История русской литературы XIX века. Часть 3: 1870-1890 годы
Шрифт:
Однако центральным персонажем драмы является знатный римлянин, эпикуреец Люций; в его характере в наибольшей степени проявлен дух Рима. Специально заостренная ситуация (герои обречены на смерть) позволяет выявить человеческую сущность героев, но Майков, следуя исторической правде, еще более обостряет действие, он проводит каждого из героев через выбор смерти: согласно приказу Нерона, они должны самостоятельно уйти из жизни. Финал жизни Сенеки и Лукана одинаков, они смиряются со своей участью, принимают яд и тихо уходят из жизни. Люций же выбирает особый путь. Подобно героям "Пира во время чумы" Пушкина, он устраивает
Несколько голосов
За то, что душит…Циник
И давит нас!…Все (кроме Люция)
И давит нас!…Люций
Все пьют! Невыносимо!…Циник (ответный тост)
Граждане Рима! Теперь позвольте, пью за вас! За вас, сынов достойных Брута! Вот он, вот статуя его! Брут! С пьедестала своего Воззри и радуйся! Минута Ей-ей торжественна! Ура Вам, мужи чести и добра!В авторском комментарии по поводу той сцены Майков писал: "По поводу этого тоста некоторые мне замечали, что никакое общество не может так глубоко пасть, чтобы принять его. Оставляя отвечать за меня Тацита и Светония, я напомню только одно: что это то самое общество, которое перенесло, например, назначение лошади Гелиогабаловой в сенаторы. Со стороны лучших людей протест был один: самоубийство".
Глубокий кризис языческого мира подтвержден выбранной темой – темой смерти, точнее, самоубийства героев. Видя глубину развращенности государства, Люций восклицает: "о Рим, о, Рим! Нет! Жить нельзя!" Но оказывается, что в этом умирающем, порочном мире, в котором жить нельзя, рождаются и растут новые силы, способные его возродить, но уже в новых формах. Среди друзей Люция появляются двое христиан – Лида и Марцелл. Но Люций не может отрешиться от старых представлений, он находится во власти предубеждений, твердо укоренившихся понятий старого Рима, ему важно "быть в глазах его героем". Он полон аристократической спеси и считает только патрициев солью земли ("…солнце озаряет верхушки гор…"). Люций не может встать на одну доску с рабом, гордость, развитый ум настоящего римлянина не позволяют ему понять христиан. Желая убедить друга, Лида и Марцелл показывают герою римские катакомбы:
Под старым Римом, Рим уж новый Преобразить его готовый, Во всеоружии стоит! Там нет рабов! Там нет богатых! Там друг пред другом все равны! Там нет презренных и проклятых! Там падшие обновлены!Но Люций не может преодолеть своих предубеждений, его позиция трагична, но она заслуживает уважения. Если первоначальные причины, по которым герой не может принять христианство, – разум и гордость, то затем появляются и другие причины: это чувство исторической сопричастности Люция со старым миром:
И ты, ты смеешь отказаться Ото всего, чем ты с пелен, Вспоен и вскормлен! Оторваться Ото всего, с чем ты рожден!Люций любит свой мир, гордится его прошлым,
надеется на его будущее, но не может представить будущее Рима принципиально иным – христианским. Заканчивает свою жизнь Люций словами: "Кто прав из нас… другие скажут! Нам не узнать уж… никогда!" Но то, что выглядит неразрешимым вопросом для Люция и формально представлено как открытый финал, разрешено и в истории, и в сознании читателя, и в сознании автора. Христианский мир, которого так бежал Люций, победил.Античность в лирической драме представлена не в изящном, антологическом стиле, а становится предметом религиозно-философских, исторических размышлений. Не случайно среди действующих лиц драмы самые разнообразные философы – Сенека, Лукан, эпикуреец Люций, скептик, циник, неоднократно упоминается Платон, переданы ранние христианские воззрения. История в произведениях представлена достоверно и точно, каждый фрагмент текста может сопровождаться подробными историческими комментариями. Майковым нарисован старый, умирающий мир и новый, только родившийся. Острая переломная эпоха, трагичность человека, живущего в переходное время, нарисованы поэтом, и это роднит произведение Майкова с трагедиями Пушкина ("Борис Годунов, "Маленькие трагедии"), но, в отличие от своего гениального предшественника, Майков дает лишь иллюзию незавершенности, открытости финала, в действительности позиция его проявлена четко. Новое историческое время (1850–1860) требовало определенности мировоззренческих позиций. Темой произведения стала поздняя античность, но в то же время драма оказывается чрезвычайно актуальной в 1860-е годы – предреформенные и пореформенные. Уход одного мира, начало новой эпохи, невозможность многих увидеть ростки нового в настоящем, трагичность судеб людей, живущих в переломное время, мечта о возрождении духовной жизни, о христианском мире – эти черты присущи и эпохе 1860-х годов.
Трагедия "Два мира"
В 1871 г. поэт вновь обращается к полюбившейся ему теме в трагедии "Два мира". Во вступлении к трагедии он писал: "В "Смерти Люция" – герой-эпикуреец; но мне этого показалось мало. Герой должен был вмещать все, что древний мир произвел великого и прекрасного: великий римский патриот, могучий духом и воплотивший в себе всю прелесть и все изящество греческой образованности". Более сложная задача стояла перед художником и в осмыслении христианского мира, "не только в отвеченном представлении, а в живых осмысленных образах, в отдельных личностях".
"Какое-то внутреннее неудовлетворенное чувство не давало мне успокоиться, и я не пропускал ничего, что могло познакомить меня ближе с Духом, образом и историей первых христиан, главное, почерпая сведения уже не из вторых и третьих рук, а ища прямо в литературе, во главе которой стоит Святое Евангелие. Так мало-помалу без ведома для меня самого, с какою целью я это делаю, у меня накопился материал…"
Общий план трагедии "Два мира" таков: произведение состоит из трех частей (или актов); первая часть – из двух сцен – "преддверие христианскому миру и преддверие миру языческому"; вторая часть – вводит "в самый христианский мир, имевший свой центр в Риме, в катакомбах"; третья часть – пир Деция, явление к нему друзей, христиан Марцелла и Лиды, и смерть его.
Майков избирает для своей драмы вольную форму, которую критики, да и сам поэт определил и как лирическую трагедию. "Всякая драма, трагедия занимается лицами, требует героев; и тут есть два героя: Деций и Лида; но узел, связывающий отношения этих лиц, захватывает столько других лиц и узлов, в трагедии так много эпизодов, рассказов, побочных маленьких драм, что она обращается из трагедии лиц в трагедию людских масс, именно – массы христиан и массы язычников" – писал Н. Н. Страхов в статье "Внутренний смысл поэмы "Два мира" и внешняя ее форма". Майков рисует пеструю, мозаичную картину, в которой яркими штрихами нарисованы христианский и языческий миры; "…нам следовало бы задаться не вопросом, – продолжает критик, – что тут изображено, а, наоборот, вопросом, что не изображено. С одной стороны, сенаторы, временщики, философы, гетеры, разврат, рабство, эгоизм, жестокость, ненависть; с другой стороны – рабы, дети, матери, раскаявшиеся грешники и грешницы, любовь, смирение, прощение, самоотвержение". Христианский мир представлен множеством разнообразных лиц, это греки – Дидима, Главк, Миниппа, римляне – Лида, Марцелл, варвары – Дак и Гет, сириец – Иов и другие. Но при всем различии в судьбах и характерах в этих героях есть нечто общее – это любовь, смирение, ожидание второго пришествия Христа, готовность принять мученическую смерть за веру, т. е. поэтом нарисованы ведущие черты ранних христиан. Существенным является и то, что среди персонажей-христиан нет главных лиц, так как, согласно Писанию, "и последние бывают первыми". В трагедии Майков намечает основные типы христиан, в которых, как в зародыше, проявляются черты будущего католического и православного мировоззрения и которые воплощают разнообразные типы святости.
Римлянин Марцелл, прообраз папы, представляет "разумное" начало в христианстве, в его мировоззрении начало научно-богословского направления христианского учения, которое в дальнейшем скажется в деятельности блаженного Августина.
Грек Главк – "поэт, певец", не знавший "страстям… преграды с детских лет" и преображенный любовью к женщине, воспринимает христианское учение с его поэтической стороны, и его можно считать предшественником поэта христианства Иоанна Дамаскина.
Сириец Иов, бывший когда-то царем, ныне раб, ясновидец, в наибольшей степени одарен мистическим пониманием мира, вера дана ему "по откровению". Его сопровождают видения, он прислушивается к внушениям свыше. Эти черты проявятся в таких христианских подвижниках-мистиках, как в Ефреме Сирине, в Макарии Египетском, в Кирилле Александрийском и в самом апостоле Павле – бывшем гонителе христиан и обращенном по "откровению свыше".