Контекст

Вот серое дерево. Небо течет в землю по фибрам его — в остатке ссохшиеся небеса, а почва пьяна. Украденный мир ввинчивается в жгуты корней, сжатый до зелени. Краткий миг свободы вихрем рвется из нас, через кровь Парок и далее.

Sammanhang

Se det graa tradet. Himlen runnit genom dess fibrer ned i jorden — bara en skrumpen sky ar kvar nar jorden druckit. Stulen rymd vrides i flatverket av rotter, tvinnas till gronska. — De korta ogonblicken av frihet stiger ur oss, virvlar genom parcernas blod och vidare.

Аллегро

Я играю Гайдна после тяжкого дня, ощущая простое тепло в руках. Клавиши вожделеют. Мягкие молоточки бьют. Звук зеленый, наполненный постоянством жизни. Звуки говорят, что свобода все-таки существует, что некто все же не платит кесарю дань. Я опускаю руки в мои гайдн-карманы, притворяюсь человеком, смотрящим на мир легко. Я поднимаю гайдн-флаг — это означает: «Мы желаем мира, но не сдадимся!». Музыка — это стеклянный дом на склоне, по которому летят камни, катятся камни. Камни катятся сквозь, но каждая клетка остается неизменной, неповрежденной.

Портрет с комментариями

Вот портрет моего знакомца за столом. На столе — газета. Глаза из-под очков смотрят спокойно. Костюм отстиран до блеска хвойного леса. Это лицо бледно и сделано как бы наполовину, но внушает доверие. По этой причине можно, не сомневаясь, находиться с ним рядом, что от несчастного случая не спасает. Богатство отца было естественным, как роса на рассвете, но в доме никто не чувствовал себя безопасно. Казалось, что странные мысли ворвались сюда среди ночи… Большая грязная бабочка — эта газета — стул, стол и лицо расслаблены, отдыхают. Жизнь как бы застыла в больших кристаллах. Позволь ей там оставаться, пока не прикажут иначе. Это — нечто, где я — отдыхаю. Это есть. Но портрет не ощущает ничего, и потому живет это и существует… Что я такое? Лишь изредка и давно я приближался на миг к тому, что я есть, что я есть, что я есть. Но в минуту догадки я вновь исчезал. Появлялась дыра, сквозь которую я падал, как Алиса сквозь кроличью нору.

История шкипера

Есть бесснежные дни, когда море сродни гористой местности, скрывающейся в сером оперении, лишь изредка — синева, чаще — волны, как бледная рысь, тщетно пытаются удержаться в прибрежной гальке. В такой день из глубин поднимаются затонувшие корабли и ищут своих владельцев, рассевшихся среди городской суеты, и утонувшие моряки дуют в сторону береговой полосы, синеющей тоньше, чем дым из трубки. На севере живет настоящая рысь, с заточенными когтями и мечтательными глазами. На севере, где день обитает в провале независимо от времени суток. Там единственный выживший восседает у печи северного сияния и слушает эти замерзшие насмерть мелодии.

Романские арки

В сумраке громоздкой романской церкви толпились туристы. Арка за аркой — никакого обзора. Дрожащее пламя нескольких свечей. Безликий Ангел обнял меня и прошептал через все тело: «Не стыдись, что ты человек, гордись! Внутри тебя открывается арка за аркой бесконечно. Ты никогда не завершишься, так это есть и будет». Я ослеп от слез и меня вынесло на разогретую солнцем пьяццу вместе с мистером и миссис Джонс, господином Танакой и синьорой Саббатини и внутри каждого из них открывалась арка за аркой, бесконечно.

Утренние птицы

Я бужу свой авто, ветровое стекло которого припорошено пыльцой. Надеваю солнцезащитные очки. Затихает пение птиц. В это же время некто другой покупает газету в киоске у ЖД-вокзала, рядом — большой товарный вагон, весь красный от ржавчины, стоит, мерцая на солнце. Здесь не сыщешь пустого места… Прямо сквозь весеннее тепло — холодный коридор, по которому некто проходит, спеша, рассказывая, как его оболгали все, включая начальство. Через заднюю дверь в пейзаж влетает сорока черно-белая, птица Хели. И угольно-черный дрозд, который снует взад-вперед, пока все вокруг не превратится в рисунок углем, все, кроме этой белой одежды на веревке с выстиранным бельем: хор Палестрины.

Здесь не сыщешь пустого места…

Прекрасно чувствовать, как мое стихотворение расширяется, в то время как сам я съеживаюсь. Оно растет, оно занимает мое место. Вытесняет меня. Оно выталкивает меня из гнезда. Стихотворение готово.

Медленная музыка

Здание закрыто. Солнце проникает через проемы окон и нагревает столешницы письменных столов, достаточно крепких, чтобы выдержать груз человеческих судеб. В этот день мы гуляем на широком пологом склоне. Многие одеты в темную одежду. Можно стоять на солнце, щуриться и чувствовать медленное дуновение вперед. Я слишком редко прихожу к воде. Но сейчас я здесь, среди больших камней с мирными спинами. Камней, медленно возвращающихся из волн.

Огненные каракули

В эти мрачные месяцы жизнь моя вспыхивала только в минуты любви. Так мигающий огонек светлячка позволяет проследить его путь в ночи посреди олив. В эти мрачные месяцы душа моя сидела сгорбленная и безжизненная, а тело шло прямиком к тебе. Ночное небо мычало. Мы воровски доили космос и выжили.

Eldklotter

Under de dystra manaderna gnistrade mitt liv till bara nar jag alskade med dig. Som eldflugan tands och slocknar, tands och slocknar — glimtvis kan man folja dess vag i nattmorket mellan olivtraden. Under de dystra manaderna satt sjalen hopsjunken och livlos men kroppengick raka vagen till dig. Natthimlen ramade. Vi tjuvmjolkade kosmos och overlevde.