Истребитель

— Потому и спешили, потому и радист погиб. Но сейчас время главный фактор. Чем дольше они не могут отыскать пилота, тем сложнее после объяснить его появление.

— Я исхожу из того, что этот самый Кранке и ты — один человек. Значит, никто ничего и не заподозрит. Выйдешь в расположение любой комендатуры, сообщишь о себе, а дальше, как повезет.

Павел попытался вставить слово, указывая на сверток: — Товарищ комиссар второго ранга, так ведь тут не поймешь, кто кого… А ну, как немец этот верх возьмет?

— Ты думай, что говоришь, — уперся Смирнов тяжелым взглядом в замотанное бинтами лицо летчика. — Ты, Паша, советский человек, комсомолец, потому, никаких «если». Должен, понимаешь, обязан переломить. Ты меня понял?

Он проследил за реакцией слушателя и чуть сбавил тон: — А чтобы сподручнее было, мы тебе поможем. Есть у наших медиков хитрый препарат, позволяет контролировать волю. Правда, проверяли его… — тут комиссар смешался. — Но результаты обнадеживают. Коли совсем невмоготу станет, выпьешь.

— И еще. Не перебивай, когда командир говорит. Задание тебе будет непростое. А именно: Постараться этот самый опытный самолет к нам перегнать. Не перебивай, я сказал. Все продумано.

Он встал и прошелся по палате: — Отлежишься, в себя придешь, там, у них, с этим строго, пока новый борт к полетам готовят, мы тебе связного организуем. А дальше взлетаешь и летишь в сторону границы. Понимаю, топлива не хватит. Мы этот вопрос просчитали. Связник передаст тебе карту, на ней будет отмечено, где ты сможешь сесть и заправиться. Один раз на польской территории, и два на нашей, временно оккупированной. Понял?

Летчик с сомнением покачал головой, но сдержался. Не тот случай спорить. И все же произнес: — Так они ведь, немцы, всех на уши поставят? Как уйти?

— Тебе что, все разжевывать? — отрезал Смирнов. — Или мы с тобой в бирюльки играем? Родина поручает тебе ответственное задание и оказала высокую честь. И твой долг сделать все. Возможное и невозможное, — комиссар смешался и закончил уже без всякого пафоса: — Нужно, ты понимаешь? Да, опасно, и никто тебе подсказать не сможет. Крутись. Сразу, как выйдешь из поля видимости, меняй направление, или постарайся подгадать, чтобы с боезапасом вылететь. Импровизируй. Вот и все, что я тебе могу подсказать.

Говоров кивнул головой: — Товарищ комиссар, я постараюсь. Очень.

Иван Пантелеевич хлопнул офицера по плечу: — Вот и замечательно. Я больше всего на тебя сам глянуть хочу. Однако доктора сказали, что бинты трофейные, а если оторвать, заметно будет. А так все достоверно. Упал, изрезанное лицо. Замотал, так и шел. Легенда железная. Да и кто может про такой вариант подумать?

Инструктаж шел до позднего вечера. Лишь когда Смирнов начал повторяться и пошел по второму кругу, прервался: — Все, отдыхай, а ближе к полуночи выдвигаемся на аэродром.

И вот теперь он медленно спускался в неизвестность.

Однако приземлился удачно, на удивление. Посреди небольшого луга, а может, поля.

"Кто тут, в темноте, разберет", — хмыкнул диверсант, сворачивая парашют и легкий комбинезон, под которым скрывался роскошный гансовский меховик. К слову, отыскать его помощникам Смирнова стоило огромных трудов.

Труднее оказалось подобрать место для захоронки. Объемистый мешок из тонкой ткани, в который сложил груз, тянул плечо. Павел оглядел себя: "Вопросы, конечно, будут. Во-первых мундир, во-вторых орден. Хоть и без дубов, а жалко, — неизвестно отчего вздохнул Павел, но с гордостью подумал: — Однако двадцать побед — не кот начихал, — пришел в себя и сплюнул: — Тьфу на тебя, риттерносец хренов".

Наконец, сумев избавиться от мешка, утопив его в случайном пруду, отряхнулся и, выбивая зубами чечетку, двинулся вперед.

"А вот будет здорово, если мое тело уже отыскали. И как, наверное, удивились сотрудники EKdo, когда им привезли для опознания останки неизвестного с моим Ritterkreuzем на шее".

"Стоп, — Павел остановился, попытался собраться с мыслями. — Похоже, начинается раздвоение. И это несмотря на ослабленное действие амулета. А что будет, когда придется его выпустить? Задачка".

Ничего не решив, продолжил движение по свежевыпавшему снежку.

Провалившись пару раз в приличный сугроб, наконец, выбрался на дорогу. Гладкое асфальтовое полотно уходило вдаль.

Покрутил головой, пытаясь сообразить, в какую сторону идти: "На Алленштайне.

Однако куда меня выбросили? Поди, угадай. Планировали южнее, а как уж вышло?

Ладно, будем надеяться, ребята все сделали правильно.

Если не получается отыскать вокзал, придется идти до автобана. Приступаем".

Произнеслось все это в мозгу вовсе без всякого напряжения по-немецки и, как заподозрил Павел, имело вовсе другое значение.

"Какой вокзал, причем тут дорога? — он зачесал в затылке. — Представляю, как выглядит моя фигура посреди ночной дороги. Замотанное лицо, грязный комбинезон. Никаких документов".

Машина, вынырнувшая из-за поворота, коротко посигналила.

"Ну, вот и пора, — выдохнул Говоров, развернулся и вскинул вверх руку. — Стой, — прокричал он, двигаясь навстречу машине.

Машина замерла. Из кабины выглянул шофер. Павел вгляделся в смутно знакомую форму зольденфюрера. "Гражданский? Но, слава богу, ваффен, — искренне обрадовался Павел, разглядев темно зеленые петлицы водителя. — Служба снабжения? Хрен разберешь".

— Я летчик, потерпел аварию, из Летно-испытательного подразделения. Оберлейтенант Кранке, — произнес он, пытаясь изобразить дикую слабость.

— Герр обер-лейтенант, вы нашлись? — радостно отозвался водитель. — На базе все уже с ног сбились, разыскивая вас. Какая радость! Простите, что у вас с лицом? Ранение? — нестроевой шпак, подслеповато глядя на летчика, спустился с подножки грузовичка.

"Самое время терять сознание, — летчик неловко пошатнулся и начал оседать на дорожное полотно. — Будем надеяться, они здесь непуганые, и этот поступит, как подобает добропорядочному бюргеру", — подумал он, лежа на холодном асфальте.

Дальнейшее запомнилось плохо. Когда служащий усадил его в теплый салон машины, да еще вынул из-под сидения небольшую бутылочку со шнапсом, к которой пострадавшему пришлось, чтобы не выпасть из образа, немедленно приложиться, разморило. Поэтому, когда авто остановилось возле старинного трехэтажного здания, в котором располагался госпиталь, Павел был на удивление спокоен и расслаблен. Впрочем, расспросами его особо не мучили.