История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 3
Шрифт:
— Я согласен, поскольку мать считает себя обманутой; но когда она отправляет дочь ко мне в мою собственную комнату, не должен ли я предположить, что она готова спокойно перенести все последствия такой беседы?
— Она отправляла ее к вам только для того, чтобы она вам услужила.
— Она мне услужила так же, как и я услужил ей в рамках потребностей человеческой натуры; и если она направит ко мне ее этим вечером, я, может быть, сделаю то же, если Мими согласится, и ничего — насильно, ни вне пределов моей комнаты, за которую я исправно плачу за каждый день.
— Вы можете говорить, что хотите, но вы заплатите штраф.
— Я ничего не буду платить, потому что нельзя налагать штраф, когда нет нарушения закона, и если меня осудят, я буду апеллировать до последней инстанции, пока справедливость не восторжествует, потому что знаю, что я никогда не буду столь низок, чтобы отказать в ласке девушке, которая мне
Таково было, с небольшими отклонениями, объяснение, которое я прочел и подписал, и которое комиссар отнес лейтенанту полиции, который пожелал меня выслушать и который, допросив мать и дочь, отпустил меня и приговорил неосмотрительную мать оплатить расходы комиссара. Я не уступил слезам Мими, чтобы избавить мать от расходов на ее роды. Она разродилась мальчиком, которого я отправил в «Отель-Дье» [42] на содержание нации. Мими после этого бежала из материнского дома, чтобы выступать в Комической опере, на ярмарке С.-Лорен у Моне. Не будучи известной, она не сочла за труд найти себе любовника, который принял ее за девственницу. Я был рад, когда встретил ее в театре на ярмарке. Я нашел ее очень хорошенькой.
42
приемник для брошенных детей.
— Я не знал, — сказал я ей, — что ты музыкантша.
— Как все мои товарищи. Дочери парижской Оперы не знают ни ноты, но тем не менее поют. Дело лишь в том, чтобы иметь красивый голос.
Я пригласил Мими на ужин у Патю, который нашел ее очаровательной. Но потом она сбилась с пути. Она влюбилась в скрипача по имени Берар, который поглотил все, что у нее было, и она исчезла.
Итальянские комедианты начали тогда ставить в своем театре пародии на оперы и трагедии, и я познакомился со знаменитой Шантийи, которая была любовницей маршала де Сакс и звалась Фавар, потому что поэт Фавар на ней женился. Она пела в пародии на «Тетиса и Пелею» г-на де Фонтенеля в роли Тонтон, с необычайным успехом. В нее влюбился за ее грацию и талант человек высочайших достоинств, которого знала вся Франция по его творениям. Это был аббат де Вуазенон, с которым я познакомился столь же близко, как и с Кребийоном. Все театральные творения, в которых сыграла м-м Фавар и которые составили ей имя, были плодом этого знаменитого аббата; он был избран в Академию после моего отъезда. Я познакомился с ним, я поддерживал с ним отношения и он удостоил меня своей дружбой. От меня он воспринял идею создания ораторий в стихах, которые были впервые пропеты в концерте духовной музыки в Тюильери в один из тех дней, когда по религиозным соображениям театры бывают закрыты. Этот аббат, тайный автор многих комедий, был человеком очень невысокой святости; он был полон ума и доброжелательности, известный острослов, чьи шутки повторялись повсюду и который, несмотря на это, никого не обидел. У него не было врагов, потому что его критические замечания скользили по поверхности и не ранили.
— Король зевает, — сказал он мне однажды, вернувшись из Версаля, — потому что должен завтра явиться в Парламент, чтобы занять скамью правосудия.
— Почему называют это место скамьей правосудия?
— Я не знаю. Может быть потому, что правосудие на ней спит.
Я увидел черты этого аббата в Праге, в лице графа Франсуа Хардига, в настоящее время полномочного министра императора при выборном дворе королей Саксонии. Этот аббат представил меня г-ну де Фонтенель, которому было тогда девяносто три года и который был не только замечательного ума, но и глубокий физик, знаменитый также своими остроумными словечками, из которых можно было бы составить сборник. Он не делал ни одного комплимента, чтобы не оживить его блесками ума. Я сказал ему, что приехал из Италии специально (expr`es), чтобы сделать ему визит. Он ответил мне, обыграв слово — expr`es [43] :
43
специально, срочно — прим. перев.
— Признайте, что пришлось долго ожидать.
Любезный ответ, и в то же время критический, потому что обнажает надуманность моего комплимента. Он показал мне свои опубликованные творения. Он спросил меня, отведал ли я французских спектаклей, и я ответил, что видел в Опере «Тетис и Пелея», его вещь, и поскольку я воздал ей хвалы, он сказал, что голова его была лысая (une t^ete pel'ee).
— В
пятницу в «Комеди франсез», — сказал я, — я видел «Аталию».— Это шедевр Расина, сударь, и Вольтер ошибается, обвиняя меня в том, что я ее критиковал, и приписывая мне эпиграмму, автора которой никто не знает, и последние два стиха которой очень плохи:
Pour avoir fait pis qu'Esther Comment diable as-tu pu faire? [44]Мне сказали, что г-н де Фонтенель был нежным другом м-м де Тансэн, и что г-н Даламбер явился плодом этой связи. Ле Рон было имя его приемного отца. Я познакомился с Даламбером у м-м де Графиньи. Этот великий философ постиг секрет, как не выглядеть ученым, потому что окружал себя приятной компанией людей, далеких от науки. Он обладал также искусством прибавлять ума тем, кто разговаривал с ним.
44
Обыгрываются слова «faire» и «Esther».
Когда я во второй раз приехал в Париж, бежав из тюрьмы Пьомби, я устроил себе праздник, снова увидевшись с Фонтенелем, и он умер через две недели после моего приезда, в начале 1757 года.
Когда я в третий раз вернулся в Париж с намерением оставаться в нем до самой смерти, я рассчитывал на дружбу г-на Даламбера, но он умер через две недели после моего прибытия, в конце 1783 года. Я не увижу больше ни Парижа, ни Франции; я слишком опасаюсь расправ обезумевшего народа.
Г-н граф де Лоц, посол короля Польского, выборщика короля Саксонского, в Париже, поручил мне в том 1751 году перевести на итальянский французскую оперу, наполненную превращениями и большими балетами, вплетенными в сюжет оперы, и я выбрал «Зороастр» г-на де Каюзак. Я должен был адаптировать итальянские слова к французской музыке хоров. Музыка сохранилась прекрасно, но итальянская поэзия не блистала. Несмотря на это, я получил от щедрого монарха прекрасную золотую табакерку и доставил большое удовольствие своей матери.
В это же время прибыла в Париж м-ль Весиан вместе со своим братом, молодая, хорошего происхождения и образованная, красивая, нетронутая и любимая до последней степени. Ее отец, служивший военным во Франции, умер у себя на родине в Парме; его дочь осталась сиротой и, не имея, на что жить, последовала чьему-то совету продать все и пробраться со своим братом в Версаль, чтобы прибегнуть к состраданию военного министра и что-нибудь получить. Сойдя с дилижанса, она сказала кучеру фиакра отвезти ее в меблированную комнату по соседству с Итальянским театром, и фиакр отвез ее в Бургундский отель на улице Моконсей, где жил я.
Утром мне сказали, что на моем последнем этаже поселились двое новоприбывших молодых итальянцев, брат и сестра, очень красивые, но не имеющие с собой ничего, кроме маленького саквояжа. Итальянцы, вновь прибывшие, красивые, бедные и мои соседи — пять поводов, чтобы пойти лично посмотреть, что это. Я стучу, снова стучу, и вот — мальчик в рубашке открывает мне дверь и просит извинения, что он в рубашке.
— Это я должен извиниться. Я пришел в качестве итальянца и вашего соседа предложить вам свои услуги.
Я вижу матрас на полу, на котором в качестве брата спит этот мальчик, и кровать, закрытую занавесками, где должна находиться, как я понимаю, его сестра, и говорю, не видя ее, что если бы я подумал, что они в девять часов утра еще в постели, я бы не осмелился стучать к ним в дверь. Она отвечает, не показываясь, что она спала больше, чем обычно, так как устала с дороги, и что она сейчас встанет, если я буду любезен дать ей минутку.
— Я вернусь в свою комнату, мадемуазель, и вы будьте добры известить меня, когда будете готовы принять мой визит. Я ваш сосед.
Четверть часа спустя, вместо того, чтобы меня позвать, она входит сама и, исполнив изысканный реверанс, говорит, что пришла вернуть мне визит, и что ее брат придет, когда будет готов. Я благодарю ее, приглашаю сесть, искренне объясняю интерес, который она мне внушает; она этим польщена и, не дожидаясь дальнейших расспросов, рассказывает мне всю короткую и простую историю, которую я выше описал; Она заканчивает ее, сказав, что должна подумать, чтобы найти за день менее дорогое жилье, потому что у нее осталось только шесть франков и ей нечего продать. Ей надо платить на месяц вперед за ту комнату, что она занимает. Я спрашиваю, есть ли у нее рекомендательные письма, она достает из кармана пакет, и я вижу семь или восемь сертификатов со службы ее отца, выписку из свидетельства рождения его, ее и ее брата, свидетельство о смерти, свидетельства о добром поведении, о бедности и паспорта, и это все.