениях мысль Гоголя о том, что каждый должен найти свое истинное призвание и служить добру на своем месте, в своей должности, как бы скромна она ни была. [13]
В "Мелочах архиерейской жизни" именно через призму крайне непритязательных в своем содержании бытовых анекдотов проявляется вся мера бездуховности существования тех "князей церкви", кто по самой своей высокой должности обязан сохранять в душе стремление к высшему идеалу.
Анекдот именно потому столь охотно используется писателем, что он по своей природе призван в наиболее зримой и конкретной форме раскрывать алогизм явлений действительности, о которых идет речь. Он дорог Лескову как один из наиболее свободных от субъективизма способов отражения действительности. В нем происходит как бы ее самораскрытие в неожиданной ситуации, действии, слове, выдающем то, что до поры до времени скрывалось за благовидной внешностью.
Одной из важных особенностей поэтики Лескова-сатирика является также подвижность художественных акцентов при обрисовке лиц и событий, подрывающая обычную иерархию главного и второстепенного и подчас кардинально преобразующая общий смысл изображаемого.
Писатель как бы использует прием некоего фотоэффекта: на его "снимках с натуры" вначале, как это бывает при проявлении, резко проступают фигуры первого плана, окруженные традиционным ореолом своей значительности, а затем незаметно "прорабатываются" лица и вещи второго плана, которые, как это потом обнаружится, таят в себе большой подвох для изображения первых и могут в один прекрасный момент вызвать существенную
деформацию их первоначальных контуров.Так, в упомянутом выше сказе о Левше вслед за кульминационной сценой царской аудиенции, во время которой простой тульский мастеровой был удостоен необыкновенной монаршей милости - Николай похвалил и облобызал Левшу, непосредственно следует "проходная" жанровая сцена проводов его в Англию. Ее суматошная скоропалительность вдруг рикошетом высвечивает обманчивый, призрачный характер того "возвышения" героя, которое имело место в предыдущем эпизоде. В шуме и суете вокруг подкованной блохи сам Левша уже почти забыт. Его ничем не одаряют за его замечательную работу, наскоро обмывают во "всенародных банях", одевают в случайный кафтан с плеча придворного певчего, "дабы похож*3 было, будто и на нем какой-нибудь жалованный чин есть" (7, 47), поят на дорогу чаем и с тем и везут в Лондон. По дороге он только время от времени туже перепоясывается ремнем, "чтобы кишки не тряслись".
В свете этих бытовых подробностей проявленное было к нему высочайшее внимание представляется очень кратковременным, эфемерным, а поцелуй царя выглядит только красивым жестом, нимало не упрочившим жизненное благополучие Левши, которому, как и раньше, грозит преждевременная гибель. Так создаваемые Лесковым в его сатирических произведениях внешне монументальные образы оказываются вдруг образами-перевертышами.
"Коварная" манера Лескова, присущая ему "тихая язвительность" при внешней безобидности и благодушии таили в себе большие возможности обличения русской действительности. Тем не менее отрицание в его сатире обычно не принимает категорических и абсолютных форм. Не случайно сам писатель часто говорил о ее "незлобивости", а однажды повторил парадоксальное определение, которое дал ей Катков в ту пору, когда в его журнале печаталась сатирическая хроника "Смех и горе", - "добрая сатира" (11, 385). Разумеется, это определение нельзя принимать в его буквальном значении, однако вряд ли стоит безапелляционно отвергать эту формулу, как это в большинстве случаев делают современные исследователи. [14]
Очевидно, этот особый тон сатиры Лескова связан с характером его общего миросозерцания. Несмотря на все "терзательные" впечатления, которыми одаряет его русская действительность, Лесков не теряет веры в благую природу человека, в потаенные возможности русской жизни, в будущее страны.
С горечью изображая в своих произведениях всевозможные "бетизы" (глупости) реакции, в атмосфере которой люди "оболваниваются" и превращаются в "безнатурных дураков" ("Смех и горе", "Заячий ремиз"), Лесков по-прежнему разделяет мысль китайского "царя мудрости" Куп-цзы, что ""в каждом сердце еще есть добро - стоит только, чтобы люди увидали на пожаре ребенка в пламени, и все пожелают, чтобы он был спасен". Я это понял, - замечает он, и исповедую и благодаря этому действительно находил теплые углы в холодных сердцах и освещал их" (10, 451).
Современный ему мир русской жизни он воспринимает не столько в раздирающих его социально-исторических противоречиях, сколько в его целостности, не отделяя себя от действительности, изобилующей веселыми и горькими "сюрпризами" и несообразностями. Писателя не покидает чувство глубокой сопричастности миру национальной русской жизни, в котором оп не перестает ощущать некое родовое единство, восходящее к далекой эпохе "твердых" былинных и сказочных времен.
По справедливому замечанию М. Горького о Лескове, "в душе этого человека странно соединялись уверенность и сомнение, идеализм и скептицизм". [15] Поэтому и в позднем творчестве писателя, пронизанном сатирическими тенденциями, большое место занимают поиски характеров, в наибольшей степени воплощающих собой созидательные, жизнетворческие возможности русского человека. С наибольшей непосредственностью эти поиски проявились в цикле рассказов Лескова о "праведниках".
6
В рассказах о "праведниках" главное внимание Лескова сосредоточено на людях, которые и в самых неблагоприятных жизненных обстоятельствах способны сохранить свою духовную самобытность, независимость характера, а главное активно творить добро, вступая в неравный поединок с общим порядком вещей.
В предисловии к циклу Лесков прямо противополагает свой замысел - найти в русской жизни тех праведных, без которых "несть граду стояния", безотрадно скептическому настроению, которое порой охватывало его самого.