История русской литературы XIX века. В 3 ч. Ч. 1 (1795—1830)

Пора и мне... пируйте, о друзья!

Предчувствую отрадное свиданье;

Запомните ж поэта предсказанье:

Промчится год, и с вами снова я,

Исполнится завет моих мечтаний;

Промчится год, и я явлюся к вам!

С этими и другими ликующими строками стихотворения «19 октября» перекликаются строки гимна «Вакхическая песня».

«Вакхическая песня» ¹⁰⁰ (1825). Пушкин следует традициям гимнового искусства античной поэзии. Гимну предшествует ночное молчание, которое прерывается с восходом солнца. Молчание нарушает вопрос: «Что смолкнул веселия глас?» Вакхическая песнь — торжественная песнь, и Пушкин широко пользуется восклицаниями, архаизмами, славянизмами («Да здравствуют нежные девы И жены, любившие нас!», «Да здравствуют музы, да здравствует разум!» ¹⁰¹ ). В стихотворении совершенно отсутствуют повествовательные интонации. Вакхическая песнь — ликующая, энергичная песнь. Пушкин достигает этого впечатления побудительными, повелительными, императивными формами глаголов («Раздайтесь», «наливайте», « бросайте », « подымем », « содвинем », « Ты, солнце святое, гори!»). Вакхический пир — это мир вина, любви и веселья, символизирующих свободу чувств и наслаждение ими. Он и начинается с прославления земных, чувственных радостей. Но вакхический пир этим не ограничивается. Затем настает очередь разума, мудрости, творчества. Пушкин движется от полноты чувств и удовольствий к познанию и интеллектуальному постижению их, в конечном итоге — к истине. При этом «музы» и «разум» поняты как синонимы, потому что поэзия рождается солнцем ума и наполнена божественным светом ¹⁰² .

Вместе с тем в стихотворении есть характерное противопоставление «ложной мудрости» «солнцу бессмертному ума»; «лампады» ¹⁰³ , символизирующей тусклый свет в ночи, яркому дневному светилу, при котором «лампада» меркнет, и ее свет становится невидимым. Разницу между «ложной мудростью» и мудростью подлинной, между истиной мнимой и настоящей, между бездарной и талантливой поэзией может установить, проливая на них свет, только ум, разум, который сам становится «солнцем бессмертным». Поэтому стихотворение заканчивается чрезвычайно обобщенным и энергичным призывом: «Да здравствует солнце, да скроется тьма!», в котором «тьма» — символ зла, неправды, глупости, а «солнце» — добра, истины, ума, поэзии, творчества, познания ¹⁰⁴ .

Жизненно-творческая позиция Пушкина в Михайловском отличается мужественностью, убеждением в несокрушимости духа и непременном преодолении в конце концов всех преград. Даже физическая гибель и поэтическое забвение не могут помешать поэту исполнить его истинное призвание — возглашать истины и быть самим собой. Характерна в этом отношении историческая элегия «Андрей Шенье».

«Андрей Шенье» (1825). В судьбе французского поэта времени Великой французской революции Пушкин нашел много сходного со своей судьбой, но стихотворение не является простой аллегорией. Пушкину был важен исторический образ Шенье, и он внимательно изучил его произведения, сосредоточившись, в основном, на одах и элегиях и оставив в стороне самую ценимую им часть творчества — эклоги, идиллии, антологическую лирику. Это нужно было для того, чтобы оттенить политический и творческий облик Шенье.

Жанр элегии восходит к историческим элегиям Батюшкова, в частности к элегии «Умирающий Тасс» И у Пушкина и у Батюшкова герои изображены накануне смерти. Однако их переживания различны: Тасс завершил свой жизненный и поэтический путь великим поэтом. Шенье казнен в тот момент, когда полон жизни и когда его поэтический дар не раскрылся. Он может рассчитывать не на память человечества, а только на память верных и близких друзей. Отсюда вырастает тема несбывшихся и погибших надежд, звучащая особенно остро. Ее автобиографический подтекст очевиден: Пушкину было 26 лет, и он только приступал к воплощению обширных творческих планов.

Свою близость к Шенье Пушкин объяснил общим для них поэтическим даром, который по своей природе исконно свободен. При этом свобода понимается широко — и как политическая, и как нравственная.

Для того чтобы воссоздать конкретный образ Шенье, Пушкин обращается к центральному событию эпохи — Великой французской революции, воспетой Шенье и предавшей его казни после того, как она уничтожила свободу. Шенье, не смирившийся с изменой революции своим прежним лозунгам, являет собой для Пушкина образец и пример поведения в отличие от другого поэта — Овидия, молившего о прощении императора Августа. Причину стойкости и мужества своего и Шенье Пушкин усматривает в непреклонности характера и в высоком понимании поэтического призвания. Пушкин прославил в Шенье «гордое презренье», считая его и своей заслугой.

По мысли Пушкина, жертва, принесенная Шенье на алтарь свободы, которая дороже жизни, оправдана. Но самая глубокая печаль связана с погубленным и не раскрывшимся в своей полноте поэтическим даром. Поэтому стихотворение заканчивается на скорбной элегической ноте:

Плачь, муза, плачь!..

Мужественно-торжественный тон, в котором написана историческая элегия, свидетельствует о подъеме духа Пушкина, о неуступчивости поэта и о намерении вынести ссылку достойно. Пушкин не падает духом. Это заметно даже в тех стихотворениях, которые по своей тематике должны были настроить поэта на печальный лад. К таким стихотворениям принадлежит любовная элегия «Под небом голубым страны своей родной...», посвященная памяти Амалии Ризнич.

«Под небом голубым страны своей родной...» (1826). Стихотворение свидетельствует о том, насколько в последние годы пребывания в Михайловском южный период творчества был уже далек Пушкину по своему жизненно-содержательному наполнению. На Юге Пушкин пережил страстное увлечение Амалией Ризнич. И вот теперь, в северной ссылке, он узнал о смерти своей бывшей возлюбленной. Тема смерти и памяти всегда волновала Пушкина и вызывала традиционный для элегической поэзии печальный, грустный настрой. И сейчас смерть могла бы всколыхнуть воспоминания о протекшей любви и завершиться признанием в том, что она не угаснет, а останется в душе. Так было в стихотворениях «Сожженное письмо», «Храни меня, мой талисман...» и других, так будет и потом в поэтических признаниях Пушкина. Но в этой элегии Пушкин, исполненный бодрого духа, словно бы удивлялся тому, что смерть Ризнич не воскрешает остроты былых переживаний, что он не может грустить, не может побороть равнодушия. Причина, вероятно, в полном несовпадении и несовместимости в ту пору ликующего чувства жизни с переживанием смерти. Это удивление Пушкина неожиданностью своей реакции и выражено в стихотворении в форме элегического раздумья. Здесь наглядно видно, что элегия теперь значит не столько жанр, сколько устойчивый эмоциональный настрой, который этим жанром был некогда задан. Жанр — это уже не система определенных, но исчезнувших признаков, правил и приличий, а тональность переживания и воспроизводящий ее стиль.

Пушкин, как это следует из элегии, уже «забыл» Ризнич, его любовь уже умерла. Но если она умерла, то, может быть, ее не было вовсе? Или она и связанные с ней «безумство» и «мученье» были самообманом и только казались истинными? ¹⁰⁵ Может быть, поэтому Пушкин тепло и сочувственно говорит о страданиях Ризнич и «равнодушно» о своей любви? Так или иначе, смерть провела черту, которую невозможно перейти:

Но недоступная черта меж нами есть.

Напрасно чувство возбуждал я:

Из равнодушных уст я слышал смерти весть И равнодушно ей внимал я.

Поэт не скрывает от себя жестокой и суровой правды, будучи предельно искренен и правдив. Надо было иметь смелость, чтобы отважиться на признание, которое многими могло быть встречено с недоумением и нравственным осуждением:

Где муки, где любовь? Увы, в душе моей Для бедной, легковерной тени,

Для сладкой памяти невозвратимых дней Не нахожу ни слов, ни пени.

«Под небом голубым страны своей родной...» — элегия, в которой нет элегического чувства: Пушкин не опечален ни кончиной Ризнич, ни своим равнодушным отношением к смерти возлюбленной. Единственное, что позволяет считать стихотворение элегией, — интонация глубокого раздумья.

Мысль о черте, незримо разъединяющей влюбленных, которую невозможно перейти, есть и в стихотворении «К***» («Я помню чудное мгновенье...»), но в этом послании жизнь ликует и бьется через край.

«К***» («Я помню чудное мгновенье...») (1825). В шесть строф Пушкин вместил целую историю встреч и разлук с А.П. Керн. Сначала (первые две строфы) — мимолетная встреча, потом (следующие две строфы) — унылая жизнь в заточении, когда лирический герой «забыл» «голос нежный» (это и есть роковая черта) и затворничество протекало

Без божества, без вдохновенья,

Без слез, без жизни, без любви.

И, наконец, последние две строфы — пробужденье души, упоенье творчеством, жизнью, наслаждение красотой, увенчанные любовью:

И сердце бьется в упоенье,

И для него воскресли вновь И божество, и вдохновенье,

И жизнь, и слезы, и любовь.

Стихотворение «К***» — не только мадригал (комплиментарное любовное стихотворение, признание в любви) очаровательной женщине, чьей красотой Пушкин был восхищен. Оно написано не только о любви, хотя любовь для Пушкина — одно из самых сильных человеческих чувств, овладевающих, как и поэзия, творчество, всем существом человека. Недаром любовь и поэзия, по Пушкину, родные сестры. Нет сомнения, что любовная тема, как и тема красоты, — важнейшие. При этом облик женщины, воплощающей идеал прекрасного, предельно обобщен: «гений чистой красоты», «голос нежный», «милые черты», «небесные черты». Пушкин стремился нарисовать совершенный образ женской красоты. И все-таки сказать, что стихотворение «К***» о красоте и любви, — значит сказать мало.