История всемирной литературы Т.7
Шрифт:
МАРК ТВЕН
Формально родина Сэмюэла Клеменса — деревушка Флорида в штате Миссури, но право рождения Марка Твена по справедливости принадлежит городу Ганнибалу на Миссисипи — будущему Сент-Питерсбергу в книгах о Томе Сойере и Геке Финне. Клеменсы перебрались в этот город, когда будущему писателю еще не исполнилось и четырех лет. Здесь прошло его отрочество, здесь накопился бесценный запас впечатлений, питавший творчество Твена долгие годы.
Биография Марка Твена (1835—1910) хронологически вмещает несколько исторических циклов в стремительно развивающейся жизни американского общества. Юным лоцманом на пароходах, курсировавших по Миссисипи, он досконально изучил будничную жизнь захолустья, а старый невольничий Юг был ему знаком с ранних лет — Ганнибал относился
пришедшая на смену калифорнийской «золотой». Невезучий старатель берется за перо; в 1862 г. в газете «Территориел энтерпрайз» (Виржиния-Сити) появляются первые юморески и очерки, подписанные знаменитым псевдонимом. Они попались на глаза известному юмористу Артемусу Уорду, побывавшему в тот год в Неваде, и он предрек Марку Твену большое будущее. Два года спустя уже в Сан-Франциско его вторично «открыл» Брет Гарт.
Первый сборник Твена был издан в 1867 г., первая большая книга — «Простаки за границей» — в 1869 г. Разгорается послевоенный бум: Твен находит метафору, ставшую исчерпывающей характеристикой всего того времени, — «позолоченный век». Рубеж 80-х годов — это время высшего расцвета его творчества. Провинциальный очеркист становится всемирно известным писателем, художественным символом Америки (так его впоследствии воспримут Гамсун и Горький), пусть ни одна из тогдашних твеновских книг не содержит картины той реальной Америки «позолоченного века», в которой жил он сам.
С середины 80-х годов начинается новый период в общественном развитии США. Многое резко изменилось и в жизни Твена, и в его творчестве. Разоренный наивными коммерческими затеями, преследуемый тяжелыми ударами судьбы, он теперь мало напоминает избалованного славой литератора, счастливого главу процветающего буржуазного семейства и владельца собственного издательства, каким был Твен в лучшие для него времена.
В 90-е годы взгляд художника прикован к окружающей действительности. Он пишет произведения, вошедшие в золотой фонд социальной сатиры. На империалистические войны и захваты, к которым США приступили в начале нового столетия, он откликается яростными памфлетами. Неподражаемый юморист становится художником, которым движут гнев и презрение, — «разъяренным радикалом».
И одновременно в творческом сознании Твена углубляется конфликт, оказавшийся неразрешимым. Радикальное сатирическое отрицание, охватывающее буквально все без исключения общественные институты, политические устремления, моральные принципы, философские верования, ценностные ориентиры современного общества, оттенено у Твена нарастающим пессимизмом, даже отвращением к жизни и человеку, который, по признанию писателя (одному из множества признаний такого рода, рассыпанных в его сочинениях и письмах последних лет), «больше не представляется мне существом, достойным уважения».
Эволюция Твена от переполненных жизнерадостным юмором «Простаков за границей» к безотрадной философии трактата «Что такое человек», напечатанного анонимно в 1906 г., и сложнейшей философско-этической проблематике «Таинственного незнакомца», полностью изданного лишь в 1968 г., кажется причудливой и труднообъяснимой. На самом деле в ней есть своя логика, свои причины и следствия. Твен был художником эпохи великого перелома в американской истории и самосознании американского народа. По своему духовному складу и убеждениям он принадлежал той глубинной патриархальной Америке времен его юности, которая к исходу столетия стала слишком неузнаваемой, чтобы не поколебалось представление о мире, о своей стране и нравственной сущности американца, которое у Твена складывается еще в годы лоцманской службы и, в сущности, не претерпевает больших изменений в период его высшего творческого взлета, когда создается «Трилогия о Миссисипи». Социальные конфликты рубежа веков настолько масштабны и значительны, что для этого глубоко демократического миропонимания, сосредоточившего в себе лучшие черты социального и духовного опыта народных масс Америки, больше уже нет основы в самой действительности США.
Пройденный им путь был в конечном итоге определен углубляющимися и обостряющимися противоречиями
между идеалом Твена, выражающим народное понимание жизни, и реальной действительностью одной из ведущих капиталистических стран, какой США становятся к началу XX в. Эволюция Твена ознаменована постепенным изменением его художественного видения, которое является — особенно в «Трилогии о Миссисипи» и исторических романах 80—90-х годов — характернейшим достоянием (и, конечно, высшим завоеванием) американского реализма XIX в., но к концу творческого пути писателя уже принадлежит скорее искусству нового столетия.Ранний Твен — до «Приключений Тома Сойера» (1876) — относится к числу писателей, чье творчество закладывало основы реализма в американской литературе. Твен начинает как юморист, сразу дающий почувствовать свою близость литературе американского фронтира. Вся молодость Твена прошла на фронтире, и атмосфера фронтира, его традиции и верования многое объясняют в характере мышления и творческих устремлений писателя.
Его юмористические рассказы 60—70-х годов очень близки к фольклорному жанру небылиц, сложившемуся еще в эпоху первых пионеров, на рубеже XVIII—XIX вв. В небылицах властвует стихия гротеска, не признающего никаких ограничений даже широко понятыми требованиями жизненной достоверности.
Марк Твен
Фотография
Совершенно невероятные события, которые происходят в этих фольклорных рассказах, всегда призваны убедить в том, что для истинного героя-пионера на земле не существует ничего непосильного, в то время как его противникам при всем их коварстве и расчетливости не по силам совладать и с самой элементарной трудностью. В калейдоскопе немыслимых ситуаций, которые возникают в небылицах, легко узнать гротескно осмысленные черты реальной жизни на фронтире: постоянные опасности, дикая и величественная природа, требующая энергии, храбрости, непоколебимости духа от своих покорителей, до грубости примитивный быт, безмерная уверенность в счастливом завершении всех испытаний, выпадающих на долю пионера, естественное и крепкое чувство справедливости и отвращение ко всем, кто на нее посягает.
Фронтир долгие десятилетия служил самым устойчивым подтверждением «американской мечты», потому что здесь и впрямь открывался простор для «индивидуального мужества, честной работы и взаимной ответственности», как характеризовал сущность «мечты» Фолкнер, поясняя, что «мечта — это свобода равного начала со всеми остальными людьми». К концу жизни Твену предстояло осознать, насколько несхож этот комплекс идей с действительностью буржуазного общества в тех его специфически американских особенностях, которые и оказались конечным порождением «мечты». Горечь его поздних книг — прежде всего свидетельство этого социального прозрения.
Но вместе с тем на фронтире всего отчетливее выступали те коренные демократические черты самосознания американского народа, которые наиболее глубоко были воплощены Твеном, придав его творчеству значение эпоса народной жизни. Идеал Твена — по сути, просветительский идеал природной доброты и разумности человека, социальной гармонии и торжества здравого смысла. За исключением Уитмена, ни один американский художник не выразил этот идеал так последовательно и глубоко и не держался его так непоколебимо, как Твен. При всех эстетических различиях между Уитменом и Твеном основа у них была общая — сплав радикальных идей основоположников американского государства, руссоистской концепции естественного равенства и миропонимания трудовых масс Америки, жаждущих истинной справедливости и человеческого братства.
Различия же предопределены тем, что Твену с самых первых его шагов в литературе были совершенно чужды романтические мотивы и образы, и здесь особенно ощутимо воздействие фронтира на весь творческий склад писателя. В фольклоре фронтира даже небылицы непременно содержат элемент достоверного бытописания, отнюдь не сдерживающего стихию гротеска. Сама жизнь фронтира была переплетением заурядного с невероятным, и поэтика небылиц отразила этот причудливый симбиоз, каким была отмечена действительность, вызвавшая к жизни сам жанр.