История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 6

— Отошлите его ей, — сказала она с возмущением, — я уверена, что ваш оракул даст вам именно этот ответ. Где он? Могу я на него взглянуть?

Ее портрет был у меня внутри золотой табакерки, и я его никогда не показывал Эстер из опасения, чтобы, сочтя Манон, может быть, более красивой, чем она, она не могла подумать, что я не показываю его из-за тщеславия, что меня бы только огорчило. Я быстро открыл шкатулку и взял табакерку. Могло так статься, что Эстер нашла бы Манон некрасивой или сочла бы необходимым сделать вид, что находит ее таковой, но она воздала ей хвалы, сказав только, что девушке со скверной душой не следует иметь такое красивое лицо. Она захотела также взглянуть на все портреты, что у меня были, которые м-м Манцони отослала мне из Венеции, как читатель, может быть, помнит. Среди них были и ню, но Эстер не стала изображать ханжу. О'Морфи ей очень понравилась, и она сочла ее историю, которую я рассказал ей со всеми обстоятельствами, очень любопытной. Портрет М.М., сначала в виде монашки, а затем ню, заставил ее много смеяться; она хотела услышать ее историю, но я от этого уклонился. Мы сели за стол и провели за ним два часа. Перейдя очень быстро от смерти к жизни, я ел со всем возможным аппетитом; Эстер ежеминутно торжествовала, что смогла стать моим доктором. Я обещал ей, вставая из-за стола, отослать портрет Манон ее мужу не позже чем завтра, и Эстер зааплодировала моей идее, но час спустя она задала вопрос оракулу, надписав O S A D над ключами, в котором спросила, правильно ли я сделаю, отослав сопернику портрет неверной. Она провела расчет, вычитая и прибавляя, говоря мне со смехом, что не сможет составить ответ, и выдала, наконец, заключение, что я должен отправить портрет, но ей самой, и не проявлять злобы, посылая портрет ее мужу.

Я зааплодировал, снова поцеловал ее, сказал, что последую указанию оракула, и что я прекратил хвалить ее умение в обращении с оракулом, потому что она полностью овладела знанием. Эстер, естественно, смеясь и испытывая страх, что я начну относиться к ней слишком всерьез, постаралась уверить меня в обратном. С этими дурачествами, которые так любит амур, он вырастает в гиганта в очень короткое время.

— Не будет ли слишком большим любопытством с моей стороны, — сказала она, — если я спрошу, где ваш портрет? Она говорит в своем письме, что отослала его вам.

— К сожалению, я не знаю, куда его подевал. Согласитесь, выкинутая подобным образом вещь не доставляет мне удовольствия.

— Поищем ее вместе, дорогой друг, я хочу ее видеть.

Мы нашли портрет среди книг, что лежали у меня на комоде. Эстер, удивленная, сказала, что я как живой; я счел возможным предложить его ей, сказав, однако, что он недостоин такой чести, и она приняла его с выражениями чрезвычайной благодарности. Я провел с ней один из тех дней, что можно назвать счастливыми, поскольку он протекал в радости, взаимном удовлетворении и спокойствии, без всякой суматохи страсти. Она ушла в десять часов, взяв с меня слово, что я проведу следующий день с ней.

Проспав восемь часов сном, который по пробуждении оставляет человека удивленным, поскольку ему кажется, что он вообще не спал, я пошел к Эстер, которая еще спала, но которую гувернантка постаралась разбудить. Она встретила меня смеясь, сидя в кровати и указывая мне на ночной столик, где лежала вся моя корреспонденция, за чтением которой она провела почти всю ночь. Она позволила мне целовать ее щеки цвета лилий с розами, защищая от моих рук свою алебастровую грудь, треть которой, доступная моим взорам, меня ослепляла, но не мешая моим глазам любоваться ее красотой. Я сел к ее коленям, восхваляя ее красоту и ее ум, созданных, как то так и другое, чтобы забыть тысячу Манон. Она спросила меня, красива ли та вся, и я ответил, что, не будучи еще ее мужем, я этого не знаю, и она улыбнулась, хваля мою сдержанность.

— Но, несмотря на это, — сказал я, — я знаю от ее кормилицы, что она хорошо сложена, и что никакое пятнышко не портит ни ее белизны, ни блеска всех ее секретных частей.

— Вы должны иметь обо мне другое мнение, — говорит Эстер.

— Да, мой ангел, потому что оракул поведал мне большой секрет; но это не мешает тому, чтобы я считал вас совершенно прекрасной всюду. Мне будет легко, став вашим мужем, воздержаться от того, чтобы трогать вас там.

— Значит вы считаете, — говорит она, краснея, живым тоном, — что, трогая там, вы можете обнаружить нечто, что уменьшит ваши желания?

На эту выходку, которая меня полностью обезоружила, я почувствовал стыд самого жестокого свойства. Я попросил у нее прощения, и под влиянием чувства оросил ее руки слезами, которые вызвали в ответ ее собственные. Пылая оба одним пламенем, в этот момент мы ощутили, что готовы были бы отдаться нашим желаниям, если бы позволила наша осмотрительность. Мы испытали нежный экстаз, за которым последовало успокоение, заставившее нас подумать о нежных радостях, которым мы могли бы предаться. Три часа пролетели очень быстро. Она сказала мне идти в ее кабинет, чтобы дать ей возможность одеться. Мы обедали с тем секретарем, который ей не нравился, и который мог только завидовать моему счастью.

Мы провели вместе весь остаток дня, в тех доверительных беседах, которые возникают, когда заложены первые основы самой интимной дружбы между людьми противоположного пола, которые кажутся созданными друг для друга. Мы еще пылали, но в кабинете Эстер не была так свободна, как в своей спальне. Я вернулся к себе, очень довольный судьбой. Я полагал, что она сможет решиться стать моей женой, не настаивая, чтобы я преподал ей то, что преподать не мог. Я раскаялся в том, что не захотел внушить ей, что ее наука равна моей, и мне казалось, что невозможно будет теперь сказать ей, что я ее обманул, и заслужить прощение. Только Эстер могла заставить меня забыть Манон, которая стала теперь казаться мне недостойной всего того, что я хотел для нее сделать.

Г-н Д.О. вернулся, и я пошел к нему обедать. Он с удовольствием узнал, что его дочь меня вылечила, проведя со мной весь день. Он сказал нам, когда мы остались одни, что узнал в Гааге, что граф де Сен Жермен владел секретом делать алмазы, которые отличались от настоящих только весом, что не помогло ему сделаться очень богатым, даже при использовании этого таланта. Я бы его изрядно насмешил, если бы вздумал рассказать все, что я знаю об этом человеке.

На другой день я повел Эстер в концерт. Она сказала мне, что на следующий день она не выйдет из своей комнаты, и мы сможем поговорить о нашей свадьбе. Это был последний день года 1759.

Глава II

Я разочаровываю Эстер. Я уезжаю в Германию. Мое приключение вблизи Кёльна. Жена бургомистра; я добиваюсь победы над ней. Бал в Боне. Прием у кёльнского Выборщика. Завтрак в Брюле. Первая близость. Ужин без приглашения у генерала Кеттлера. Я счастлив. Мой отъезд из Кёльна. Маленькая Тоскани. Драгоценность. Мое прибытие в Штутгарт.

1760 г., 1-е января.

Это свидание должно было стать решающим. Я внушил ей любовь, и моя честь была задета. Я пришел, решив не обманывать этого ангела и будучи уверен, что не получу отказа на мое предложение. Я застал ее в постели. Она сказала, что проведет в постели весь день, и что мы будем работать. Гувернантка принесла нам маленький столик, и она поставила передо мной несколько вопросов, направленных на то, чтобы дать мне понять, что, прежде, чем стать ее мужем, я должен передать ей мою науку. Они все были сформулированы таким образом, чтобы заставить высший ум приказать мне удовлетворить ее требование, либо отказать в нем. Я не мог сделать ни того, ни другого, поскольку запрещение могло ей не понравиться до такой степени, что заставит отказаться от всякого желания связать свою судьбу со мной. Я был занят вырабатыванием двусмысленных ответов, пока г-н Д.О. не позвал меня обедать. Он разрешил дочери оставаться в постели, но при условии, что остаток дня она проведет не работая, так как это занятие может только усилить ее мигрень. Она обещала, и я этим воспользовался.

Выйдя из-за стола, я вернулся к ней и застал ее спящей. Я хотел поберечь ее сон, но она проснулась, и чтение героиды [6] об Элоизе и Абеляре зажгло в нас пламя. Разговор зашел о секрете, который открыл ей ранее оракул, и который можно было узнать только от нее самой; она позволила моей руке его разыскать, и когда увидела, что я в сомнении, потому что он пальцами не нащупывался, она решилась сделать его для меня видимым. Он был не более просяного зернышка. Она позволила мне поцеловать его, что я и сделал, затаив дыхание.

6

эпический жанр VII–VIII в.

Проведя два часа в безумствах любви, никогда не доходя до великого свершения, которое она, совершенно правильно, мне запрещала, я решился сказать ей правду, хотя и видел, что после двух ложных и разоблаченных признаний, третье может ее возмутить.

Эстер, которая была очень умна, так что я никогда не мог ее обмануть, по крайней мере, когда она этого не хотела, слушала меня без удивления, не перебивая и без малейшей тени гнева. Она сказала мне под конец моей исповеди, что, будучи уверена в моей любви, и находя очевидным ложность этого последнего признания, она понимает, что если я не обучаю ее творить кабалу, разум подсказывает, что это не в моей власти, и что, следовательно, она не будет больше требовать от меня того, что я не могу или не хочу делать.