История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 12

— Я вам сочувствую и вижу, что вы поступаете разумно; но если дело обстоит так, как я думаю, позвольте вам сказать, что вы должны уважать Армелину и не должны, бросая ее подобным образом, давать повод всем девушкам этого дома выносить суждение, прямо противоположное действительности.

— Что могут подумать?

— Что ваше отношение было не более чем каприз, и что вы бросили ее, как только получили удовлетворение.

— Это было бы верхом злопыхательства; но я не знаю, что здесь поделать, потому что для того, чтобы мне справиться с моим безумием, у меня есть только это единственное средство. Или вы знаете другое? Будьте добры назвать мне его.

— Я не слишком хорошо знакома с этой болезнью, но мне кажется, что постепенно любовь переходит в дружбу и во всяком случае люди успокаиваются.

— Это верно, но для того, чтобы любовь стала дружбой, она не должна быть внезапно прерванной. Если объект любви ее не бережет, любящий приходит в отчаяние, и объект становится для него либо ненавистным, либо безразличным. Я не хочу ни приходить в отчаяние, ни начать ненавидеть Армелину, которая есть ангел красоты и добродетели. Я хочу быть ей полезным, несмотря ни на что, и более не видеть ее, и я уверен, что это не может ей не нравиться, потому что она должна была понять причину моего гнева. Это не должно повториться.

— Вот как обстоят дела; я была в неведении. Они меня все время заверяли, что ни в чем вам не отказывали, и что они не могут догадаться о причинах того, что вы не хотите более приходить с ними повидаться.

— Либо из-за застенчивости, либо из осторожности, либо из боязни меня огорчить, они вас обманывали; но вы заслуживаете того, чтобы знать все. Моя честь требует, чтобы я вам все рассказал.

— Я этого хочу, и я заверяю вас в своей скромности.

Я рассказал ей в деталях все дело и видел, что она прониклась сочувствием. Она сказала мне, что ее принцип — не думать никогда о дурном без явной очевидности, но, зная о людской слабости, она никак не могла поверить, что мы держим себя в столь жестких рамках почти три месяца, что мы видимся каждый день.

— Мне кажется, — сказала мне она, — что меньше зла в поцелуе, чем в скандале, который причиняет ваш уход.

— Но я уверен, что Армелину он не беспокоит.

— Она плачет каждое утро;

— Эти слезы могут происходить из тщеславия или, возможно, от огорчения, которое ей может причинять мысль о моем возможном непостоянстве.

— Это не так, потому что я пустила слух, что вы больны.

— И что говорит Эмилия?

— Она не плачет, но она очень грустна, и мне кажется, что, говоря мне все время, что если вы не приходите, то это не ее вина, она хочет сказать, что это вина Армелины. Доставьте мне удовольствие прийти завтра; они умирают от желания увидеть оперу Алиберти и оперу-буффо в Капраника.

— Хорошо, мадам, я приду завтра утром завтракать, и завтра вечером они увидят оперу.

— Я очень рада, я благодарю вас. Могу я сообщить им эту новость?

— Я даже прошу вас сказать Армелине, что я решился вернуться, чтобы ее увидеть, лишь в силу того, что вы мне здесь сказали.

Как же была рада принцесса, когда я передал ей эту новость после обеда! Кардинал знал, что так и должно было быть. Она сразу дала мне билет в свою ложу на завтра, и отдала приказ на конюшню прислуживать мне в ее ливрее.

На следующий день, когда я вызвал Армелину, Эмилия спустилась первая, чтобы успеть сделать мне упреки относительно моего поведения; она мне сказала, что мужчина не может так поступать, когда любит, и что я дурно поступил, рассказав все начальнице.

— Я бы ей ничего не сказал, если бы опасался каких-либо последствий этого.

— Армелина несчастна с тех пор, как вас узнала.

— Отчего же?

— Потому что она не хочет уклониться от выполнения своего долга, и видит, что вы любите ее только для того, чтобы ее к этому принудить.

— Но ее горе прекратится сразу, как только я перестану ей докучать.

— Перестав, однако, с ней видеться.

— Разумеется. Не думаете ли вы, что мне это не доставляет огорчения? Но мой душевный мир требует этого усилия.

— Тогда она поймет, что вы ее не любите.

— Она будет думать все, что захочет. А между тем, я знаю, что если она любит меня так, как я ее, все между нами будет хорошо.

— У нас есть обязанности, которых нет у вас прочих.

— Будьте же верны вашим предполагаемым обязанностям и не считайте дурным, что человек чести их уважает, удаляясь от вас.

Пришла Армелина, и я нашел ее изменившейся.

— Отчего вы бледны, и где ваш веселый вид?

— Это оттого, что вы причинили мне горе.

— Ладно. Успокойтесь, верните себе хорошее настроение и примиритесь с тем, что я пытаюсь исцелиться от страсти, природа которой такова, чтобы постараться оторвать вас от исполнения вашего долга. Я буду тем не менее вашим другом и буду приходить повидать вас раз в неделю, пока я остаюсь в Риме.

— Раз в неделю! Не следовало начинать с того, чтобы приходить каждый день.

— Это правда. Ваше обманчивое лицо не дало мне возможности об этом догадаться; но я надеюсь, что, в силу, по крайней мере, чувства благодарности, вы посчитаете добрым, что я пытаюсь снова стать разумным. Чтобы помочь этому процессу исцеления, я должен видеть вас как можно реже. Подумайте немного, и вы сочтете, что решение, которое я принял, мудрое, честное и достойно вашего уважения.

— Как жаль что вы не можете любить меня так же, как я вас люблю.

— Это значит спокойно. Без всяких желаний.

— Я этого не говорю; но умея держать в узде желания, которые противоречат нашему долгу.

— Это будет наука, которую в моем возрасте я не смогу постичь. Не скажете ли вы мне, очень ли вы страдаете, подавляя желания, которые любовь, что вы ко мне питаете, вам внушает?

— Мне бывает очень не по себе, если я сдерживаю свои желания всякий раз, когда думаю о вас. Наоборот, я их лелею, я их ценю. Я хотела бы, чтобы вы стали папой, я несколько раз хотела, чтобы вы были моим отцом, чтобы я могла вполне свободно осыпать вас сотней ласк, я хотела бы в моих мечтах, чтобы вы стали девушкой, как я, чтобы иметь возможность жить с вами весь день.

Я не мог при этом удержаться от смеха. Сказав, что приду за ними, чтобы отвести их в театр Алиберти, я покинул их в радости, что должен ощущать влюбленный мужчина, который чувствует уверенность, что достигнет желаемого, хотя и с большими трудностями, поскольку во всем том, что сказала мне сейчас Армелина, я не заметил ни тени искусственности, ни кокетства. Она меня любила и она упорствовала, не соглашаясь в этом признаться себе самой, и, соответственно, испытывая нежелание доставить мне наслаждение, в котором природа заставит ее участвовать, и она поймет, что любит меня. Это чувство зародилось в ее душе вопреки ей самой. Ее опыт не внушил ей, что она должна либо бежать меня, либо приготовиться стать жертвой любви.