История всемирной литературы Т.1

Исходная релятивистская посылка, отрывавшая речь от непосредственного предмета высказывания, позволила софистам построить первую в эллинском мире формальную теорию словесного творчества, которая включила в себя две области — учение о правильном слововыражении (орфоэпию), будущую грамматику, и учение о составлении ораторских речей (риторику). Орфоэпией занимались преимущественно Протагор и Продик: Протагор упорядочил родовые окончания аттического диалекта и ввел классификацию предложений по четырем типам, Продик составил свод синонимов. В риторику же основной вклад внесли Горгий и Фрасимах.

Начало обучения ораторскому искусству и составления соответствующих пособий (руководств) античная традиция связывала с теми судебными процессами, которые сопутствовали падению тирании в Сицилии (467 г. до н. э.). В это же время два сицилийских ритора — Корак и Тисий — выпустили сборник «общих мест» — хрестоматию готовых примеров для заучивания, чтобы вставлять их в произносимую речь, и теоретическое руководство (techne), которое не содержало примеров, но давало рекомендацию относительно самой структуры ораторских выступлений. По всей видимости, образцы речей были подготовлены Кораком, а теоретическое пособие — Тисием.

Это первое обобщение ораторского опыта подчинило ораторскую речь обязательным для всякого художественного произведения требованиям цельности и законченности. Она должна была иметь начало и конец (вступление и заключение), и главная ее часть расчленялась на два четких раздела: повествование, в котором излагались события, и спор, где предлагалось доказательство своего мнения и опровержения противного. Для спора разработан был такой вид аргументации, как доказательство правдоподобия (eikos) поступка, с вероятностью вытекающего из обычных стимулов человеческого поведения — выгоды и природных склонностей.

Построенная таким способом речь могла трогать, убеждать, увлекать слушателей, вполне соответствуя обстановке суда, где не было ни прокурора, ни адвокатов, а исход тяжбы зависел от того, сколь умело говорили перед судьями истец и ответчик. Судей было несколько сот, и этот массовый характер аудитории определял основную линию развития красноречия как словесного искусства: оратор все время искал новые средства эмоциональной экспрессии и черпал их прежде всего в эпической поэзии, которую хорошо знал любой грек.

Поэтическими по своему происхождению были, например, такие ораторские приемы, как повторение общих мест (топосов), кочующих из речи в речь, или этопея (воспроизведение характера) — обрисовка типа, выделяющая лишь общие, характерные для целой категории людей штрихи и опускающая все частное, индивидуальное, — прием, знакомый, по-видимому, уже сицилийской риторике.

Софистическая педагогика превратила эти естественно сложившуюся тенденцию в нормативные правила и тем в огромной мере повысила выразительные возможности ораторской прозы. Горгий и Фрасимах не только продолжили дело Корака и Тисия, составив новый свод образцовых речей и новое руководство, но и существенным образом изменили само звучание ораторской речи, внеся в нее упорядоченную плавность и ритмичность. Существует рассказ, что в 427 г. до н. э. Горгий, выступая в афинском народном собрании как посол сицилийского города Леонтин, поверг своих слушателей в изумление неожиданным благозвучием своей речи, полной аллитераций, ассонансов, повторов, поэтических слов и фигур, антитез и аналогий. Нововведение Горгия заключалось не в придумывании этих приемов — они были хорошо известны задолго до него, — а в той организации словесной ткани, которой он достигал с их помощью. Противопоставление понятий и связанная с этим игра словами превращались у него в членение речи на симметричные отрезки с сознательно подобранной созвучной концовкой. Равновесие частей придавало речи в целом предельную ясность.

Если Горгий ввел фигуры речи (антитезу, равночленность — «исоколон» и созвучие окончаний — «гомойотелевтон»), то Фрасимах «изобрел» период, сложную синтаксическую конструкцию, известную в греческой прозе и до Фрасимаха, но превращенную им в художественное средство, придающее речи ясность, ритмичность и законченность. В софистической прозе период получил членение на отрезки (колоны), в которых естественное дробление речи на такты использовалось для смысловой дифференциации. Колонам придавалось ритмическое строение, они приобретали плавность стихотворной речи, не образуя, однако, в своей совокупности строгой метрической системы стиха. Таким путем вырабатывался особый стиль литературной аттической прозы, средний между выспренным языком поэзии и небрежностью обиходного разговора. Софисты, как никто другой, чувствовали эмоциональную силу искусно оформленной речи. Главным направлением их работы был стилистический эксперимент, проба разных словесных возможностей в обработке одной и той же темы, опыт игры со словом безотносительно к предмету речи. Их лозунгом стало «делать слабый довод сильным и сильный слабым».

Сознание софистов, что они открыли внутри языка новый источник убеждающей энергии, независимой от предмета, о котором говорится, но заключенной в самых словесных приемах, лучше всего выразил Горгий, поместивший в своей речи-образце «Елене» восторженное прославление «обманного слова»: «Слово — властитель великий, а телом малый и незаметный; творит оно божественные деяния, ибо способно бывает и страх пресечь, и горе унять, и радость вселить, и жалость умножить. Я покажу, как это бывает на деле. Видимость — вот что убеждает внемлющих. Поэзию всю я зову и считаю мерной речью. В тех, кто ее слушает, проникла страшная дрожь, многослезная жалость, щемящая тоска; удачи и несчастья чужие душа, подвигнутая словами, переживает как свои собственные. Скажу теперь еще и о другом. При помощи слов боговдохновенные песни — заклинания привлекают наслаждение и отвлекают огорчение. Сила заклинания, соединенная с мнением, душу прельщает, чары же преображают ее. Два дела у колдовства и волшебства: душу оплести, мнение обмануть. Сколькие скольких и во скольком убедили и убеждают лживыми речами! Если бы все обо всем прежнем помнили, о настоящем знали, о будущем догадывались, то не была бы подобна до такого подобия речь у тех, кому теперь трудно вспоминать прошлое, рассматривать настоящее и предрекать грядущее, поэтому большинство людей, рассуждая о большинстве вещей, в душе своей руководствуются мнением. И мнение, само обманчивое и неверное, окружает прибегающих к нему счастием столь же обманчивым и неверным» (8—14).

Софистика создала мастерскую технику использования словесных приемов выразительности — звучания и построения речи и не менее икусную технику объяснения человеческих поступков. Это новое искусство — умение изображать человеческую жизнь в ее жесткой обусловленности свойствами самой этой жизни и описывать ее при помощи специально разработанных приемов речи — определило путь, по которому дошло развитие аттической прозы в V в.

Первые дошедшие до пас прозаические сочинения на аттическом диалекте тесно связаны с событиями афинского полиса и принадлежат последней трети V в., т. е. периоду Пелопоннесской войны, потрясшего всю Грецию грандиозного столкновения Афин и Спарты, которое протекало в постоянном соперничестве демократии и олигархии почти во всех полисах эгейского бассейна, а в самих Афинах сопровождалось двумя олигархическими переворотами (в 411 г. и 404 г.) и завершилось, с одной стороны, утверждением демократии, просуществовавшей здесь вплоть до македонского завоевания, с другой — значительным ослаблением афинского морского могущества.

Самое архаичное из прозаических сочинений на аттическом диалекте — Псевдо-Ксенофонтова «Афинская полития»; политический памфлет неизвестного автора-олигарха (426 г. до н. э.) еще свободен от художественной обработки; связь мыслей выражается здесь еще простым повторением слов; ни выбор, ни расстановка слов не служат еще эстетическим целям. По контрасту с «Афинской политией» остальные произведения аттической прозы (сочинения ораторов Антифонта, Андокида, Лисия, «История» Фукидида) позволяют проследить использование в писательской практике тех новшеств, которые предлагались софистами.

Антифонт, софист и ритор, перенес в прозу традиционную поэтическую тематику печальных раздумий и наставлений по поводу человеческой жизни («О гармонии»); повторяемость одних и тех же слов в речи используется им как средство построения антитез и параллелизмов, при помощи которых создается софистическое противопоставление природных склонностей и установленных человеком обычаев («Об истине»). Антифонт приходит к отрицанию общепринятого разделения людей на народности, провозглашая природное равенство греков и варваров. Концепция постоянной, неизменной природы обусловливает обобщенное изображение человека в речах Антифонта. Принадлежность софистических сочинений и судебных речей, носящих имя Антифонта, одному автору вызывала сомнение. Бесспорной остается только их близкая хронологическая связь и общая софистическая основа. Ораторская деятельность Антифонта относится ко времени после 423 г. до н. э. Помимо подлинных судебных речей, ему принадлежат четыре тетралогии — сборники риторских упражнений, в которых тяжба по вымышленному поводу инсценируется в форме четырех речей — истца и ответчика, их ответных выступлений. Речи строятся по определенному плану: введение, обвинение, рассказ, доказательство, вторичное обвинение, послесловие. Доказательство ведется софистическим методом: раскрывается правдоподобие обвинения. В рассказе главное внимание уделяется обрисовке ситуации события. Описание происшествий приобретает сказочную увлекательность: то это путешествие двух товарищей и таинственная гибель одного из них в дороге, то это злодейское убийство мужа женой и мотив приворотного зелья.

Сократ

Римская копия нач. II в. греческой бронзовой статуи ок. 380 г. до н. э.

Неаполь. Музей. Собрание Фарнезе

Здесь нет еще портретного искусства: облик ответчика так же смутен, как и лицо обвинителя. Из речи в речь почти дословно переходят целые фразы. Вся картина несет черты обобщенного изображения. Приемы выразительности, к которым прибегает при этом Антифонт, показывают его знакомство с софистической техникой слова.