История всемирной литературы Т.5

Канадские критики не без основания замечали, что щедрое введение описаний природы и чужеземного быта, в которых романтическая патетика идет бок о бок с сухим деловитым слогом путеводителя, сближает роман Брук с записками путешественников. Подобно авторам путешествий, писательница стремится прежде всего дать людям Старого Света понятие о жизни в Северной Америке. Вера Брук в будущее Канады выражена в словах одного из ее героев: «Америка переживает период младенчества. Европа же — старости».

В юные годы Брук была членом литературного кружка С. Ричардсона, там, по всей вероятности, прониклась она идеями английского просветительства. Подобно просветителям, Брук прославляет добродетель, утверждает, что человек создан от природы слабым, но не порочным, ее герои рассуждают о решающей роли воспитания, которое развивает в человеке нравственные начала. Писательница осуждает всякого рода насилие над личностью (деспотизм правителей, самодурство отцов, религиозный гнет). Отшельничество, уход в монастырь, с ее точки зрения, противоречит самой природе человека, естественному стремлению к радости жизни. Герои Брук, осуждая абсолютную монархию и демократические формы правления, восхищаются умеренностью английских конституционных порядков и превозносят англиканскую религию как наиболее человечную.

Хотя возникновение и развитие сентиментализма в английской литературе не прошло бесследно для писательницы, в целом Брук ближе к Ричардсону, чем к сентиментализму. Подобно действующим лицам «Памелы» и «Клариссы», персонажи ее романа в достаточной мере рассудительны. Вместе с тем Брук делает шаг в сторону от нравственного ригоризма своего учителя. Ее положительные герои лишены чопорности ричардсоновских. Подлинная доброта великодушного, отзывчивого Риверса, человека не вполне безупречной нравственности, резко противостоит в романе показной добродетели сэра Джорджа, первого жениха Эмилии.

Особый интерес в книге Брук представляют страницы, посвященные аборигенам. В четвертом письме полковник Риверс рассказывает о нравах индейцев, к которым он случайно попал. Риверс очарован их песнями, музыкальностью языка. Большое впечатление производит на него отказ индейцев подчиняться предписаниям церкви новопришельцев. В другом письме Риверс цитирует разговор гурона с европейцем. На слова последнего, что ныне гуроны — подданные Франции, индеец гордо возражает: «Вы ошибаетесь, брат, мы не являемся ничьими подданными. Дикарь — самый свободный человек в мире». «И он сказал сущую правду, — комментирует Риверс, — ибо индейцы не благоговеют ни перед рангом, ни перед богатством».

Восхищаясь простотой и естественностью нравов аборигенов Америки, разумностью их правления («Нам бы в Англии такую систему», — шутливо восклицает Риверс), писательница, однако, не склонна идеализировать состояние первобытной дикости.

Таким образом, в первом англо-канадском романе, наряду с сильным европейским влиянием, появляются мотивы, которые в дальнейшем станут прочной принадлежностью литературной традиции: описание местной природы и сочувственное изображение коренных обитателей страны.

Описательность была свойственна не только прозе. В конце века появляются поэмы о канадской природе, созданные в соответствии с привычными образцами английской литературы. Таково, например, произведение Томаса Кери «Авраамовы поля» (1789, Квебек), где автор живописует край великих озер. В предисловии к поэме Кери признается, что подражал «Временам года» Дж. Томсона.

Особую ветвь англо-канадской словесности представляла литература областей, расположенных на побережье Атлантики, большая часть которых лишь со второй половины XIX в. стала провинциями Канады. После того как в 1755 г. французские фермеры-поселенцы были насильственно выселены из Акадии (ныне приморские провинции, главным образом Новая Шотландия), в этих краях появилось немало эмигрантов из Новой Англии. Приток новых поселенцев резко усилился после окончания войны американских колоний за свою независимость за счет лоялистов, т. е. тех, кто сохранял верность британской короне.

Лоялисты писали англофильские верноподданнические стихи и памфлеты, исполненные ненависти к американским революционерам. Потомки пуритан, покинувших в начале XVII в. родину, они отреклись от республиканских идеалов своих предков и оставались верными лишь догматике массачусетских «теократов» с их суровой кальвинистской доктриной порочности человека и учением о предопределении.

В поэзии лоялистов изредка возникают картины канадской природы, но чаще лоялисты обращаются к сатире и пытаются свести счеты с вождями американской революции. Характерным образцом такой сатиры, переходящей в пасквиль, является поэма Джекобса Бейли (1731—1808) «Джек Рейбл» (1776). Написанная стихами, напоминающими русский раешный стих, поэма насыщена выпадами против республиканцев, и особенно против Франклина, которого автор изображает богохульником и самодовольным шарлатаном.

Самой колоритной фигурой среди поэтов-лоялистов был Джонатан Оделл (1737—1818). Выходец из пуританской семьи, воспитанник университета, морской хирург, ставший позднее приходским священником, Оделл связал свою судьбу с противниками американской революции. В Новой Шотландии Оделл написал четыре сатирические поэмы, среди которых наиболее известная и наиболее злая озаглавлена «Американские времена» (1780). Стихи ее проникнуты яростной непримиримостью к убеждениям противника и грубыми выпадами против Вашингтона, Пейна и Джефферсона.

Таким образом, в течение XVIII в. англоканадская словесность остается на стадии подражания образцам высокоразвитой литературы метрополии и еще только начинает намечать свой круг тем и свою художественную манеру.

*Глава третья*

ЛИТЕРАТУРЫ ЛАТИНСКОЙ АМЕРИКИ

В колониальную эпоху литературы стран Латинской Америки развиваются спорадически, толчками. Плавного, непрерывного литературного процесса быть еще не может: слишком мало образованных людей в колониях, скудна культурная жизнь, и множество препон ей возводятся колониальными властями. Испания, как известно, запретила в своих заморских колониях публикацию романов. В Бразилии до начала XIX в. не было типографий, газет, журналов, университетов. Только достаточно богатый человек мог напечатать свою книгу в метрополии. Стихи бразильских поэтов распространялись в списках, терялись, забывались (так произошло со стихами интереснейшего поэта XVII в. Грегорио де Матоса, обнаруженными лишь в XIX в.). Поэтому история литературы имеет теперь в своем распоряжении сравнительно немногочисленные факты, разрозненные, отделенные друг от друга десятилетиями и огромными пространствами Нового Света.

Исторические обстоятельства сложились таким образом, что в XVIII в. только в португальской Бразилии смогло появиться оформившееся литературное течение, выдвинувшее поэтов мирового масштаба. В Испанской Америке литературное развитие задержалось и в XVIII в. проходило лишь подготовительные стадии, весьма важные для дальнейшего формирования национальных литератур, но еще не давшие художественных достижений.

Во второй половине XVIII в. немногие литературные произведения, написанные в испанских колониях, принадлежали главным образом к различным публицистическим жанрам и были связаны с движением за раскрепощение латиноамериканской мысли, с выработкой программы антиколониальной войны. Бунт разума против католической схоластики соединялся с борьбой за политическую независимость. Просветительские идеи в книгах ученых, историков, философов из испанских колоний служили приготовлению умов к будущей освободительной революции. Такой характер носила деятельность философов А. Альсате и Диаса де Гоморы (из провинции Новая Испания — т. е. будущая Мексика), пропагандистов европейской просветительской литературы Пабло де Олавиде (Перу) и Антонио Нариньо (Колумбия), осуществившего перевод «Общественного договора» Руссо.

Среди поэтов, связанных с этим философским движением, выделяется уроженец Гватемалы Рафаэль Ландивар (1731—1793). Его поэма «Сельская Мексика» (опубликована в Модене в 1781 г.), созданная на латыни, дает детальное описание естественного мира Нового Света: фауны, флоры, гор, рек, озер, водопадов, а также занятий и обычаев обитателей этих земель. Им особенно отмечены все те традиции, что сохранились в жизни Мексики и Гватемалы от доколониального прошлого. Классицистический жанр дидактической поэмы служит у Ландивара средством утверждения национальной самобытности его родины.