История в зеленых листьях
Шрифт:
Дом стал полной чашей. Выловились из сервантов хрусталь и фарфор. Все стали счастливее с приездом этого весельчака с глубоким взглядом, вдохнувшего новую атмосферу в родные стены и незаметно перетянувшего одеяло на себя своей непобедимой энергией и жизнелюбием. Семья взбудоражилась, а сконфуженный отец заглядывал дочери в глаза, как будто прося о прощении.
Мира, любящая отца – с самого начала лучшего друга, сначала взорвалась. И у него, и у матери, она знала, существовали свои секреты, которые они не спешили раскрывать друг другу. Но чтобы так, поломанной
Отец изменял матери сразу после их свадьбы… та женщина забеременела и родила этого потрясающе красивого мальчика, которого его младшей сестре было, тем не менее, жаль. Удар был тяжелее, чем если бы Тим явился следствием случайной связи когда-то давно, как в «Старшем брате». Что заставило ее родителей продолжать жить вместе? Лицемерие, чувствовала Мира. Но не ей судить. И мать, и отец оказались далеки от канонического портрета. Но на отца Мира не могла злиться долго – слишком свежи были воспоминания о его ощутимой, полнокровной и яростной поддержке на протяжении всей ее жизни.
С отцом не было замкнутого круга. Она не выбирала, как он, по его шаблонам, отпечатанным в подсознании. Он влиял на внешнее, земное. Мать же запечатлелась в митохондриях, в костном мозге. В самом разрезе улыбки и особенно – в восприятии.
Мира же для Тима стала будто тем же самым, но наоборот – прикосновением к закрытому для него миру утонченной сосредоточенности на собственной душе. Они будто нашли друг в друге недостающие осколки себя. Мира, изнывающая от разрыва прошлых связей с земляками – кто разъехался, кто напрочь ее позабыл, с осознанной радостью прошлых ослепленностей людьми протянула к брату ладони.
Сильный экстраверт, которыми она так восхищалась в юности и к которым все не могла подобраться, безраздельно перешел в ее властвование. Тогда она еще действительно пыталась коллекционировать людей, не понимая их неизбежный уход. Мира дошла до момента, когда то, от чего она сломя голову бежала, настигло ее чредой рассеянных в золотом свечении воспоминаний пополам с фантазиями о том, как хотелось бы, нежели чем как было. Расплавленное блаженство того лета вернуло ее неиспользованную частицу юношества. Того самого, с чердаками и тропинками. Запоздало сбылись грезы. Повзрослевшие, с грузом первой разочарованности, но надеждой склеить все снова, они скрепили узы.
В очередной раз резануло сердце от недалеких воспоминаний. От здорового запаха Тима, нетипично приятного для мужчины. В нем не было навязчивой маскулинности, отвратительности следуемым шаблонам. Не было даже желания притоптать, разрушить чью-то цельность, чтобы обрести успокоение и уверенность в собственной неотразимости.
Апофеоз тоски по прошлому и крушение хрупких окрашенных ускользнувшим счастьем воспоминаний
резанули память. И в миг не осталось ничего. Неужели все снова будет как прежде, без дружбы, без вдохновения? Лишь серый Питер и кофе с коллегами… Ленивый шелест дождя, бесцельное блуждание по вычерченным улицам. И мучительность воспоминаний.Захотелось прекратить эту интенсивность, хотя прежде она подкупала. Спонтанно прыгнуть в воду, плюнув на все земные связи. Ведь несколько последних десятилетий человечеству талдычили, как ничтожна планета вместе с нашими собственными жизнями. Нарастало. Сначала просто привлекательны казались волны, потом хотелось погрузиться в них, чтобы уменьшить боль, как при ожоге. А потом просто прыгнуть в пучину, ни о чем не думая. Только об избавлении.
Беспредельное одиночество, но не от недостатка людей вокруг. Поигрались с ней, поулыбались и пошли своей дорогой. Мир, отдающий многоголосием сожалений и молчания от страха быть непонятыми, был так обрублен и так жесток за внешней статичностью.
– Ты что творишь?! – услышала Мира грубый мужской крик. Не слепленные думы сменились до тошноты отчетливой неотвратимостью реальности.
Он стоял наверху, на мосту и что-то кричал. Мира не шевелилась. Ей все осточертело. Какой-то навязчивый незнакомец, что ему надо? И вот он уже здесь, тянет ее за руки, в разные стороны разлетаются брызги… он вытаскивает ее из реки, что-то говорит, успокаивает, куда-то звонит.
11
Смеркалось. Ее летящее платье невесомо облепляло пропитанную теплым летним воздухом кожу. Страшно было подходить к двери, потому что она растаптывала прошедшие часы истинно юношеского счастья, ставя перед неотвратимостью двигаться вперед вместо того чтобы желанно оставить все прежним. Между ними установились в тот день самые доверительные отношения. А она, вместо того чтобы просто наслаждаться компанией и размеренностью пригородных садов, с тревогой и трепетом, коря себя, думала о том, что хочет закончить этот день как прежде, во времена кратковременных, но богатых воспоминаниями вознесений. Словно вернулась в зарождение собственной молодости с беспечными медовыми закатами и свободой передвижений. В те исполненные полной отдачи дни истинной расслабленности. Он шел рядом и балаболил о чем-то, золотистый, юный. Может, мечтающий в этот момент о какой-то девице, оставшейся там, в его жизни до нее. Мучительное, цепляюще-изматывающее, неповторимое чувство, доводящее едва ли не до экстаза…
Эти продолжительные пологие глаза цвета неба. Частица нее самой, заколдованным образом вклинившаяся в ее судьбу… Поразительный архетип понимающего мужчины, призванного не размозжить, а помочь – редкостная роскошь на протяжении истории монотеизма. Безумное, не внушающее доверия допущение.
Она тронула его за плечо и обхватила длинной ладонью руку выше локтя. Упругую, твердую часть молодости. Он рассмеялся. Как мучительно было не видеть в ответ надежды! Только безоблачный отсвет юности и желания жить.
Конец ознакомительного фрагмента.