История Советского Союза. 1917-1991

Общинная система землевладения, хотя и обеспечивала подстраховку в трудные времена, имела реальные экономические недостатки. Все сельчане были вынуждены принимать безопасные, но примитивные и непродуктивные формы ведения сельского хозяйства: открытую трехпольную систему с нарезанными наделами. В то время как крестьянское население очень быстро росило — примерно с 55 миллионов в 1863 году до 82 миллионов в 1897 году, — мир на деле затруднял внедрение улучшенного семенного фонда, удобрений или механизмов и препятствовал улучшению почвы, поскольку обработчики земли никогда не знали, не заберут ли у них их надел и не передадут ли его кому-нибудь другому.

Низкая продуктивность сельского хозяйства лишь отчасти была следствием общинного землепользования. В какой-то степени это было также и результатом низкого уровня урбанизации. В тех местах, где, как в большинстве районов Западной Европы, существовала плотная сеть городов и развитых коммуникаций между ними, существовал рынок, готовый к приему разнообразных видов сельскохозяйственной продукции. В России этому требованию отвечали лишь районы близ Санкт-Петербурга и Москвы. На прочих обширных пространствах главных сельскохозяйственных районов России крестьяне скребли землю деревянными плугами, выращивали рожь и овес и жили на диете из “щей да каши”, как гласит народная поговорка. На сторону же продавали они чрезвычайно мало и только в том случае, если их к этому вынуждала экономическая необходимость.

Поэтому, хотя картина и менялась от области к области, кажется достаточно ясным, что большинство крестьян были бедны, в неурожайные годы жили под угрозой голода, и положение становилось все хуже. В 1890 году более 60 процентов крестьян, призванных в армию, были признаны негодными к военной службе по причине плохого здоровья — и это произошло до голода 1891 года.

Сами крестьяне считали, что причины этого очевидны: им нужно было больше земли и они имели на нее право. В полях соседей-помещиков они видели свое потенциальное спасение. Но это было иллюзией: общая площадь крестьянского землевладения почти в три раза превышала поместные землевладения, поэтому простая экспроприация чужой собственности проблемы не решила бы. Но в 1905 году крестьяне были убеждены, что это не так и что их жалобы справедливы. Действуя сообща, по решению всего мира, они стали брать дело в собственные руки, захватывая поместья и изгоняя помещиков. Правительству понадобилось много времени, чтобы навести порядок.

В действительности простого решения российской аграрной проблемы не существовало, что подтверждает позднейший опыт развитых стран. Только терпеливое совмещение усовершенствованного землевладения и методов ведения сельского хозяйства с постепенным развитием торговли и промышленности в государстве может в конце концов привести деревню к процветанию. Но миф о том, что такое простое решение существует и что крестьяне имеют естественное право на всю землю, был наиболее взрывоопасным фактором в российской политике в последние годы царского правления.

Петр Столыпин, бывший премьер-министром с 1906 по 1911 год, попытался начать такой процесс постепенного улучшения ситуации, дав крестьянским хозяйствам право выходить из общины, обустраиваться самостоятельно и огораживать свой участок земли. После многообещающего старта эта программа была резко прервана войной и революцией.

Российские рабочие, другой важный фактор революционного восстания 1905 года, были также чрезмерно беспокойны по сравнению со своими западноевропейскими коллегами. Возможно, это обусловлено их необычайно тесной связью с землей. По реформе 1861 года крестьянин, отправившийся в город на постоянную работу, по-прежнему числился в своей общине и по закону оставался крестьянином. Его семья по-прежнему платила там налоги, и он, как правило, регулярно посылал им деньги, чтобы помочь с этим справиться; вероятно, праздновать Рождество или Пасху он возвращался в семью или же поздним летом приезжал помочь с урожаем. Некоторые рабочие, особенно занятые на строительстве или транспорте, организовались в ремесленные кооперативы, или артели, которые берут свое начало в сельской жизни; иногда их можно было встретить и в тяжелой промышленности. Частные фабрики нередко укрепляли связи с деревней, набирая основную массу рабочей силы в одной конкретной области, сами же рабочие часто организовывали землячества, чтобы держаться друг друга и своей родной деревни.

По сравнению с рабочими, жившими в городах на протяжении одного или более поколений, эти “крестьяне-рабочие” оказывались необычайно склонны к беспокойству во времена кризисов. Это могло объясняться отчасти тем, что их право на землевладение в деревне давало им нечто вроде опоры, а следовательно, и повышенное ощущение безопасности. Отчасти же это можно объяснить и тем, что в отсутствие легальных профсоюзных организаций в городах традиция совместных действий была гораздо сильнее в сельской местности. В их случае также многие отрицательные факторы, возникшие в городе: перенаселенность, дороговизна, условия труда и давление со стороны мастеров — накладывались на обиды, вынесенные ими еще из деревни. Как утверждает Р.Е. Джонсон, один из последних исследователей этой проблемы, “наложение сельских и городских раздражителей и пристрастий способствует созданию особенно взрывоопасной смеси”.

В любом случае опыт 1905 года показал, что российские рабочие во времена кризиса оказались необычайно способны к созданию своих собственных институтов. Фактор, вызвавший взрыв беспокойства в этом году, был по иронии судьбы создан отцом Гапоном, священником, который хотел спасти монархию. В воскресенье, 9 января, в столице России Санкт-Петербурге он повел за собой огромную демонстрацию, несущую иконы и портреты царя. Люди должны были дойти до Зимнего дворца с петицией, включающей требования прожиточного минимума и гражданских прав. Войска, выведенные на улицы города, при виде толпы запаниковали и открыли огонь; почти две сотни человек были убиты и гораздо больше ранено. Этот инцидент, вошедший в историю под названием Кровавое воскресенье, имел драматические последствия: больше, чем что-либо другое, он подорвал бытующий в народе образ великодушного царя-батюшки. Это способствовало снятию внутренних ограничений, которые ранее мешали крестьянам взять отправление закона в свои руки. И, конечно же, это послужило вкладом в нарастающую волну забастовок, демонстраций, а порой и беспорядков, захлестнувшую промышленные города России. Рабочие тогда впервые учредили профсоюзные организации, с большой неохотой узаконенные правительством. Они также создали советы рабочих депутатов. Возникнув как забастовочные комитеты, избранные на рабочих местах, часто эти органы временно выполняли функции местного правительства в городах, где обычная администрация была парализована забастовками. Они также вступали в переговоры с работодателями и правительством. Короче говоря, они приобрели краткий, но насыщенный опыт самоуправления, незабываемый для рабочих, которым никогда прежде не позволялось организовываться ради защиты своих собственных интересов.

Массовые народные волнения дали слою специалистов и интеллигенции возможность выставить свои требования о выборном парламенте или даже конституционном собрании, чтобы определить будущую форму правления России. Были сформированы политические партии, из которых наиболее влиятельными стали конституционные демократы (или сокращенно кадеты), возглавляемые профессором истории Московского университета П.Н. Милюковым. В качестве идеала они выдвигали конституционную монархию по британской модели или даже парламентскую республику, как во Франции.

В конце концов перед лицом всеобщей забастовки царь Николай II с неохотой уступил многим требованиям кадетов. В Октябрьском манифесте 1905 года он обещал отныне соблюдение гражданских прав всех граждан, дал согласие на созыв парламента — Думы, которую следовало избрать путем непрямых, но достаточно представительных выборов. В ее уставе было письменно предусмотрено, что “без [ее] согласия не действует ни один закон”. Эта уступка избавила Николая II от прямой оппозиции либералов, после чего он смог отдать приказ полиции и армии, которые остались почти полностью лояльными, разгромить рабочее и крестьянское движение.

В течение нескольких лет своего существования Дума подвергалась давлению со стороны правительства, а порой просто игнорировалась им; причем дважды была целиком распущена. Тем не менее само ее существование сильно изменило политическую жизнь. Ее выборные ассамблеи оставались для рабочего класса и крестьянства своего рода минимальным средоточием политического образования и активности даже в то время, когда правительство пыталось отказаться от некоторых из своих уступок 1905 года. А с другой стороны, одновременное существование относительно свободной прессы означало, что читающая публика (в то время очень быстро увеличивающаяся) получала несравнимо больше информации о политических событиях, чем когда-либо прежде. Все это, в сочетании с быстро растущей грамотностью, с горьким политическим опытом 1905 года и со все ускоряющимися социальными и экономическими изменениями, было потенциально крайне взрывоопасно.

Вдобавок царское самодержавие было втянуто в самую гущу первой мировой войны. Глобальные войны, конечно же, увеличивают все ставки во внутренней политике, поскольку на карту поставлено само выживание. Кроме того, правительству удалось переиграть Думу, которая проявила себя осторожной и временами чрезмерно критичной, в то время как пресса, несмотря на цензуру военного времени, оставалась более свободной, чем когда-либо до 1905 года. Вопрос о том, смогла ли бы выжить конституционная монархия, созданная октябрьским манифестом, если бы не война, — остается открытым. Несомненно то, что война пришлась на самый сложный для нее момент: когда она еще полностью не утвердилась в глазах общества, но уже тем не менее страдала от того, что подвергалась жестокой критике, которую сделали возможной гражданские свободы. Кровавое воскресенье подорвало авторитет царя. Его положение теперь еще больше расшатывалось слухами, — распространявшимися прессой,