История Советского Союза. 1917-1991
Шрифт:
Третье направление в диссидентском движении было представлено русскими националистами, или неославянофилами. Американский специалист по этому направлению Джон Данлоп назвал их возрожденцами. Они надеялись возродить русскую национальность на основе возврата к православию и старой русской культуре, разрушенной или подорванной первоначально интернационалистски настроенными большевиками. Важнейшим выразителем подобных взглядов был Александр Солженицын, который совершенно недвусмысленно обрисовал основные с точки зрения этого движения проблемы в опубликованном на Западе в 1974 г. “Письме к советскому руководству”. Солженицын утверждал, что демография, культура и духовность русского народа разрушаются сверхиндустриализацией, колхозным сельским хозяйством, официальным атеизмом и слишком большой вовлеченностью в международные дела. Солженицын предлагал покончить с последним явлением и высвободившиеся силы направить на национальное возрождение — это необходимым образом предполагало предоставление прочим народам СССР права идти собственной дорогой. Для возрождения страны Солженицын
На Западе диссидентский русский национализм часто путали с другим течением, которое было более приемлемым для правящих кругов СССР. Его можно назвать “национал-большевизмом”. По духу оно не было религиозным (но не обязательно глубоко враждебным религии). Представители этого направления считали русских великим народом в военном и политическом смысле, народом, который обладает естественным правом доминировать среди народов меньших и слабейших, и потому считали необходимым развитие российской тяжелой промышленности и продолжение традиционной политики приоритетов в военной сфере. Они считали марксистско-ленинскую идеологию вполне допустимой, поскольку именно она помогла России стать великой державой, но отвергали ее интернационалистские черты и в принципе были готовы со временем отбросить ее вообще, если бы она оказалась несовместимой с положением России. Эта точка зрения подчас в большей или меньшей степени смыкалась с антисемитизмом и, разумеется, своих сторонников имела большей частью в Вооруженных силах и среди областных партийных секретарей. Время от времени она получала значительную опору в каком-либо из официальных журналов.
Однако русский национализм всегда уравновешивался в высшем партийном руководстве и КГБ группой деятелей, среди которых большим влиянием пользовались руководители союзных республик, приверженцы многонационального имперского мировоззрения и выразители международных интересов Советского Союза в качестве великой державы, чье население было чрезвычайно разнообразным в экономическом, этническом и культурном отношении.
Разумеется, власти вовсе не собирались давать возможность диссидентам различных направлений свободно выражать свои мнения. Но процесс Синявского и Даниэля показал, что в рамках нового законодательства осуществлять репрессии было уже непросто. В 1967 г. Семичастного, на котором лежала вся полнота ответственности за проведение этого процесса, на посту председателя КГБ сменил Ю.В. Андропов, ранее возглавлявший Международный отдел ЦК и отвечавший за отношения с прочими социалистическими странами. Это был первый случай, когда крупный деятель партии был поставлен во главе службы безопасности. Таким образом завершился процесс, начало которому положила смерть Сталина: слияние партии и КГБ, когда в итоге они стали двумя отделениями одной и той же организации.
Для облегчения репрессий против диссидентов уже в 1966 г. в Уголовный кодекс были введены новые статьи. Одна предусматривала наказание за “нарушение общественного порядка”, что могло означать участие в демонстрациях. Другая — за “распространение слухов, порочащих советский политический и общественный строй”. Таким образом, инкриминирование антисоветских намерений, как это было в случае Синявского и Даниэля, было уже необязательно. Но в то же время могли возникнуть и трудности для обвинения, если защита была в состоянии доказать, что “слухи” соответствовали действительности. Несомненно, этот фактор, в числе других, заставлял диссидентов в их заявлениях строго придерживаться фактов.
Однако в целом властям было проще по мере возможности избегать судебных процессов и использовать против диссидентов более широкий набор репрессивных мер, а подчас и простых угроз. Поскольку многие из них были писателями, учеными или студентами, власти свободно могли приостановить продвижение протестующего по службе, лишить возможности защитить диссертацию или опубликовать книгу. Тем, кто был членами партии, профессиональных или творческих союзов, можно было объявить выговоры разной степени строгости, вплоть до исключения. Могли и выгнать с работы. Так, в ответ на протесты по поводу суда над Гинзбургом и Галансковым секретариат московского отделения Союза писателей объявил, что ввиду политической безответственности, проявившейся в подписании разного рода заявлений и писем, которые своей формой и содержанием дискредитируют советские законы и авторитет советских правоохранительных органов, а также игнорируют тот факт, что эти документы могут быть использованы буржуазной пропагандой во враждебных Советскому Союзу и советской литературе целях, к лицам, повинным в подобных действиях, будут применяться разнообразные меры в виде широкого набора предупреждений и выговоров.
Если подобные санкции оказывались недостаточными, и потенциальный диссидент по-прежнему продолжал заниматься правозащитной деятельностью, его могли пригласить на
дружескую “профилактическую” беседу в прокуратуру. Там его предупреждав ли, что ему следует воздерживаться от этой деятельности. Если и это не помогало, то по ложным обвинениям и доказательствам его арестовывали за хулиганство, хранение наркотиков, спекуляцию иностранной валютой или еще что-то в этом роде.Некоторых особенно хорошо известных диссидентов принуждали эмигрировать, вне зависимости от того, были они евреями или нет, что ознаменовало в 1970–71 гг. изменение политики по этому вопросу. Это приводило к разрыву цепочек, по которым диссиденты получали информацию, и к нарушению очень тесных дружеских связей между ними. Нет также сомнения и в том, что КГБ рассчитывал на потерю интереса к диссидентам со стороны западных средств массовой информации, как только те окажутся за границей. Но эти надежды оправдались лишь отчасти. Изгнанные диссиденты давали Западу более полную картину жизни в СССР, чем это было возможно раньше (первое издание этой книги во многом было основано на их рассказах). Большая часть информации снова попадала в СССР через посредство западных радиостанций.
Странную форму приняла эта тактика в случае с Сахаровым. В январе 1980 г. он был сослан в город Горький. Кстати, это яркий пример той “иерархии” мест жительства, о которой шла речь в предыдущей главе (представьте себе ссылку в Ливерпуль или, например, в Лидс!). Горький был закрыт для иностранцев. Будучи отрезанным от гостей с Запада, Сахаров мог быть без особых хлопот изолирован при помощи местной милиции и КГБ и от его советских друзей. Таким образом, ему стало значительно труднее исполнять свою роль информационного центра диссидентов.
Наиболее мрачной формой санкций против диссидентов было заключение в психиатрическую лечебницу. При Сталине эта мера применялась лишь изредка, но по мере того, как стало труднее применять против диссидентов уголовный кодекс, она получила очень широкое распространение. Для властей подобная практика была привлекательна во многих отношениях: если ставился желательный диагноз, не нужны были никакие иные “доказательства”, которые обычно требовались в суде. Приговор не выносился, и признанный больным человек лишался даже тех крох гражданских прав, которые имели обычные заключенные (переписка, свидания). При необходимости “пациенту” можно было угрожать применением лекарств, которые делали его действительно больным, загоняли в депрессию или вызывали сильную физическую боль. Единственной трудностью был диагноз. Дело обернулось таким образом, что большая часть советских психиатров не хотела делать карьеру, нарушая свой профессиональный долг по политическим причинам — оказываемое на них давление привело к тому, что один или два из них сами стали диссидентами. Тем более КГБ нуждался в сговорчивых психиатрах, вроде доктора Д. Р. Лунца из Института судебной психиатрии им.Сербского в Москве. Эти люди с охотой ставили диагноз “вялотекущая шизофрения”, характерными чертами которой были, в частности, “плохая социальная адаптация”, “резонерство” и “параноидальная реформистская мания”.
Постепенно об этой деятельности стало известно на Западе, хотя там психиатры долго не могли поверить, что некоторые их коллеги в СССР действительно поступают подобным образом. Возмущение было столь сильным, что в 1983 г. советские психиатры были исключены из Всемирной психиатрической ассоциации ввиду допускаемых ими постоянных профессиональных злоупотреблений. Поэтому советское правительство стало прибегать к репрессивной психиатрии с большой осторожностью — теперь обычно жертвами становились малоизвестные фигуры, в то время как известных диссидентов в психиатрические клиники больше не заключали.
Сочетание всех этих методов, которые с особой жестокостью и последовательностью применялись в конце 70-х — начале 80-х гг. (когда Андропов, видимо, завоевывал себе авторитет среди высшего партийного руководства, расчищая дорогу к власти), в большой степени лишило диссидентов возможности апеллировать к общественному мнению страны через посредство самиздата и западных радиоголосов. Открытое диссидентство теперь стало невозможным: символический конец движения наступил в сентябре 1982 г., когда жена Сахарова Елена Боннэр объявила о роспуске последней группы Хельсинкских наблюдателей, поскольку почти все ее члены были арестованы или сосланы.
Выжили только те диссиденты, которые, подобно издателям “Хроники текущих событий”, сохраняли анонимность. Потому остававшиеся пока на свободе члены свободного профсоюза СМОТ, создали подпольную сеть ячеек, чтобы продолжить работу по изданию “Информационного бюллетеня” даже в том случае, если все члены профсоюза будут арестованы.
Цель, которую преследовали преемники Сталина в области национальной политики, не отличалась от сталинской. Они добивались создания наднациональной социалистической общности, где основным языком будет русский и где национальное самосознание (русское или любое другое) станет достоянием прошлого. На XXII съезде КПСС Хрущев предположил, что народы СССР уже сблизились между собой и со временем должны были слиться в единое целое. Но при этом преемники Сталина гораздо внимательнее, чем он, относились к обидам отдельных народов. Потому Россия была понижена в звании до состояния “старшего брата”, изучению русского языка в начальной школе уже не придавали такого большого, как раньше, значения, допускалось большее количество публикаций на местных языках, а равно и исследований по истории, культуре и традициям разных народов СССР. В рамках системы совнархозов некоторые народы на время вновь стали экономическими общностями, которые контролировались тогда Москвой в значительно меньшей степени.