История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 6
Шрифт:
Восемь-десять дней спустя она спросила у генерала в моем присутствии, нет ли у него каких-либо поручений для ее мужа, который завтра в полдень уедет в Экс-ла-Шапель и вернется через три дня.
Меня не нужно было обо всем предупреждать заранее. Быстрый взгляд, который она мне послала, дал мне понять, что мне надо воспользоваться этим сообщением. Какая радость! Еще большая, потому что я был слегка простужен. Назавтра был праздничный день, и это еще одна радость, потому что мне надо было спрятаться в исповедальне только к вечеру, и благодаря этому я избегал обузы прятаться там весь день.
Я направился туда в четыре часа и втиснулся в более темную из исповедален, положившись на Бога. В пять часов ключарь, сделав привычный круг по церкви, вышел и закрыл дверь. Я вышел из укрытия и присел на лавку, где, видя ее тень за решеткой, уверился, что она меня видит. Она закрыла ставню.
Четверть часа спустя я подошел к двери, толкнул ее, и она открылась. Я прикрыл ее и на ощупь уселся на последних ступеньках лестницы. Я провел
В десять часов она явилась, со свечой в руке, выведя меня из тоскливого положения, в котором я очутился только ради нее. Можно лишь в общих чертах представить себе взаимные наслаждения этой счастливой ночи, не вдаваясь в детали. Она сказала, что приготовила мне маленький ужин, но у меня не было аппетита ни на что, кроме ее прелестей, хотя я обедал лишь в четыре часа. Мы провели семь часов в исступлении, прерывая его лишь изредка на любовные разговоры, с тем, чтобы возобновить наслаждения.
Le beliezze d'Olimpia eran di quelle Che son pi`u rare; e non la fronte sola Gli occhi, le guanci`e, e le chiome avea belle, La bocca, il naso, gli omeri, e la gola; Ma discendendo gi`u da le mammelle, Le parti che solea coprir la stola Fur di tarda eccellenza, cke ante porse A quante ne avea il mondo polean forse [1681] Vinceano di candor le nevi intatte Et eran pi`u che avorio a toccar molli: Le poppe ritondette parean latte Che fuor d'e giunchi allora ailora tolli: Spazio fra lor tal discendea quai fatte Esser veggiam fra piccolini colli Uombrose valli in sua stagion amen'e Che H ver no abbia di neoe'allora piene. 1 rilevati fianchi, e le bel'anche, E netto pi`u che specckio io ventre piano Pareano fatte, e quelle cosce bianche Da Fidia a torno, o da pi`u dotta mano. Di quelle parti debbovi dir anche etc. etc. [10]10
Ариосто: «Неистовый Роланд».
Были явлены самые редкостные красоты Олимпа; не только чело, но и глаза, щеки, волосы были прекрасны; ее рот, ее нос, ее плечи и горло; но ниже грудей, части ее тела, которые обычно прикрывают, были столь совершенны, что, в сравнении со всеми возможными чудесами они выглядели более незапятнанными, чем свежевыпавший снег, более нежными наощупь, чем слоновая кость: небольшие округлые груди сочились молоком…(и т. д.).
М-м Х имела мужа, который руководствовался лишь своим собственным темпераментом и чувством дружбы, которое он к ней испытывал, чтобы отдавать ей свой долг неукоснительно каждую ночь. То ли следуя режиму, то ли из щепетильности, он воздерживался от своих прав в критические дни месячных, и, чтобы избежать соблазна, держался подальше от своей драгоценной половины; но в эту счастливую ночь она не была в этом отделенном положении. Мы были обязаны нашим неожиданным счастьем путешествию этого славного человека. Я покинул ее опустошенным, но не насытившимся. Я обещал, сжимая ее в своих объятиях, что она встретит во мне ту же готовность в первый же раз, как мы снова увидимся. Я отправился залезть в исповедальню, где слабый свет зарождающегося дня помог мне скрыться от глаз ключаря. Как только я увидел, что дверь открыта, я отправился спать. Вышел я только ко времени театра, чтобы снова увидеть мой очаровательный объект, обладателем которого меня сделала любовь.
Не прошло и двух недель, как, садясь в свою карету, она сказала мне, что будет спать в кабинете в следующую ночь. Это был будний день. Церковь была открыта только с утра, я пошел туда к одиннадцати часам, хорошо позавтракав. Я поместился в исповедальне так же легко, как в прошлый раз, и в полдень церковный сторож закрыл свою церковь.
Мысль о том, что я должен оставаться десять часов то ли в церкви, то ли в темноте внизу лестницы, в компании крыс, не радовала, потому что я не мог взять с собой даже табака, с которым мне могло понадобиться хотя бы высморкаться, но любовь придает ценность ожиданию, когда любовник уверен, что может положиться на ее слово.
В час я увидел листок бумаги, падающий на пол из зарешеченного окна. С бьющимся сердцем я подхожу и поднимаю его и вижу следующие слова:
«Дверь открыта. Я думаю, что вам будет лучше здесь, чем в церкви. Вы найдете маленький обед, ночную лампу и книги. Вам будет неудобно сидеть, но не вижу другого выхода. Эти десять часов продлятся для вас меньше,
чем для меня, будьте в этом уверены. Я сказала генералу, что больна. Представьте себе, как бы я могла сегодня выйти. Боже сохрани вас сегодня от кашля, особенно будущей ночью, потому что мужской кашель отличается от женского».Амур! Очаровательный бог, который думает обо всем! Я не колеблюсь ни минуты. Я вхожу и вижу посредине трех ступенек салфетки, прибор, маленькие аппетитные тарелки, бутылки, стаканы, подогреватель и бутылку винного спирта. Вижу размолотый кофе и лимоны, сахар и ром, если мне захочется сделать пунш. И к этому забавные книжки. Поразительно, что м-м Х смогла проделать все так, чтобы никто из семьи не заметил. Достоинством всего этого было то, что, казалось, это было проделано скорее для того, чтобы развлечь, чем накормить кого-то. Я провел три часа за чтением, затем еще три — за едой, приготовил себе чай, затем пунш. После этого я заснул, и ангел явился разбудить меня в десять часов. Эта вторая ночь прошла, однако, менее оживленно, чем первая: меньше возможностей из-за темноты и больше помех из-за соседства мужа, которого малейший шум бы разбудил. Мы провели три-четыре часа в объятиях сна. Это была последняя ночь, что мы провели вместе. Генерал уехал в Вестфалию, и она должна была перебраться в деревню. Я обещал ей вернуться в Кёльн в следующем году, но многие несчастья мне в этом помешали. Я попрощался со всеми и уехал, полный сожаления.
Пребывание в течение двух с половиной месяцев в этом городе не уменьшило моих денег, несмотря на то, что каждый раз, как я играл на деньги, я проигрывал. Прием в Боне мне был компенсирован с лихвой. Банкир Франк жаловался, что я не взял у него ни малейшей суммы. Я бы не был так разумен, если бы не моя нежная связь, которая поставила меня в необходимость убеждать всех, кто за мной наблюдал, что я стараюсь вести себя хорошо.
Я выехал в середине марта и сделал остановку в Боне, чтобы засвидетельствовать свое почтение Выборщику. Принца там не было. Я пообедал с графом Верита и с аббатом Скампар, который был фаворитом принца. Официальное письмо, которое дал мне граф для канониссы, которая должна была быть в Кобленце, в котором он воздал мне хвалы, послужило причиной того, что я был там арестован, но вместо канониссы, которая уехала в Мангейм, я встретился с поселившейся в той же гостинице женщиной — актрисой по имени Тоскани, которая возвращалась в Штутгарт со своей дочерью, молодой и очаровательной. Она возвращалась из Парижа, где провела год, обучая дочь серьезному танцу у знаменитого Вестри. Эта девица, очарованная встречей со мной, сразу показала мне спаниеля, которого я ей подарил год назад. Это маленькое животное очень ее радовало. Девочка — настоящая игрушка — легко уговорила меня заехать в Штутгарт, где, впрочем, я мог насладиться всеми мыслимыми удовольствиями. Ее мать была обеспокоена тем, как герцог найдет ее дочь, такую, как теперь, с детства предназначенную для услаждения этого принца, который, несмотря на то, что имел официальную любовницу, хотел иметь также всех фигуранток своего балета, обладающих хоть какими-то достоинствами. Тоскани заверила меня за ужином, что ее малышка еще девушка, и жаловалась, что герцог возьмет ее только после того, как прогонит действующую любовницу и поставит ее на место той. Эта действующая любовница была танцовщица Габриелла, та самая дочь венецианского гондольера, о которой я говорил в моем первом томе, жена Мишеля Агата, которого я встретил в Мюнхене, убежав из тюрьмы Пьомби.
Юная Тоскани, как и ее мать, не были огорчены тем, что видели мой интерес к чистоте игрушки, сохраняемой для герцога Вюртембергского, и их тщеславие объединилось, чтобы убедить меня, что они меня не обманывают. Это было времяпрепровождение, которое заняло меня на добрые два часа следующим утром, с двумя очаровательными созданиями, потому что мать не хотела ни за что на свете оставить меня наедине со своим сокровищем, которое я, к моему удивлению, смог разгрызть. Будучи далек от того, чтобы мне нравилось ее присутствие, я доказал, тем не менее, что ценю его. Она смеялась и наслаждалась моей лояльностью в том, что я гасил в ней весь огонь, который зажигала в моей душе ее дочь своими прелестями, непрерывным объектом моих глаз. Эта мать, хотя еще и молодая, казалось, не была оскорблена тем, что я, по-видимому, испытывал потребность в этой картине, чтобы сыграть как следует с ней роль влюбленного. Ей казалось, что ее дочь, которую она обожала, была частью ее самой, но она была уверена, что играет главную роль. Она ошибалась, и мне не надо было ничего лучше. Ее дочь не нуждалась в матери, чтобы меня разжечь, а эта последняя, без присутствия первой, нашла бы меня ледышкой.
Между тем, я решил ехать в Штутгарт повидать Бинетти, которая говорила всюду обо мне, рассказывая чудеса. Эта Бинетти была дочь венецианского гондольера Рамона, которому я также помог стать на ноги, в тот же год, когда м-м де Вальмарана выдала ее замуж за французского танцора Бине, который итальянизировал свою фамилию, став Бинетти. Я должен был повидать в Штутгарте Гардельпа, младшего Баллетти, которого я очень любил, молодую Вулкани, на которой он женился, и нескольких других старых знакомых, которые должны были превратить в подлинный рай намеченное мной короткое пребывание в этом городе. На последнем посту я отделился от дорогого общества Тоскани. Я направился в «Медведь», куда меня отвез почтальон. В следующем томе читатель узнает, какого рода несчастья приключились со мной в этом городе.