История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 9
Шрифт:
Когда он меня увидел, он бросился мне на шею, и когда он представлял меня своей жене, называя своим спасителем, я должен был получить все те комплименты, которыми осыпают мошенники добрых людей, которых собираются облапошить. Пять или шесть минут спустя я вижу входящую старую женщину с красивой девицей. Г-н Малиньян меня представляет, говоря, что я тот самый шевалье де Сейнгальт, о котором он им говорил несколько раз. Девица, изображая изумление, говорит, что знала г-на Казанову, который весьма на меня похож; я отвечаю, что это также и мое имя, но я не имел счастья с ней встречаться.
— Я также, — говорит мне она, — меня раньше звали Оспюрже, а теперь зовут Шарпийон, и, увидев меня и поговорив со мной лишь один раз, вам легко было
— Но где я имел счастье с вами разговаривать?
— В Париже, в Пале Маршан, вы были с очаровательной дамой; вы подарили мне эти браслеты, — и говоря это, она показала мне их на своих ногах; — затем, поощряемый моей тетей, вы оказали мне честь меня поцеловать.
Я все вспомнил, и мой читатель может вспомнить также, что я был тогда с прекрасной Барет, торговкой чулок.
— Мадемуазель, я очень хорошо все вспомнил и я вас узнал, но я не узнал мадам вашу тетю.
— Это ее сестра, но если вы будете любезны прийти выпить у нас чаю, вы ее увидите. Мы живем на Данмарк стрит в Сохо . Я покажу вам записанный лестный комплимент, который вы мне сделали.
Глава XI
Шарпийон и пагубные последствия этого знакомства.
При имени Шарпийон я достал из моего портфеля карточку, которую дал мне г-н Прокуратор Морозини в Лионе, и передал ее ей.
— Что я вижу! Мой дорогой посол! И уже три месяца, как вы в Лондоне, и не подумали передать мне эту карточку?
— Это правда; я должен был об этом подумать; но посол не указал мне на срочность, я пренебрег этим небольшим долгом и благодарен случаю, который привел к тому, что я его выполняю.
— Приходите же к нам обедать завтра.
— Я не могу, так как милорд Пембрук договорился со мной, чтобы я его ждал.
— В компании или одного?
— Одного.
— Очень хорошо. Ждите же также и меня, с моей тетей. Где вы живете?
Я даю ей мой адрес, заверив, что она доставит мне честь и удовольствие, и удивлен тем, что она смеется.
— Вы значит тот итальянец, — говорит мне она, — который повесил два месяца назад на двери этого дома то объявление, что странное объявление, что доставило столько смеха?
— Тот самый.
— Мне сказали, что оно вам дорого обошлось.
— Наоборот, я обязан этому объявлению своим счастьем.
— Вы должны теперь, когда дама уехала, стать несчастны. Никто не знает, кто она. Вы действительно делаете из этого тайну?
— Безусловно, и я скорее умру, чем ее раскрою.
— Спросите у моей тети, я тоже хотела явиться к вам, чтобы спросить комнату. Но моя мать мне помешала.
— Какая надобность заставляла вас искать комнату за деньги?
— Никакой; но мне хотелось посмеяться и наказать дерзкого автора такого объявления.
— Как бы вы могли меня наказать?
— Влюбив вас в себя и заставив затем переживать адские мучения от моих выходок. Ах, как бы я посмеялась!
— Вы, стало быть, полагаете, что можете влюбить в себя, кого захотите, [2653] придумав заранее бесславный проект стать тираном того, кто поддастся вашим чарам, воздав им должное? Это проект чудовища, и он тем более несет несчастье мужчинам, что вы такой не выглядите. Я воспользуюсь вашей откровенностью, чтобы остеречься.
— Напрасно. По крайней мере, если вы не поостережетесь видеться со мной.
Поскольку она поддерживала этот диалог, смеясь, я, естественно, в него включился, наслаждаясь при этом ее умом, который, в сочетании с ее очарованием, убеждал меня в том, что она способна влюбить в себя кого угодно. Это был первый образчик, что она мне дала в первый же день, того, что я узнал
ее к своему несчастью.Это было в тот роковой день в начале сентября 1763 года, когда я начал умирать и перестал жить. Мне было тридцать восемь лет. Если жизненная линия подъема равна по длине линии нисхождения, как это должно бы быть, сегодня, в первый день ноября 1797 года, мне кажется, что можно рассчитывать примерно на четыре года жизни, которые, в соответствии с аксиомой: motus in fine velocior [31] , пройдут очень быстро [32] .
31
закон свободного падения тел согласно Галилею.
32
Казанова, как известно, умер в 1798 году.
Шарпийон, которую знал весь Лондон, и которая, полагаю, еще жива, была красавицей, в которой было трудно найти недостаток. Волосы у нее былм светлокаштановые, глаза голубые, кожа — самой чистой белизны и рост почти такой же, как у Полины, за вычетом двух дюймов, которые она должна была наверстать к двадцати годам, потому что сейчас ей было всего семнадцать. Грудь ее была мала, но совершенна, руки пухленькие, тонкие, немного длинней, чем обычно, ножки миниатюрные и походка уверенная и благородная. Лицо нежное и открытое, говорящее о душе, отличающейся тонкостью чувств и тем благородством, которое обычно зависит от рождения. Лишь в этих двух пунктах природа постаралась нас обмануть. Ей бы следовало, однако, наоборот, быть тут правдивой, и обманывать во всем остальном. Этой девушке было предназначено судьбой сделать меня несчастным, еще до того, как она меня узнала, и она сама сказала мне об этом.
Я вышел из дома Малиньяна не как мужчина мыслящий и чувствительный к чарам прекрасного пола, который должен чувствовать радость оттого, что познакомился с девушкой, обладающей редкой красотой, и уверенный, что легко удовлетворит все желания, которые она ему внушила, но ошеломленный и изумленный тем, что образ Полины, который все еще стоял у меня перед глазами и который представал перед моим воображением всякий раз, когда я видел женщину, имеющую право рассчитывать на то, чтобы мне понравиться, чтобы заставить меня от нее отвернуться, не возымел силы заставить меня отказаться от этой Шарпийон. Я извинил себя, решив, что то, что меня очаровало — всего лишь эффект новизны и сочетание обстоятельств, и что разочарование не замедлит проявиться. Какие я мог вообразить себе затруднения? Она сама напросилась ко мне на обед, она была доброй подружкой прокуратора, о котором она, очевидно, не будет вздыхать, и который, должно быть, ей платил, поскольку он не был красавцем-мужчиной, ни достаточно молодым, чтобы она могла в него влюбиться. Даже если не льстить себя надеждой ей понравиться, я знал, что у меня есть деньги, что я не скуп и что она не устоит.
Милорд Пембрук стал моим другом после того доброго дела, что я провел против графа Шверин, и моего порядочного поведения, когда я не претендовал на половину суммы от генерала. Он сказал мне, что мы устроим развлечение и приятно проведем день.
Когда, придя, он увидел четыре куверта, он спросил, кто эти другие двое, что будут с нами обедать, и был поражен, когда узнал, что это Шарпийон и ее тетя, и что она сама напросилась, когда узнала, что это он будет обедать со мной.
— Эта девочка, — сказал мне он, — внушила мне сильное желание ее иметь, я встретил ее однажды ночью в Воксхолле вместе с ее тетей и предложил двадцать гиней, если она прогуляется со мной в темной аллее. Она на это согласилась, попросив сумму вперед, и я был достаточно добр, чтобы ее ей дать. Она пришла в аллею, но сразу отстранилась от моих рук, и больше я ее не встречал.