История всемирной литературы Т.1

Мировоззрение аристократии нашло своего классического певца в Пиндаре (ок. 518—442 гг.), который также разрабатывал в своем творчестве едва ли не все известные виды хоровой лирики. Из 17 книг его сочинений, собранных александрийскими учеными, целиком дошли до нас только четыре книги эпиникиев; они сгруппированы по местам, где были одержаны воспеваемые поэтом победы (в Олимпии, в Дельфах — при храме пифийского Аполлона, на Истме и в Немее — отсюда «олимпийские», «пифийские», «истмийские» и «немейские» оды Пиндара). От других произведений Пиндара дошли только отрывки различной величины. Наиболее значительные из них мы знаем главным образом благодаря папирусным находкам, среди которых, в частности, были обнаружены фрагменты более чем двадцати пэанов Пиндара.

Аполлон

Центральная статуя западного фронтона храма VIII в.

в Олимпии. Деталь. Ок. 460 г. до н. э. Олимпия. Музей

Уже самый жанр и назначение эпиникия предопределяли круг героев Пиндара: фессалийские, фиванские и эгинские аристократы, сицилийские тираны, царь греческой колонии Кирены в Ливии. Было бы, однако, большим упрощением оценивать оды Пиндара как хорошо оплаченное восхваление его заказчиков: меньше всего они являются бессодержательным славословием в адрес победителя, ибо в эпиникиях находит выражение в первую очередь собственное мироощущение поэта и его отношение к жизненным ценностям.

Подобно всем людям своего времени, Пиндар видит в земных событиях проявление власти и силы олимпийских богов, дарующих людям богатство, успех и славу. Владыка всего — Зевс, он распределяет среди смертных удачи и поражения; бог то возносит одних, то наделяет великой славой других. Напрасно, однако, мы стали бы искать у Пиндара объяснение причин, по которым бог являет людям свой гнев или милость: в разные стороны различные потоки влекут смертных, принося им то блаженство, то горесть; вместе с дарованным богами счастьем судьба приводит и бедствия. Никто на земле не знает, что ему предназначено; никто не нашел еще верного знака, позволяющего предугадать, что случится с ним по воле богов; людские надежды то вздымаются вверх, то падают вниз в погоне за пустым обманом...

Бросается в глаза принципиальное отличие мировоззрения Пиндара от взглядов Гесиода, Солона или Симонида, и они верили во всемогущество богов, но считали человека способным найти ту линию поведения, которая должна обеспечить ему их благосклонность: честный труд, отказ от сутяжничества и позорных помыслов, справедливая и благочестивая жизнь. Пиндар далек от каких бы то ни было попыток этического объяснения человеческой доли: подобно тому как пашня и цветущее дерево не каждый год дают урожай, так чередование удач и бедствий составляет закон существования рода человеческого, закон, действие которого не зависит от поведения самого человека. Иное дело, что собственные усилия смертного могут совпасть с благоприятным для него поворотом судьбы; в этом случае он одерживает победу, прославляющую не только его самого, но и весь его род. Для достижения успеха нужна постоянная закалка и тренировка физических возможностей человека; однако бесполезно ожидать победы тому, кто от природы не наделен доблестью: никакое обучение не может заменить врожденных свойств. Наконец, удача не дает человеку права возомнить себя равным божеству; подобные попытки всегда кончались гибелью надменных гордецов, и Пиндар иногда считает полезным напомнить счастливцу о необходимости соблюдать меру, чтобы обезопасить его от завистливого взгляда богов.

В жанре эпиникия мировоззрение Пиндара нашло наиболее адекватную форму для художественного выражения. Три момента определяют содержание и построение пиндаровской оды: самый факт победы, в котором поэт видит проявление доблести и достоинств, искони присущих роду или городу победителя; миф, вспоминающий его благородное происхождение, подвиги предков, или содержащий — в порядке назидания — урок наказания человеческого высокомерия; этические сентенции, заключающие либо отдельные разделы, либо оду в целом. Нередко к этим трем элементам присоединяется четвертый — высказывание поэта о себе и поэтическом искусстве, которое он оценивает чрезвычайно высоко: только дар певца сохраняет в поколениях славу героев, и без Гомера никто не знал бы об Ахилле. При этом строгая последовательность в развитии мысли или логическая закономерность в присоединении друг к другу отдельных частей эпиникия никогда не является предметом заботы Пиндара: в его художественном мышлении несомненна наклонность к ассоциативности, символической насыщенности образов (например, золота, воды), затрудняющая понимание непосредственной связи между стоящими рядом членами. Однако при всей силе поэтического вдохновения, владеющего Пиндаром, его эпиникий проникнут определенным «единством измерения»: сообщение о победе и древний миф, ходячая мудрость и собственные высказывания поэта — все они соотносятся с тем представлением о мире высших нравственных ценностей, которые составляют основу его миросозерцания.

Уже ближайшими современниками идеал Пиндара, глубоко аристократический по своей сущности, начинает ощущаться как архаичный, хотя его призыв к развитию всех возможностей человека в известной мере и отвечал этическим запросам полиса. Более созвучен наступающей, новой, классической эпохе античности был другой крупный представитель хоровой лирики, творивший почти одновременно с Пиндаром, — Вакхилид, племянник Симонида Кеосского. Из найденных в конце прошлого века двадцати произведений Вакхилида четырнадцать являются эпиникиями, т. е. принадлежат тому же жанру, что и оды Пиндара. Однако в понимании доблести Вакхилид приближается к Симониду, видя в ней не врожденное свойство, а соответствие человека стоящей перед ним задаче. По своему стилю оды Вакхилида уступают творениям Пиндара в полете фантазии и лирической возвышенности, отличаясь спокойной ясностью повествования. Это свойство дарования Вакхилида особенно проявляется в его дифирамбах, из которых значительный интерес представляют две поэмы о подвигах легендарного афинского царя Тесея: мифологическое прошлое Афин служит здесь объяснением их возросшего значения в греческом мире после побед, одержанных при Марафоне и Саламине.

После Пиндара и Вакхилида хоровая лирика, тесно связанная с аристократической культурой, теряет мировоззренческую глубину. Для многочисленных празднеств в Греции продолжают писать дифирамбы и различные гимны еще в течение нескольких столетий, но основным становится теперь их чисто музыкальная сторона и исполнение. Ведущее же место в литературе V в. до н. э. занимает новый жанр — драма.

*ГЛАВА 2.*

ГРЕЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА КЛАССИЧЕСКОГО ПЕРИОДА (V—IV ВВ. ДО Н. Э.). ПОЭЗИЯ(В.Н.Ярхо)

АФИНСКИЙ ПОЛИС В V—IV ВВ. ДО Н. Э.

В конце VI и в первые десятилетия V в. до н. э. внимание греческого мира все больше начинает привлекать Аттика — небольшая область на северо-востоке Средней Греции. Свержение в Афинах тирании Писистратидов и осуществление демократической реформы Клисфена (507) открыли новую страницу в истории Аттики и всей древнегреческой культуры. Центром ее в течение примерно двух столетий становятся Афины, и, таким образом, классический период древнегреческой литературы с полным правом может быть назван аттическим периодом.

Общественный смысл реформы Клисфена состоял в ликвидации пережитков родовой организации и окончательном оформлении полиса — гражданского коллектива, осознающего себя как нечто единое перед лицом эксплуатируемых рабов и негреческих племен и государств («варваров»). Разумеется, внутри Афинского государства оставались свои противоречия, и первые десятилетия V в. до н. э. отмечены вспышками острых социальных конфликтов, но в целом утвердившийся в Аттике государственный строй покоился на «совместной частной собственности активных граждан государства, вынужденных перед лицом рабов сохранять эту естественно возникшую форму ассоциации» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 3, с. 21). Консолидация различных прослоек свободных афинян сделала возможными победы их сухопутного войска над персами при Марафоне (490 г. до н. э.) и объединенного греческого флота над превосходившими его морскими силами Ксеркса при Саламине (480 г. до н. э.).

Успешное завершение основного этапа греко-персидских войн позволило Афинам занять ведущее положение в тогдашнем греческом мире. Господство на море обеспечивало им непрерывный подвоз дешевого зерна из Причерноморья и экспорт исконных продуктов аттического земледелия и ремесла: оливкового масла, виноградного вина, расписных керамических изделий. Для афинян был широко открыт рынок дешевой рабской силы всего Эгейского моря и Ионийского побережья. Гегемония Афин в созданном во время войны Морском союзе привела к тому, что средства, поступавшие в союзную казну, могли быть обращены на огромное по размаху городское строительство, в котором были заняты сотни малоимущих граждан — ремесленников различных специальностей. На основе значительного роста производительных сил к середине V в. до н. э. в Афинах сложилось недолговечное классовое единство свободных граждан, стимулировавшее высший духовный расцвет Афинского города-государства.

Патриотический подъем, который переживали Афины в первой половине V в. до н. э., осмыслялся его современниками при тогдашнем уровне общественных отношений в религиозно- мифологических образах. Не только в историческом повествовании Геродота, впитавшем в себя фольклорную притчу и новеллу, поражение персидской монархии расценивалось как следствие кары богов, разгневанных непомерным величием персидских царей. Сам Фемистокл, трезвый и проницательный политик, организатор Саламинской победы, был уверен, что афиняне одержали ее благодаря покровительству или даже непосредственному вмешательству богов. При этом широкие массы все еще верили в старинных антропоморфных богов, всякие прорицания и приметы; в глазах же наиболее образованных и широко мыслящих афинян, знакомых с философией Ксенофана и Гераклита (ок. 544—480), божество принимало более отвлеченные очертания: его отождествляли с имманентно присущими природе и обществу порядком и закономерностью, а в боге видели строгого судью, неподкупно карающего всякое уклонение от норм и законов вечной справедливости. Впрочем, независимо от различий в уровне религиозных представлений афинская демократия в целом считала свое существование делом рук божества и видела в незыблемости традиционных установлений и этических норм гарантию своей долговечности; в этом коренился своеобразный консерватизм полисного мировоззрения.