История всемирной литературы Т.5

Это рассуждение — явная аллюзия на широко распространенный в те годы в Эфиопии апокалиптический трактат «Сказание Иисуса», где в уста Иисусу Христу вкладываются гораздо более откровенные и вполне злободневные тогда слова: «О, братья мои, берегитесь! В тот день будут созданы люди, цари и князья, вожди и старшины града, дружины князей и все племена земли, которые будут ложно клясться моим именем, и всякое утро будут изменять своему слову, как в оное время. Но я отрекся от них, как они отреклись от меня, и не укрощу моего гнева над ними [...] О, братья мои, берегитесь! В то время золото обесценится, а железо возвысится. То, что называю золотом, — не золото, а люди. Золото — это христиане, а железо — это язычники: христиане потупят голову, а народ языческий поднимет; буйные цари и князья подружатся с ними и возвеличат их...»

Автор всячески хвалит могущественного феодала Микаэля Сэхуля, «которому не было равных среди вельмож под солнцем» и который в конце концов убил Иоаса. Летописец даже пытается оправдать цареубийство, подробно описывая переговоры Микаэля Сэхуля со своими присными, приводя их сетования на то, что Иоас «не может спасти мир и спасти нас по правде и справедливости», и показывая их безвыходное положение. Таким образом, хроника Иоаса по авторской позиции приближается скорее к монастырской летописной традиции, гораздо более свободной и независимой по отношению к царской особе. Впрочем, летописец Иоаса I, безусловно, принадлежал к кругам придворного духовенства, по всей видимости более близкого Ментевваб, нежели Иоасу I. Его позиция, столь странная для придворного историографа, объясняется тем очевидным разрывом, который произошел между царем, окруженным оромскими родичами, и старой эфиопской знатью, ненавидевшей «язычников» и отрекшейся в конце концов от всякой верности «царю злому». Этим же объясняется и сухая концовка хроники, равнодушно сообщающая о том, что «того же свергнутого царя задушили во дворце сыновья Начо по воле царя и по воле раса Микаэля. Восьмого числа в полночь на воскресенье упокоился царь царей Иоас».

С гибелью Иоаса I в XVIII в. прервалась традиция официальной историографии, так как его смерть не положила конца ни внутренним смутам, ни постоянному вмешательству оромо в дела престолонаследия. Сохраняется лишь монастырская традиция, лаконично повествующая о частых переменах на царском престоле: «Царствовал Иоанн однорукий пять месяцев и пять дней и умер... Воцарился сын его, Такла Хайманот. Во дни свои он выстроил церковь во имя владычицы нашея Марии, именуемую Введенской, и в ней учредил иереев и избрал знатоков Ветхого и Нового Завета. Он царствовал восемь лет» и т. д. Далее летописец подводит печальный итог своему повествованию: «Прекратилось преемство царей Гондара и погибла царская власть. Настало время князей, которые, однако, не уничтожили имени царства царей, и не осмеливались князья восседать на престоле Давида и возлагать на себя венец царства; они делали царями над собою царей слабых, которые были у них в повиновении...».

Официальная царская историография, обнаружившая свой упадок уже в «Истории» Иоаса I, вовсе исчезает вплоть до середины следующего века. Прекращается и житийное творчество. Однако летописание в монастырях, оставшееся единственным историографическим жанром, поднимается до масштабов общенациональной летописи. Наряду с повествованиями, вроде вышеприведенного, другие летописцы, также оставшиеся безымянными, с горечью ведут свой скорбный перечень событий пришедшего в упадок государства, иногда прерывая изложение, чтобы излить горестное недоумение по поводу всего происходящего в современной им Эфиопии: «Как же стало царство игрушкой юношей и рабов? Как же стало царство игрушкой людей необрезанных, происхождения неведомого? Как же стало царство, подобно цветку, игрушке детской, которой забавляются на досуге? Рыдаю я, помышляя о царстве, ибо был я в те дни бедствий и бичеваний многих, плачу я присно и беспрестанно...».

Упадок Гондара и гондарской династии положил конец тому бурному развитию эфиопской литературы, которую питала столичная городская жизнь. Хотя этот период и называют «гондарским ренессансом», следует признать, что эпоха Возрождения с ее светской литературой сначала на классических, а затем и на новых языках миновала Эфиопию стороной. Так, жанр фаблио, появившийся было в Гондаре, не только не породил новеллы, как это было в Европе, но и сам не успел оформиться в самостоятельное литературное явление на эфиопской почве.

Официальная историография пришла в упадок вместе с упадком династии. Однако если развитие литературы и остановилось, то сама литература отнюдь не погибла. Собранная в свое время в Гондаре и упорядоченная там, она вновь разошлась по многочисленным монастырям и обителям, а Гондар долгое время еще пользовался почтенной репутацией центра эфиопского образования и учености (по большей части духовного характера, разумеется), где многочисленные книжники хранили и передавали ученикам знание древней традиции.

Эфиопская литература не могла погибнуть также и потому, что ее питало общественное самосознание. В конце XVIII в. и в монастырских кельях, и в сознании народном зрела идея сильной царской власти, способной прекратить усобицы и навести порядок в измученной и разоренной стране. В этом историческом процессе, на выполнение которого потребовалось целое следующее столетие, немаловажная роль отводилась и литературе.

*Глава третья*

СУАХИЛИЙСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Знаменитый арабский путешественник Средневековья Ибн Батута, посетивший побережье Восточной Африки в первой трети XIV в., описывал Килву как превосходно сооруженный город, отмечал красоту мечетей в Момбасе. Спустя полтора столетия португальцы с удивлением писали о Килве, что в городе «множество прекрасных домов из камня... и окна в этих домах сделаны наподобие наших, и улицы города хорошо распланированы [...] и в нем, наверное, двенадцать тысяч жителей».

Основой возникновения (примерно в VII—VIII вв.) и расцвета (в XV в.) торговых городов-государств на восточном побережье Африки (Килва, Момбаса, Малинди, Пате, Ламу, Барава, Могадишо и др.), суахилийского общества с его сословной структурой, языка суахили и синтезированной суахилийской культуры явилась посредническая торговля, осуществлявшаяся с древнейших времен жителями побережья между внутренними районами материка и странами бассейна Индийского океана. Индийский океан служил связующим звеном между народами Восточной Африки и Азии. Действительно, в течение долгого времени происходило взаимопроникновение и взаимовлияние двух культурных комплексов — местного африканского и восточного мусульманского.

В социальной структуре суахилийского общества сложным образом переплетались элементы, унаследованные от родового строя, с элементами рабовладения и феодализма. Внешним проявлением этого процесса в социальном развитии было заимствование ислама, который постепенно вытеснял древние идеологические представления и верования. Принятие нового мировоззрения представляло собой смену старой социально-идеологической оболочки новой, более соответствующей реальному состоянию его сословного деления.

Арабское слово «савахель» обозначало морские гавани, портовые поселения на восточном берегу Африки. Отсюда васуахили (или суахилийцы) — жители савахеля, кисуахили (или суахили) — язык, на котором говорят в савахеле.

Основными характерными чертами суахилийской этнической общности (народности васуахили), которая складывалась к XVI в., т. е. в период экономического и культурного расцвета восточноафриканских городов, являлись хозяйственная деятельность, основанная на торговле, сословная структура общества, общие элементы материальной культуры, общий язык (с несколькими диалектными вариантами), исламизированная духовная культура. Одним из важных элементов суахилийской культуры была письменность, основанная на арабской графике. Ею записывались и литературные произведения. Однако суахилийских рукописей, относящихся к Средневековью, не сохранилось. Практически все культурное наследие погибло при захвате городов португальцами в XVI в.

Васко да Гама высадился в Момбасе в апреле 1498 г., а спустя несколько лет (в 1505 г.) город был разграблен Франсиско д’Альмейдой. Силой или хитростью португальцы покорили также Килву, Занзибар, Пате и другие города. Экономические связи, торговля в бассейне Индийского океана были прерваны, процветающие ранее города пришли в упадок, ритм культурной жизни замедлился. Однако многие образцы словесного творчества сохранились в народной памяти, а со временем вновь фиксировались на бумаге. По-видимому, возрождение письменной литературной традиции относится к концу XVII — началу XVIII в. Во всяком случае автор знаменитой поэмы «Инкишафи» (или точнее, того произведения, которое лежит в основе известного ныне текста), очевидно, еще помнил город Пате могущественным и процветающим.