История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 7

Этот шалопай видел лучше меня. Пять или шесть месяцев спустя, Коста украл у меня пятьдесят тысяч экю. Через двадцать три года, то есть в году 1784, я нашел его в Вене, в лакеях у графа де Хардегг, и, видя, что он беден, думал его повесить. Я поймал его за руку, так что мог это сделать. Он прибег, однако, к слезам и воспользовался жалостью, которую испытывал к нему порядочный человек по имени Бертран, живший у министра короля Сардинского. Этот человек, которого я уважал, склонил меня к героическому акту помиловать его. Когда я спросил у этого несчастного, что он сделал со всем тем, что у меня украл, в золоте и украшениях, он сказал, что все потерял, играя в бириби , его обобрали его сообщники. Он женился в том же году на дочери Момоло, которую бросил некоторое время спустя.

Но продолжим.

Я поселился в частном доме в Турине, где жил отец Гама, который меня ожидал. Я снял апартаменты на втором этаже, смеясь над предостережением, которое он мне сделал, сразу по прибытии, из экономии. Снова предупредив меня, что я должен быть готов отправиться в Аугсбург в то время, когда там соберутся все министры воюющих сторон, он заверил меня также, что в мае я получу верительную грамоту, и что он предупредит меня о том, что следует делать. Это поручение нравилось мне в высшей степени.

Договорившись с хозяйкой обо всем касательно стола, я отправился в кафе, где первым, кого я увидел, был так называемый маркиз дез Армуаз, которого я знал по Экс-ан Саввой. Первое, что он мне сообщил, было то, что азартные игры запрещены, и что дамы, которых я знал в Эксе, будут, несомненно, очарованы меня снова увидеть. Относительно себя он сообщил, что живет игрой в триктрак, хотя ему и не везет, потому что умение в этой игре имеет большее значение, чем фортуна. Я ожидал, разумеется, что при одинаковом везении тот, у кого умения больше, должен выигрывать, и не понимал, как может быть что-то иное.

Мы пошли прогуляться по прекрасной аллее к цитадели, где я увидел множество хорошеньких девиц. Турин, это город в Италии, где секс предлагает все радости, которых может только пожелать амур, но полиция самая надоедливая, и в городе, небольшом, но очень населенном, шпионы знают обо всем; отсюда следует, что здесь можно пользоваться лишь той свободой, которая связана со множеством препятствий, сводни весьма ловки и приходится им много платить, потому что они рискуют, будучи раскрыты, более чем варварским наказанием. Нет ни публичных девок, ни содержанок, что очень нравится замужним женщинам, и что невежественная полиция должна была бы предвидеть.

Среди всех красоток, что я увидел, я отметил одну, которая меня поразила. Дез Армуаз знал их всех. Он сказал, что это знаменитая Лиа, еврейка, непобедимая, которая отбила атаки самых известных ловеласов Турина; что ее отец барышник, и нетрудно зайти к ней, но там нечего делать. Я решился рискнуть, и он пообещал отвести меня к ней. Я просил его прийти пообедать со мной. Дорогой мы встретили г-на З. и двух-трех других из компании Экса, я давал и получал приветствия, и ни к кому не захотел зайти, кроме маркиза де Прие, к дверям которого занес визитную карточку.

Сразу после обеда он отвел меня к воротам По, к еврею-барышнику. Я спросил, нет ли у него хорошей верховой лошади; он отправил мальчика в конюшню, чтобы вывести одну, и, пока мы ждали, — вот она, очаровательная девица, которая вышла во двор, чтобы получить комплименты по поводу своих прелестей. Я нашел ее выше всяких похвал. Тонкая талия, в возрасте примерно двадцати двух лет, одета просто и со вкусом, причесана так, что налет пудры оттеняет черный цвет волос, кожа лилейная с розовым, глаза веселые и выразительные, которые из под ресниц объявляют войну всем тем, кто воображает, что может одержать над ними победу. Вся ее физиономия выдавала ум и светское очарование. В восторге созерцая ее, я не замечал лошади, что стояла передо мной. Все же рассеянно взглянул на нее, осмотрел повсюду, изображая знатока, открыл ей рот, осмотрел ноги и колени, похлопал по спине, потрепал уши, заставил пройтись шагом, рысью, галопом и сказал еврею, что завтра утром приду в сапогах, чтобы проехаться. Эта лошадь, серая в яблоках, стоила сорок пьемонтских пистолей, то есть около ста цехинов. Прекрасная Лиа сказала, что она очень послушна, и что ее иноходь по скорости сравняется рыси любой другой лошади.

— Я проверяла это несколько раз, — сказала она, — и эта лошадь была бы моей, если бы я была богата.

— Вы были бы обе счастливы, потому что я уверен, едва вы сядете на нее, она вас полюбит. Я куплю ее только если увижу вас на ней верхом.

Она краснеет, ее отец говорит, что она должна доставить мне это удовольствие; она соглашается, я обещаю прийти в восемь часов утра.

Я сдержал слово и нашел ее уже одетой для верховой езды. Какое тело! Какие черты Венеры Каллипиги в ее бедрах, ляжках и коленях! Я стал жертвой своего слова. Она держалась в седле как самый легкий испанец, я сел на другую лошадь, уже оседланную для меня. Я следовал за ней повсюду, лошадь шла очень хорошо, но я думал только о ней. Вернувшись в дом и идя пешком, я сказал, что готов купить лошадь, но лишь для нее, чтобы сделать ей подарок, и если она не хочет на это согласиться, она меня больше не увидит. Я поставил ей единственное условие, что она будет ездить на ней по утрам всякий раз, когда я ее попрошу доставить мне это удовольствие. Я сказал ей, что остановлюсь в Турине на пять или шесть недель, что я влюбился в нее на этой прогулке, и что покупка лошади была только предлогом, чтобы доставить мне сладкое удовольствие ее видеть и выразить ей мою страсть. Она сказала мне очень прочувствованно, что дружба, которую она мне внушила, льстит ей бесконечно, и что дорогой подарок, который я ей делаю, не обязателен для того, чтобы внушить ей такую же дружбу ко мне. Что условие, которое я ставлю, дорого для нее, и что она с удовольствием примет мой подарок, при этом она не уверена, что, отказавшись, она так уж огорчит своего отца; она закончила тем, что попросила меня сделать этот подарок в присутствии отца, повторив, что в случае отказа я лошадь не куплю.

Дело было сделано. Ее отец, которого звали Моисей, счел эту сделку превосходной, похвалил свою дочь, принял от меня сорок пистолей и дал мне квитанцию в их получении, и пригласил прийти позавтракать с ним завтра.

На следующий день Моисей принял меня с большим уважением. Очаровательная Лиа, одетая в платье, сказала мне, что если я хочу сесть на лошадь, она быстро переоденется, как в прошлый раз, и я сказал, что мы проедемся в другой день; но ее отец, который думал только о деньгах, сказал, что если я люблю прогулки, он может продать мне очень красивый фаэтон с двумя превосходными лошадьми. Его дочь сказала, что он должен мне их показать, и он вышел, сказав, что пойдет их запрячь.

— Я их посмотрю, — сказал я Лиа, — но не буду их покупать, потому что не буду знать, что с ними делать.

— Вы будете выезжать на прогулку с дамой, которую любите.

— С вами. Но вы, возможно, не осмелитесь.

— Почему нет, в полях, в окрестностях Турина.

— Хорошо, я их посмотрю.

Подъехал отец в фаэтоне, я спустился вместе с Лиа и увидел коляску и лошадей; я нашел все очень симпатичным.

— Все это, — говорит Моисей, — стоит только четыре сотни цехинов, а после Пасхи я захочу за них пять сотен.

Мы сели в коляску вместе с Лиа, проехали милю, затем вернулись в дом. Я сказал Моисею, что дам ответ завтра; он ушел, и я снова поднялся в дом вместе с Лиа.

— Все это, — сказал я ей, — вполне стоит четырех сотен цехинов, и завтра я заплачу их с удовольствием, но с тем же условием, что и купил лошадь, и еще с одним: что вы меня одарите теми же радостями, которыми дарят влюбленного.

— Вы выражаетесь очень ясно. Я отвечу вам столь же ясно. Я честная девушка, и я не продаюсь.

— Знайте же, прекрасная Лиа, что все женщины, честные или нет, продаются. Когда у мужчины есть время, он покупает их, окружив заботами, когда же ему некогда, как мне, он использует подарки и золото.

— Такоймужчина неумелый, он лучше бы вызвал любовь своими неустанными заботами.

— Это было бы пределом счастья; но я тороплюсь, еще раз повторяю.

Вернулся ее отец, и минуту спустя я ушел, сказав ему, что если я не смогу прийти завтра, я приду в другой день, и тогда мы поговорим о фаэтоне.

Было очевидно, что Лиа приняла меня за человека щедрого, которому назначено быть простофилей. Она хотела фаэтон, так же как она получила лошадь. Со своей стороны, я заранее был готов потерять пять сотен цехинов, но не больше. Мне надо было прекратить свои визиты и понаблюдать, чем кончится дело между нею и ее отцом, которому, любящему деньги, было весьма досадно, что Лиа не может изыскать средство заставить меня купить коляску, то ли отдавшись мне, то ли не отдавшись, потому что ему это было все равно. Я был уверен, что дождусь их прихода.