История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 3

— Как она мила! — говорил я одной из этих матрон.

— Да, она хорошенькая. Она дочь того, кто играет наперсника. Ее очень любят в обществе, и она многое обещает.

— Я с удовольствием бы с ней познакомился.

— О, бог мой! Это нетрудно. Ее отец и мать — очень порядочные люди, я уверена, что они будут счастливы, если вы пригласите их поужинать, они вас совсем не стеснят; они пойдут отдохнуть и оставят вас поболтать за столом с малышкой, сколько вам угодно. Вы во Франции, месье, где знают цену жизни и умеют извлечь из нее выгоду. Мы любим удовольствия и бываем счастливы, когда можем их породить.

— Этот образ мыслей прекрасен, мадам, но как вы себе представляете, чтобы я стал приглашать на ужин порядочных людей, с которыми незнаком?

— О, боже мой! Что вы говорите? Мы знакомы со всем миром. Вы видите, как я с вами держусь. Разве можно подумать, что я вас не знаю? После комедии я вас представлю.

— Я прошу вас, мадам, оказать мне эту честь в другой день.

— Когда вам угодно, месье.

Глава IX

Мои ляпсусы во французском языке. Мои успехи, мои многочисленные знакомства. Людовик XV. Мой брат прибывает в Париж.

Все итальянские комедианты Парижа хотели проявить ко мне свою щедрость. Они приглашали меня на свои приемы и устраивали в мою честь празднества. Карлин Бертинацци, игравший Арлекина, которого обожал весь Париж, напомнил мне, что видел меня тринадцать лет назад в Падуе, когда возвращался из Петербурга с моей матерью. Он дал мне прекрасный обед у мадам де ла Гейери, где он жил. Эта дама была влюблена в него. У нее было четверо детей, носившихся по всему дому; я сделал комплимент ее мужу по поводу миловидности этих крошек, и муж ответил, что они от г-на Карлина.

— Может быть, но пока вы о них заботитесь и вас они должны знать как отца, чье имя они носят.

Да, это так; но Карлин слишком порядочный человек, чтобы не признаваться, когда мне взбредет в голову избавиться от этого. Он хорошо знает, что они его, и моя жена будет первой, кто возразит, если он не признает это.

Так думал этот порядочный человек, и относился к этому положению очень спокойно. Он любил Карлина, при том что его жена тоже его любила, с одной только разницей, что последствием его любви не было рождение детей. Отношения такого рода не редкость в Париже среди людей определенного сорта. Двое из самых знатных сеньоров Франции очень мирно делят жену и имеют детей, носящих имя не своего настоящего отца, а мужа своей матери; всего век, как пришло это явление, и потомки этих детей известны сегодня под тем же именем. Знающие об этом смеются, и они правы. Те, кто знает, как обстоит дело, имеют право посмеяться.

Самый богатый из итальянских комедиантов был Панталон, он был отцом Коралин и Камиллы, кроме того, он занимался и ростовщичеством. Он хотел дать мне обед в семейном кругу. Две сестры меня очаровали. Коралин была на содержании у принца Монако, сына герцога Валентинуа, который был еще жив, в Камиллу был влюблен граф де Мельфор, фаворит герцогини Шартрской, ставшей к тому времени герцогиней Орлеанской вследствие смерти ее отчима.

Коралин была менее живая, чем Камилла, но более красивая; я начал было ей строить куры не вовремя, что было сочтено неуместным; но это неурочное время продолжалось постоянно, так что я несколько раз оказывался там, когда приходил навестить ее принц. При первых встречах я отвешивал ему реверанс и уходил, но в дальнейшем он стал говорить мне остаться, потому что принцы наедине со своими любовницами обычно не знают, что делать. Мы ужинали втроем, его роль сводилась к тому, чтобы смотреть на меня, слушать и смеяться, моя — есть и говорить.

Я счел своим долгом нанести визит вежливости этому принцу в отеле де Матиньон на улице Варен.

— Я очень рад, — сказал он мне, — что вы пришли, потому что я обещал герцогине де Рюфек привести вас к ней, так что мы сейчас пойдем.

Вот еще одна герцогиня. Нет ничего лучше. Мы садимся в «дьябло» — модную коляску, и вот мы, в одиннадцать утра, у герцогини. Я вижу женщину шестидесяти лет, с лицом, покрытым румянами, в пятнах, худым, некрасивым и увядшим, неприлично развалившуюся на софе, которая при моем появлении вскричала:

— Ах! Вот прекрасный мальчик! Принц, ты очарователен! Иди садись здесь, мой мальчик.

Я повинуюсь, удивленный, и чувствую при этом невыносимое зловоние мускуса. Я вижу уродливую открытую грудь, которую демонстрирует мегера, соски, невидимые из-за покрывающих их мушек, но осязаемые. Где я? Принц уходит, говоря, что возвратит мне свой «дьяболо» через полчаса, И что ждет меня у Коралин.

Едва принц уходит, эта гарпия впивается в меня своими слюнявыми губами, влепляет поцелуй, от которого я чуть не задохнулся, и протягивает свою тощую руку туда, куда влечет ее скверная душа, говоря мне:

— Посмотрим, какой красивый у тебя…

— Ах! Боже мой! Мадам герцогиня.

— Ты отодвигаешься? Отчего? Ты ребенок.

— Да, мадам. Потому что…

— Что?

— Я… Я не могу, я не смею…

— Кто же ты, в конце концов?

— Я педераст.

— Ах! Грубая свинья.

Она вскакивает, оскорбленная, и я также, и быстро выскакиваю за дверь и бегу из отеля, боясь, что швейцар меня остановит. Я беру фиакр и иду рассказать эту, мягко говоря, черную историю Коралине, которая очень смеется, но в то же время соглашается со мной, что принц сыграл со мной злую шутку. Она отмечает во мне присутствие духа, с которым я выпутался из этой неприятной истории; однако не соглашается заменить мне герцогиню. Несмотря на это, я не теряю надежды. Я знаю, что она не воспринимает меня в достаточной мере влюбленным.

Три или четыре дня спустя я наговорил ей за ужином много всего и потребовал расчета в таких ясных выражениях, что она обещала вознаградить мою любовь завтра.

— Принц Монако, — сказала она, — вернется из Версаля лишь послезавтра. Завтра мы поедем в кроличьи садки, пообедаем там вдвоем, поохотимся на хорьков и вернемся в Париж довольные.

— В добрый час.

Назавтра в десять часов мы садимся в кабриолет, и вот — мы на заставе Вожирар. В тот момент, когда мы ее проезжаем, навстречу — коляска «визави» с кучером в иностранной ливрее:

— Остановитесь, остановитесь.

Это был шевалье де Виртемберг, который, не взглянув в мою сторону, начинает осыпать Коралину нежностями, затем, высунув голову наружу, говорит ей на ушко, она отвечает ему таким же образом, затем он говорит ей что-то еще, она думает немного, затем говорит мне, взяв меня за руку и смеясь:

— У меня важное дело с этим принцем; отправляйтесь, дорогой друг, в садки, обедайте там, охотьтесь и приходите ко мне повидаться завтра.

Говоря так, она слезает, садится в «визави» и посылает мне воздушный поцелуй.

Читателю, который бывал в подобном положении, не нужно объяснять тот порыв гнева, которым я был охвачен в этот позорный миг. Тем же, кто этого не испытал, я объяснить ничего не смогу. Я не хотел оставаться в этом проклятом кабриолете ни минуты, я приказал слуге катиться ко всем чертям, взял первый же фиакр, который нашел, и отправился к Патю, которому описал приключение, пылая гневом. Патю нашел мое приключение комичным, не новым и в порядке вещей.

— Как в порядке вещей?

— Потому что нет такого молодого человека, с которым не могла бы приключиться подобная история, и он, если у него достанет ума, не должен испытывать от этого чувство унижения. Что касается меня, я тебе завидую, я бы не отказался от такого хоть завтра. Я тебя поздравляю. Ты можешь быть уверен, что завтра будешь иметь Коралину.